Во-первых, в отношении себя самого филистер лишен духовных
наслаждений, ибо, как приведено выше: "нет истинных
удовольствий без истинных потребностей". Никакое стремление, ни
к познанию и пониманию, ради них самих, ни к собственно
эстетическим наслаждениям, родственное с первым, -- не оживляют
его существования. Те из подобных наслаждений, которые ему
навязаны модой или долгом, он будет стараться "отбыть" как
можно скорее, словно каторгу. Действительными наслаждениями
являются для него лишь чувственные. Устрицы и шампанское -- вот
апофеоз его бытия; цель его жизни, -- добыть все,
способствующее телесному благоденствию. Он счастлив, если эта
цель доставляет много хлопот. Ибо если эти блага заранее ему
подарены, то он неизбежно становится жертвой скуки, с которой
начинает бороться чем попало: балами, театрами, обществом,
картами, азартными играми, лошадьми, женщинами, вином и т. д.
Но и всего этого недостаточно, чтобы справиться со скукой, раз
отсутствие духовных потребностей делает для него недоступными
духовные наслаждения. Поэтому тупая, сухая серьезность,
приближающаяся к серьезности животных, -- свойственная
филистеру и характеризует его. Ничто не радует, не оживляет
его, не возбуждает его участия. Чувственные наслаждения скоро
иссякают; общество, состоящее сплошь из таких же филистеров --
делается скоро скучным, а игра в карты начинает утомлять.
Правда, остаются еще радости своего рода тщеславия, состоящего
в том, что он старается богатством, чином, влиянием или властью
превзойти других, которые за это будут его уважать, -- или же
хотя бы только в том, чтобы вращаться в среде тех, кто добился
всего этого и таким образом греться в отраженных от них лучах
(a snob).
Из этой основной черты филистера вытекает, во-вторых, в
отношении других людей, что не имея духовных, а имея лишь
физические потребности, он станет искать того, кто может
удовлетворить эти последние. В требованиях, предъявляемых им к
людям, он меньше всего будет заботиться о преобладании духовных
способностей; скорее они возбудят в нем антипатию, пожалуй,
даже ненависть: они вызовут в нем тяжелое чувство своей
ничтожности и глухую, тайную зависть; он тщательно станет
скрывать ее, даже от самого себя, благодаря чему, однако, она
может разрастись в глухую злобу. Он и не подумает соразмерять
свое уважение или почтение с духовными качествами человека; эти
чувства он будет питать лишь к чину, богатству, власти и
влиятельности, являющимися в его глазах единственными истинными
отличиями, которыми он желал бы блистать сам.
Все это вытекает из того, что он не имеет духовных
потребностей. Беда всех филистеров в том, что ничто идеальное
не может развлечь их, и для того, чтобы избежать скуки, они
нуждаются в реальном. Но все реальное отчасти скоро иссякает --
утомляет, вместо того, чтобы развлекать -- отчасти ведет к
разным невзгодам, тогда как мир идеального неистощим и
безгрешен.
Во всем этом очерке о личных свойствах, способствующих
нашему счастью, я исследовал кроме физических, главным образом,
умственные свойства. В какой мере могут непосредственно
осчастливить нас нравственные достоинства -- это изложено мною
раньше в очерке "Основы морали" (П 22), к которому я и отсылаю
читателя.
Глава третъя. О ТОМ, ЧТО ЧЕЛОВЕК ИМЕЕТ
Великий учитель счастья, Эпикур, вполне правильно разделил
человелеские потребности на три класса. Во-первых, --
потребности естественные и необходимые; это те, которые
причиняют страдания, если их не удовлетворить. Сюда относятся
лишь одежда и пища. Удовлетворить их -- не трудно. --
Во-вторых, -- потребности естественные, но не необходимые;
такова потребность в половом общении (правда, Эпикур об этом не
говорит, но вообще я передаю здесь его учение в несколько
исправленном, подчищенном виде). Удовлетворить ее уже труднее.
-- В-третьих, -- потребности не естественные и не необходимые;
таковы роскошь, богатство, блеск; число их бесконечно и
удовлетворить их крайне трудно (См. Diog. Laert. X, с. 28, ПП
149 и 127).
Определить границу разумности наших желаний в отношении к
собственности -- трудно, если не невозможно. Удовлетворенность
человека в этом направлении обусловливается не абсолютной, а
относительной величиной, а именно отношением между его
запросами и его состоянием. Поэтому, это последнее,
рассматриваемое отдельно, говорит так же мало, как числитель
дроби без знаменателя. Отсутствие благ, о которых человек и не
помышлял -- не составит для него лишения: он и без них может
быть вполне довольным, тогда как другой, имеющий в сто раз
больше, чувствует себя несчастным из-за того, что у него нет
чего-либо, в чем он имеет потребность. У каждого в этом
отношении есть свой особый горизонт благ, которых он мог бы
достичь, и потребности его не выходят за пределы этого круга.
Если какой-либо из находящихся в нем объектов примет положение,
вызывающее уверенность в его достижении -- человек счастлив; он
несчастлив, если какие-либо препятствия лишат его этой
уверенности. Все, расположенное вне этого горизонта -- для
человека безразлично. Поэтому бедняка не смущают огромные
состояния богачей, а с другой стороны, богачу не доставит
утешения, при какой-либо неудаче, даже то многое, что у него
есть. Богатство подобно соленой воде: чем больше ее пьешь, тем
сильнее жажда. Это относится и к славе.
