изобретения медленного стекла. Например, ведь не мог же я превзойти Мура
с его
Когда, не зная сна, лежу
В плену безмолвия ночного,
Я счастье давнее бужу,
И мне сияет свет былого.
Потребовалось всего несколько лет, чтобы медленное стекло из
технической диковинки превратилось в товар широкого потребления. И к
большому удивлению поэтов - то есть тех из нас, кто верит, что красота
живет, хоть розы увядают, - став товаром, медленное стекло приобрело все
свойства товара. Появились хорошие стекландшафты, которые стоили очень
дорого, и стекландшафты похуже, которые стоили много дешевле. Цена в
первую очередь определялась толщиной, измеряемой годами, но значительную
роль при ее установлении играла и реальная толщина, или фаза.
Даже самое сложное и новейшее оборудование не могло обеспечить
постоянного достижения точно заданной толщины. Грубое расхождение
означало, что лист стекла, рассчитанный на пятилетнюю толщину, на самом
деле получал толщину в пять лет с половиной, так что свет, попадавший в
стекло летом, покидал его зимой. Не столь грубая ошибка могла привести к
тому, что полуденное солнечное сияние загоралось в стекле в полночь. В
таких несоответствиях была своя прелесть - многим из тех, кто работает
по ночам, например, нравилось существовать в своем собственном времени,
но, как правило, стекландшафты, которые точнее соответствовали реальному
времени, стоили дороже.
Хейген замолчал, так и не убедив Селину. Она чуть заметно покачала
головой, и я понял, что он не нашел к ней правильного подхода. Внезапно
платиновый шлем ее волос всколыхнулся от удара холодного ветра, и с
почти безоблачного неба на нас обрушились крупные прозрачные капли
дождя.
- Я оставлю вам чек, - сказал я резко, и зеленые глаза Селины
сердито сфокусировались на моем лице. - Вы сможете переслать стекло мне?
- Переслать-то нетрудно, - сказал Хейген, соскользнув с изгороди. -
Но, может, вам будет приятнее взять его с собой?
- Да, конечно, если это не доставит вам хлопот, - я был пристыжен
его безоговорочной готовностью принять мой чек.
- Я пойду выну для вас лист. Подождите здесь. Я сейчас, вот только
вставлю его в раму для перевозки.
Хейген зашагал вниз по склону к цепочке окон - в некоторых из них
виднелось озеро, залитое солнцем, в других над озером клубился туман, а
два-три были совершенно черными.
Селина стянула у горла воротник блузки.
- Он мог хотя бы пригласить нас в дом! Уж если к нему завернул
идиот, он мог быть и полюбезнее.
- 16 -
Я пропустил эту шпильку мимо ушей и начал заполнять чек. Огромная
капля упала мне на палец, и брызги разлетелись по розовой бумаге.
- Ну, ладно, - сказал я. - Постоим на крыльце, пока он не вернется.
"Крыса, - думал я, чувствуя, что все получилось совсем не так. -
Да, конечно, я был идиотом, раз женился на тебе... Призовым идиотом,
идиотом из идиотов... А теперь, когда ты носишь в себе частицу меня, мне
уже никогда, никогда, никогда не вырваться".
Чувствуя, как внутри меня все сжимается, я бежал рядом с Селиной к
домику. Чистенькая комнатка за окном, где топился камин, была пуста, но
на полу валялись в беспорядке детские игрушки. Кубики с буквами и
маленькая тачка цвета очищенной моркови. Пока я смотрел, в комнату
вбежал мальчик и принялся ногами расшвыривать кубики. Нас он не заметил.
Несколько секунд спустя в комнату вошла молодая женщина и подхватила
мальчика на руки, весело смеясь. Она, как и раньше, подошла к окну. Я
смущенно улыбнулся, но ни она, ни мальчик не ответили на мою улыбку.
У меня по коже пробежали мурашки. Неужели они оба слепы? Я тихонько
попятился.
Селина вскрикнула. Я обернулся к ней.
- Коврик! - сказала она. - Он намокнет.
Перебежав двор под дождем, она сдернула с изгороди рыжеватый плед и
побежала назад, прямо к двери дома. Что-то конвульсивно всколыхнулось у
меня в подсознании.
