совершенно очищено от чувственных представлений, это желтое
имеет золотистый отблеск. Зеленое указывает на любовь ко всем
существам; синее -- есть знак самоотверженного
самопожертвования ради всех существ. Если эта способность к
самопожертвованию вырастает до сильного желания, выражающегося
в деятельном служении миру, тогда синее просветляется до
светло-фиолетового. Если в высокоразвитом человеке, как
последние остатки личного эгоизма, еще остаются гордость и
честолюбие, рядом с желтыми оттенками появляются такие, которые
переходят в оранжевый.
Надо заметить еще, что в этой части ауры цвета очень
отличны от тех оттенков, которые человек привык видеть в
чувственно мире. Здесь "видящему" являются такая красота и
величие, с которыми не сравнима ничто в обыкновенном мире. Об
том описании "ауры" не может верно судить тот, кто не полагает
главной ценности в том, что под "видением ауры" подразумевает
расширение и обогащение того, что воспринято в физическом мире;
расширение, цель которого познать форму жизни души, имеющую
духовную реальность и вне чувственного мира. Это описание не
имеет ничего общего с истолкованием характера или, мыслей
человека, исходящим из галлюцинарно воспринятой ауры. Оно хочет
расширить познание в сторону духовного мира и не хочет иметь
ничего общего с сомнительным искусством толкования человеческих
душ на основании их аур.
ПУТЬ ПОЗНАНИЯ
Познание подразумеваемого в этой книги духоведения может
сам приобрести себе каждый человек. Описания вроде тех, что
даются в этой книге, рисуют мысленную картину высших миров. И в
известном отношении они являются первым шагом к
самостоятельному созерцанию. Ибо человек есть мысле-существо. И
он может найти свой путь познания лишь тогда, когда он исходит
из мышления. Когда его рассудку дается картина высших миров,
она не остается для него бесплодной даже в том случае, ест
вначале это лишь как бы повествование о высших фактах,
созерцание которых еще не доступно его собственному зрению. Ибо
мысли, которые лаются ему, сами по себе представляют силу,
которая продолжает действовать в его мысленном мире. Эта сила
будет действовать в нем, она пробудит дремлющие задатки. Тот,
кто думает, что совершенно излишне предаваться созерцанию
подобной мысленной картины, заблуждается. Ибо он смотрит на
мысль, как на что-то, лишенное сущности, абстрактное. Но мысль
есть живая сила. И как для того, кто обладает духовным
познанием, она является непосредственным выражением того, что
созерцаемо в духе, так в гам, кому она сообщается, она
действует как зародыш, рождающий из себя плод познания. Кто,
пренебрегая работой мышления, захотел бы для целей высшего
познания обратиться к иным силам человека, тот упустил бы из
виду, что именно мышление есть высшая из способностей, которыми
обладает человек в чувственном мире. Итак, тому, кто
спрашивает: как приобрету я сам высшие познания духоведения? --
необходимо ответить: прежде кого обучайся из сообщений других
об этих познаниях. И если он возразит: я хочу видеть сам, я не
хочу ничего знать о том, что видели другие, -- на это ему надо
ответить: именно в усвоении себе сообщений других и заключается
первая ступень к собственному познанию. На это можно сказать:
но ведь тогда я принужден сначала слепо верить. Но при
сообщении юла идет вовсе не о вере или неверии, а лишь о
беспристрастном принятии того, что слышат. Истинный
духоиспытатель никогда не говорит с ожиданием, что к нему
отнесутся со слепой верой. Он всегда мыслит только: я пережил
это в духовных областях бытия, и я рассказываю об этих моих
испытаниях. Но он знает также, что восприятие этих его
переживаний и оплодотворение мыслей другого рассказом, для
этого другого суть живые силы для духовного развития.
Нельзя достаточно резко подчеркнуть, насколько для
желающего развить в себе высшие познавательные способности
необходимо пройти через самую строгую работу мысли. Это
подчеркивание должно быть тем более настоятельным, что многие
люди, желающие стать "видящими", как раз мишкам низко ценят эту
строгую и полную отречения работу мышления. Они говорят: не
может же мне помочь "мышление"; все дело в "ощущении", в
"чувстве" или в чем-либо подобном. На это следует возразить,
что никто не может стать "видящим" в высшем смысле (т.е.
по-настоящему), кто перед этим не вработался в жизнь мысли. У
многих лиц неблагоприятную роль играет здесь известное
внутреннее удобство. Они сами не сознают этого удобства, так
как оно облекается в презрение к "абстрактному мышлению", к
"праздной спекуляции" и т.д. Но как раз тогда и не ценят
мышления, когда смешивают его с праздными, отвлеченными
измышлениями. Так как подобное "отвлеченное мышление" легко
способно убить сверхчувственное познание, то основой его должно
стать мышление, исполненное жизни. Конечно, было бы гораздо
удобнее, если бы было возможно достигнуть высшего дара видения,
избежав работы мысли. Но здесь нужна внутренняя твердость,
душевная уверенность, к которым может привести только мышление.
Иначе является лишь бесцельное мелькание и вспыхивание образов,
сбивчивая душевная игра, которая хотя и может кому-нибудь
доставить наслаждение, но не имеет никакого отношения к
действительному проникновению в высшие миры.
Если мы дальше обсудим, какие огромные перемены происходят
в человеке, который действительно вступает в высший мир, то мы
поймем также, что тут есть еще и другая сторона предмета.
"Видящий" должен в душевной жизни обладать абсолютным
здоровьем. нет лучшего ухода за этим здоровьем, чем подлинное
мышление. Это здоровье может даже серьезно пострадать, если
упражнения для высшего развития не будут построены на мышлении.