Если, лишь только минует первая боль после потери
богатства и вообще состояния, наше настроение делается
приблизительно таким же, каким было раньше, -- то это оттого,
что как только судьба уменьшила один фактор -- состояние, мы
сами тотчас же сокращаем другой -- наши потребности. При
постигшем несчастии эта операция чрезвычайно болезненна; зато,
как только она совершена, боль начинает стихать и в конце
концов пропадает-рана зарубцовывается. -- Наоборот, при
счастливом событии', пресс, сокращающий наши потребности,
приподнимается и они начинают расти; -- в этом заключается
радость. Но длится она лишь до тех пор, пока не закончится этот
процесс; мы привыкаем к увеличенному масштабу наших
потребностей и становимся равнодушными к соответствующему ему
состоянию. Мысль эту можно найти и в Одиссее Гомера (XVIII, 130
-- 1377).
Источник нашей неудовлетворенности заключается в наших
постоянных попытках увеличить один фактор -- потребности
оставляя другой фактор без изменений.
Неудивительно, что в таком нуждающемся, как бы сотканном
из потребностей роде, каков род человеческий, богатство
ценится, даже уважается больше и откровеннее, чем все другое;
даже власть служит лишь средством к этой цели; неудивительно,
далее, что имея в виду обогащение, люди все остальное презирают
и отбрасывают в сторону; такова, в частности, участь философии
в руках ее профессоров.
Часто упрекают людей за то, что их желания направлены
главным образом на деньги, которые им милее всего. Но ведь
вполне естественно, даже неизбежно любить то, что, подобно
неутомимому Протею, способно в каждый момент превратиться в
любой объект наших столь капризных желаний и разных
потребностей. Всякое другое благо может удовлетворить лишь одну
потребность, одно желание: еда важна лишь для голодного,
лекарства -- для больного, вино -- для здорового шуба -- для
зимы, женщины -- для молодежи и т. д. Все эти блага
относительны; лишь деньги -- абсолютное благо, так как они
удовлетворяют не одну какую-либо потребность_in concreto, а
всякую потребность -- in abstracto.
На имеющееся у нас состояние следует смотреть, как на
ограду от всевозможных бед и напастей, а не как на разрешение
или даже обязательно купаться в удовольствиях. Люди, не
получившие наследства, и достигшие благодаря тем или иным
талантам, возможности много зарабатывать, почти всегда начиняют
ошибочно считать свой талант -- основным капиталом, а
приобретаемые через его посредство деньги -- прибылью. Поэтому
они из заработка не откладывают ничего с целью составить
неприкосновенный фонд, а тратят все, что удается добыть.
Обычный результат этого -- нищета; их заработок прекращается
или после того, как исчерпан их талант, если это талант
временный (как, напр., в искусствах), или же потому, что
исчезли особые условия, делавшие данный талант прибыльным. В
весьма благоприятных условиях находятся ремесленники:
способность к ремеслу теряется не легко, или же может быть
заменена работою помощников, а к тому же их изделия суть
предметы необходимости, и следовательно, всегда найдут сбыт;
вполне справедлива поговорка -- "ремесло -- это мешок с
золотом". -- Не так обстоит дело с художниками и разными
артистами, именно поэтому им и платят так дорого. Но поэтому же
зарабатываемые ими средства должны считаться капиталом, они же,
к сожалению, видят в них прибыль и таким образом сами идут к
нищете.
Напротив, люди, получившие наследство, отлично знают -- по
крайней мере в начале -- что составляет капитал, и что --
прибыль. Большинство постарается надежно поместить капитал, не
будет его трогать, а даже, при возможности, станет откладывать
хотя 1/8 дохода, чтобы обеспечить себя на черный день. Поэтому
обычно такие люди остаются состоятельными.
Сказанного нельзя применять к купцам: для них сами деньги
служат, подобно рабочим инструментам, средством дальнейшего
обогащения; поэтому они, даже если деньги добыты ими самими,
желая сохранить и приумножить их, будут пускать их в оборот. Ни
в какой среде богатство не встречается столь часто, как в этой.
Можно сказать, что по общему правилу люди, испытавшие
истинную нужду, боятся ее несравненно меньше и поэтому более
склонны к расточительности, чем те, кто знаком с нуждой лишь
понаслышке. К первой категории принадлежат люди, благодаря
какой-либо удаче или особым талантам быстро перешедшие из
бедности к богатству; ко второй -- те, кто родился
состоятельным и остался таким. Обычно эти последние больше
заботятся о своем будущем и потому экономнее первых. Это
наводит на мысль, что нужда не так уж тяжела, как она издали
кажется. Однако, вероятнее, что истинная причина здесь другая:
тому, кто вырос в богатстве, оно представляется чем-то
необходимым, предпосылкой единственно возможной жизни -- так
же, как воздух; поэтому он заботится о богатстве не меньше, чем
о своей жизни, а следовательно, окажется, вероятно, аккуратным,
осторожным и бережливым.
Напротив, для человека, выросшего в бедности, она кажется
естественным состоянием, а свалившееся ему каким-либо путем
богатство -- излишком, годным лишь для наслаждений и мотовства;
исчезло оно -- человек обойдется и без него, как обходился
раньше, да к тому же спадет с плеч лишняя забота. Здесь уместно
вспомнить слова Шекспира: "Должна оправдываться поговорка, что
сев верхом, коня загонит нищий" (Henry VI, Р. 3. A.I).
К этому надо прибавить, что долго жившие в нужде люди
питают чрезмерное доверие отчасти к судьбе, отчасти к
собственным силам, помогшим им уже раз выбраться из бедности;
они верят в это не столько разумом, сколько душою, и поэтому не
считают, подобно родившимся в богатстве, нужду какою-то
бездонною пропастью, а полагают, что стоит лишь толкнуться
одно, чтобы снова выбраться наверх. Этой оригинальной чертой
объясняется, потому женщины, выросшие в бедности, становятся,