- Селина! - закричал я. - Не входи туда!
Но я опоздал. Она распахнула деревянную дверь, заглянула внутрь и
остановилась, прижав ладонь ко рту. Я подошел к ней и взял плед из ее
безвольно разжавшихся пальцев.
Закрывая дверь, я обвел взглядом внутренность домика. Чистенькая
комната, в которой я только что видел женщину с ребенком, была
заставлена колченогой мебелью, завалена старыми газетами, рваной
одеждой, грязной посудой. В комнате стояла сырая вонь, и в ней никого не
было. Единственный предмет, который я узнал, была маленькая тачка -
сломанная, с облупившейся краской.
Я закрыл дверь на щеколду и приказал себе забыть то, что я видел.
Некоторые мужчины содержат дом в порядке и когда живут одни. Другие
этого не умеют.
Лицо Селины было белым как полотно.
- Я не понимаю... не понимаю...
- Медленное стекло, но двустороннее, - сказал я мягко. - Свет
проходит через него и в дом и из дома.
- Ты думаешь?..
- Не знаю. Нас это не касается. А теперь возьми себя в руки. Вон
идет Хейген со стеклом. - Судорога ненависти, сжимавшая мои
внутренности, вдруг исчезла.
Хейген вошел во двор, держа под мышкой прямоугольную раму,
запакованную в клеенку. Я протянул ему чек, но он глядел на Селину. Он,
по-видимому, сразу понял, что наши бесчувственные пальцы рылись в его
душе. Селина отвела взгляд. Она стала вдруг старой и некрасивой и упрямо
всматривалась в горизонт.
- Позвольте взять у вас коврик, мистер Гарленд, - сказал наконец
Хейген. - Вы напрасно затруднялись.
- Ничего. Вот чек.
- Благодарю вас. - Он все еще смотрел на Селину со странным
выражением мольбы. - Спасибо за покупку.
- Спасибо вам, - ответил я такой же стереотипной фразой.
- 17 -
Я взял тяжелую раму и повел Селину к тропе, по которой нам
предстояло спуститься на шоссе. Когда мы добрались до первой смоченной
дождем и скользкой ступеньки, Хейген окликнул меня:
- Мистер Гарленд!
Я неохотно оглянулся.
- Я ни в чем не виноват, - сказал он ровным голосом. - Их обоих
сшиб грузовик на шоссе шесть лет назад. Шофер был пьян. Моему сыну
только исполнилось семь. Я имею право сохранить что-то.
Я молча кивнул и начал спускаться по лестнице, крепко обнимая жену,
радуясь ощущению ее руки у меня на плече. Перед поворотом я оглянулся и
за струями дождя заметил, что Хейген, ссутулившись, сидит на изгороди
там, где мы увидели его, когда вошли во двор.
Он смотрел в сторону дома, но я не мог различить, виднеется ли
кто-нибудь в окне.
Глава 3
В день одиннадцатой годовщины свадьбы Гарроду предстояла важная
встреча в Пентагоне. Чтобы успеть отдохнуть, он решил вылететь в
Вашингтон накануне вечером. Эстер стала выговаривать ему за
пренебрежительное отношение к гостям, приглашенным на ужин, но Гаррод
был готов к возражениям и легко отговорился. Его личный самолет вылетел
из Портстона в 19.00, через несколько минут перешел звуковой барьер и на
высоте десяти миль начал полуторачасовой полет на восток.
Этот стремительный, словно на ракете, подъем на крейсерскую высоту
никогда не оставлял Гаррода безучастным. Он подсчитал, что если кто-то,
летя над аэродромом, сбросит с высоты пятидесяти тысяч футов камень, то
самолет Гаррода, в тот же миг поднявшись в воздух, настигнет его прежде,
чем камень упадет на землю. Гаррод отстегнул ремень, кинул взгляд в
иллюминатор из освидетельствованного термогарда с нулевой задержкой на
залитое солнцем царство облаков далеко внизу и задумался об Эстер.