Как истинно то, что здраво и правильно мыслящего человека дар
ясновидения сделает еще здоровее, еще приспособленнее к жизни,
чем он является без него, так же верно и то, что всякое желание
развития при боязни усилия мысли, всякая мечтательность в этой
области опасны как для душевного, так и для телесного здоровья.
Кто будет стремиться к высшему познанию при соблюдении здесь
сказанного, тому нечего бояться; но оно допустимо только при
этом условии.
Необоснованное неверие во всяком случае является вредным.
Ибо в воспринимающем оно действует, как отталкивающая сила. Она
мешает ему воспринимать оплодотворяющие мысли. Для раскрытия
высших чувств требуется не вера, но это принятие духоведческого
мысленного мира. Духоиспытатель подходит к ученику с
требованием: не верить должен ты тому, что я говорю тебе, а
мыслить это, сделать это содержанием твоего собственного
мысленного мира, тогда мои мысли уже сами будут действовать в
тебе так, что ты познаешь их в истине. Таково настроение
духоиспытателя. Он дает толчок, сила же познания правды
поднимается из собственной глубины воспринимающего. И
духоведческие воззрения должны быть искомы в этом смысле. Тот,
кто твердо решил погрузиться в них своим мышлением, может быть
уверен, что рано или поздно они приведут его к личному
созерцанию.
Уже в сказанном намечается первое свойство, которое должен
развить в себе тот, кто хочет прийти к личному созерцанию
высших фактов. Это есть беззаветная, непредвзятая отдача тому,
что раскрывают люди или же находящийся вне человека мир. Тот,
кто к какому-либо явлению мира подходит с суждением, взятым из
своей прежней жизни, замыкает себя таким суждением от
спокойного всестороннего влияния, которое могло бы оказать на
него это явление. Учащийся должен быть готовым в каждый момент
стать совершенно опорожненным сосудом, в который вливается
чуждый, неведомый мир. Мгновениями познания являются лишь те
мгновения, когда молчит всякое суждение, всякая критика,
исходящая от нас. Например, когда мы встречаемся с человеком,
дело вовсе не в том, мудрее ли мы его. И самое неразумное дитя
может открыть нечто величайшему из мудрецов. И, когда он со
своим премудрым суждением подходит к ребенку, тогда его
мудрость, словно мутное стекло, встает перед тем, что должно
ему открыть дитя. Для этой отдачи откровениям чуждого мира
необходима полная внутренняя самоотрешенность. И, когда человек
начинает испытывать себя, до какой степени обладает он этой
отдачей, он придет к удивительным открытиям в самом себе. Тот,
кто хочет вступить на путь высшего познания, должен упражняться
в том, чтобы в любой момент уметь погасить себя, со всеми
своими предубеждениями. И пока он погашает себя, в него
вливается иное. Лишь высокая степень такой самоотрешенной
отдачи приводит к восприятию высших духовных фактов, которые
повсюду окружают человека. Можно сознательно воспитать в себе
эту способность. Например, стараться воздержаться от всякого
суждения об окружающих людях. Гасят в себе мерило привлекающего
и отталкивающего, глупого и умного, которое привыкли прилагать,
и пытаются без этого масштаба понимать людей только из них
самих. Лучшие упражнения можно делать с людьми, к которым
чувствуешь отвращение. Пытаются насильно побороть это
отвращение и представить непредвзято влиять на себя тому, что
они делают.
Или же, когда находятся в обстановке, которая вызывает то
или иное суждение, то побарывают суждение и непредвзято
отдаются впечатлениям.
Надо предоставить вещам и событиям больше говорить себе,
чем самому говорить о них. И надо распространить это даже и на
свой мир мысли. Побарывают в себе то, что образует ту или иную
мысль, и предоставляют образовывать мысли только тому, что
находится вовне.
Лишь когда подобные упражнения производятся со священной
серьезностью и настойчивостью, они приводят к высшей цели
познания. Тот, кто не придаст значения этим упражнениям, ничего
не знает об их ценности. Тот же, у кого есть опыт в подобных
вещах, знает, что отдача и непредвзятость суть действительные
источники силы. Подобно тому, как тепло, собранное в паровом
котле, преобразуется в двигающую силу локомотива, так
упражнения в самоотрешенной духовной отдаче претворяются в
человеке в силу зрения в духовных мирах.
Благодари этому упражнению человек делает себя способным к
восприятию всего того, что его окружает. Но к этой способности
восприятия должна еще присоединиться верная оценка. Пока
человек еще склонен переоценивать самого себя, в ущерб
окружающему миру, до тех пор он заграждает себе доступ к
высшему познанию. Тот, кто к каждой вещи или к событию внешнего
мира относится с точки зрения той радости или печали, которую
они доставляют ему, тот предается такой переоценке самого себя.
Ибо из своей радости и из своей печали он ничего не узнает о
вещах, а лишь нечто о себе самом. Когда я чувствую симпатию к
человеку, то прежде всего я чувствую лишь мое отношение к нему.
Если в моем суждении, в моем отношении я нахожусь в зависимости
исключительно от этого чувства радости, симпатии, то этим я
выдвигаю на первый план свою личную природу; я навязываю ее
миру. Я хочу таким, как я есть, включить себя в мир, а не
принять мир свободно, предоставляя ему жить сообразно с
действующими в нем силами. Иными словами, я терпим лишь к тому,
что соответствует моей личной природе. Ко всему же остальному я
проявляю отталкивающую силу. Пока человек пленен чувственным
миром, он с особой враждебностью отталкивает от себя все не
чувственные влияния. Учащийся должен развить в себе качество,