Девять лет прошло с тех пор, как их роли поменялись. Из
неудачливого инженера-химика, чье предприятие давно бы прогорело без
денег тестя, он вдруг превратился в миллиардера, который мог купить на
корню все семейство Ливингстонов. Эти годы принесли ему огромное
удовлетворение практически во всех отношениях, и все же - невероятно! -
Гаррод с тоской вспоминал раннюю пору супружества.
На их отношения серьезный отпечаток накладывала потребность Эстер
относиться к мужу как к личной собственности, что в то время
соответствовало действительности. Эта жесткая прочная связь каким-то
странным образом компенсировала неспособность Гаррода испытывать
подлинную любовь или ревность - то, чего требовала от него Эстер.
Теперь, разумеется, она уже ничего не требовала. Казалось, глубоко
захороненная неуверенность не позволяла ей устанавливать отношения на
равных. Лишь чувствуя себя хозяйкой положения, располагая неоспоримым
преимуществом, могла она совладать с любой неожиданностью. С тех пор,
как Гаррод обрел финансовую независимость, они с Эстер словно образовали
двойную звезду - были связаны друг с другом, оказывали взаимное влияние,
но никогда не сходились. Гаррод подумывал о разводе, однако ни
недостатки нынешнего брака, ни прелести нового не были достаточно
сильны, чтобы толкнуть его к решительным действиям.
Как всегда, попытка всерьез поразмыслить о своей эмоциональной
жизни - вернее, об ее отсутствии - вызвала раздражение и усталость.
Гаррод открыл портфель, чтобы подготовиться к утренней встрече, и замер
в нерешительности, увидев на папках яркие красные пометки:
- 18 -
"СЕКРЕТНО! ОТКРЫВАТЬ ТОЛЬКО В РАЗРЕШЕННЫХ УСЛОВИЯХ - ПРИ НУЛЕВОЙ
ОСВЕЩЕННОСТИ ИЛИ В ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАННОЙ НАКИДКЕ БЕЗОПАСНОСТИ ТИПА 183".
Гаррод заколебался. Его накидка, аккуратно сложенная, покоилась в
надлежащем отделении портфеля, но сама мысль о необходимости закреплять
на голове поддерживающий каркас с крохотной лампочкой была ему
неприятна. Он оглядел салон самолета, прикидывая, можно ли работать
открыто, и тут же спохватился - разве найти крошку-соглядатая? Медленное
стекло - теперь официально именуемое "ретардит" - полностью вытеснило
камеры из всех видов шпионской деятельности. Агенту внедряли в кожу
микростерженек, а потом выдавленная словно угорь стеклянная пылинка
показывала под увеличением все, что "видела". Кто угодно, даже личный
пилот Гаррода, мог воткнуть в обивку салона иголку медленного стекла, и
обнаружить ее было невозможно. Гаррод закрыл портфель и решил отдохнуть.
- Я немного вздремну, Лу, - сказал он в селектор. - Разбудите меня
минут за пятнадцать до посадки, хорошо?
- Да, мистер Гаррод.
Гаррод опустил спинку сиденья и закрыл глаза, вовсе не надеясь
заснуть, но очнулся, лишь когда голос пилота объявил о прибытии. Он
прошел в туалет и освежился, глядя в зеркало на худое угрюмое лицо.
Привычка мыть лицо и руки перед встречей с людьми родилась в детстве,
воспитанная весьма своеобразным, мягко говоря, тетушкой и дядей.
Болезненная мелочная скупость дяди Люка, безусловно, оставила свой
след на Гарроде, но в целом он находился под влиянием тетушки Мардж.
Пожилая школьная учительница испытывала патологический страх перед
грязью и микробами. Если она роняла карандаш, то больше уже до него не
дотрагивалась - кто-нибудь из учеников должен был сломать его пополам и
выбросить в корзину. А еще она никогда не касалась голыми руками дверных
ручек. Если дверь не открывалась локтем, тетушка Мардж ждала, пока ее
кто-нибудь откроет. От нее Гаррод приобрел некоторую привередливость и
даже в зрелом возрасте мыл руки _перед_ совершением туалета, чтобы
избежать инфекции.
Вскоре маленький самолет бежал по посадочной полосе вашингтонского
аэропорта. Почувствовав свежий ночной воздух, Гаррод внезапно испытал
