то, чего искали; иногда искомое находится совсем не на том
пути, по которому мы шли. Иногда там, где мы искали наслаждения
и радости, мы находим знание, урок -- прочное, истинное благо
вместо преходящего и обманчивого. Такова основная мысль
"Вильгельма Мейстера" -- романа "интеллектуального", который
именно поэтому выше всех других, выше даже романов Вальтера
Скотта, имеющих этическую подкладку, т. е. рассматривающих
человеческую натуру лишь в волевой концепции. Точно так же и в
"Волшебной флейте", в этом смешном, но ярком и выразительном
символе, резкими и грубыми, как на декорациях, штрихами
проведена та же основная мысль. Она была бы проведена до конца,
если бы Тамино, которого вернуло желание обладать Таминой,
вместо нее захотел бы вступить и вступил бы в храм мудрости, и
если бы его противоположность -- Папаген получил свою Папагену.
Благородные, хорошие люди скоро усваивают воспитательные
уроки судьбы и послушно, с благодарностью следуют им, понимая,
что в этом мире можно найти опыт, но не счастье, привыкают
охотно менять надежды на знания и соглашаются в конце концов со
словами Петрарки: "Я не знаю иного наслаждения, как познавать".
Эти люди могут достичь даже того, что они лишь наружно, и то
кое-как будут следовать своим желаниям и стремлениям, в
сущности же серьезно будут жаждать одного лишь познания, что
придаст им оттенок возвышенности, гениальности. Можно сказать,
что в этом смысле с нами случается то же, что с алхимиками,
искавшими только золото и открывшими вместо него порох, фарфор,
целебные средства и ряд законов природы.
Б. Поведение по отношению к самим себе
4) Как рабочий, трудясь над возведением здания или не
знает или не всегда отчетливо представляет себе план целого,
так же и человек, отбывая отдельные дни и часы своей жизни не
имеет общего представления о ходе и характере своего
существования. Чем достойнее, содержательнее, планомернее и
индивидуальное этот общий характер его жизни, тем необходимее и
благотворнее для человека кидать иногда взгляд на его план, на
уменьшенный его абрис. Правда, для этого необходимо, чтобы он
уже вступил на путь самопознания и знал, к чему он главным
образом и прежде всего стремится, что, следовательно, важнее
для его счастья и что может в этом отношении играть вторую и
третью роли; необходимо далее, чтобы он знал, каковы в главных
чертах его призвание, его роль и отношение к миру. Если все это
разумно и возвышенно, то взгляд на общие контуры его жизни
сможет больше, чем что-либо иное, укрепить, возвысить человека,
подбодрить его к деятельности и удержать от неверного пути.
Как путник может составить общее представление о
пройденном пути со всеми его изгибами, лишь взобравшись на
какую-либо возвышенность, так и мы только к концу известного
периода жизни, а то и к концу самой жизни, можем правильно
судить о наших поступках и творениях, понять их связь и
сцепление и, наконец, оценить их по достоинству. Ибо пока мы
ими поглощены, мы действуем под влиянием неизменных свойств
нашего характера, под влиянием мотивов и сообразно со
способностями делая, в силу абсолютной необходимости, лишь то,
что нам в данную минуту представляется правильным и должным.
Лишь результаты показывают, что из этого вышло, а
ретроспективный взгляд на все совершенное объяснит нам, почему
и как это получилось. Поэтому, совершая величайшие деяния или
создавая бессмертные творения, мы не сознаем этих достоинств, а
просто видим в них нечто, отвечающее нашим теперешним целям и
нашим прежним намерениям, а потому и правильное для данной
минуты; лишь из целого, во всей его совокупности выясняется
впоследствии наш характер и наши способности. Тогда мы увидим,
что в каждом отдельном случае мы, словно осененные свыше,
сумели, ведомые нашим гением, найти единственно верную дорогу
среди стольких окольных путей. Все это относится и к теории, и
к практике жизни, и обратное этому можно сказать о наших дурных
поступках и ошибках.
5) Один из важнейших пунктов житейской мудрости
заключается в том, в какой пропорции мы разделяем наше внимание
между настоящим и будущим: не следует слишком уделять внимания
одному в ущерб дру1Х)му. Многие живут преимущественно
настоящим, это -- люди легкомысленные; другие -- будущим, это
-- люди боязливые и беспокойные. Редко кто соблюдает должную
меру. Люди, живущие стремлениями и надеждами, т. е. будущим,
смотрящие всегда вперед и с нетерпением спешащие навстречу
грядущим событиям, -- будто эти события принесут им истинное
счастье -- и пропускающие тем временем настоящее, не успев им
насладиться, -- это люди, несмотря на написанную на их лицах
серьезность, подобны тем ослам, которых в Италии заставляют
идти быстрее, привешивая к концу палки, укрепленной на их
голове, охапку сена, которую они видят близко перед собою и
вот-вот надеются достать. Люди эти обманываются в существе
своего существования и до самой смерти живут лишь ad interum --
нелепо, неизвестно зачем. Итак, вместо того, чтобы
исключительно и постоянно заниматься планами и заботами о
будущем, или предаваться сожалению о прошлом, -- мы должны
помнить, что лишь настоящее реально, лишь оно достоверно,
будущее же, напротив, почти всегда оказывается не таким, каким
мы себе его представляли; к тому же и будущее и прошлое, в
сущности, далеко не так важны, как нам кажется. Дальность
расстояния, уменьшая предметы для глаза, делает их вполне
ясными нашему мышлению. Одно настоящее истинно и действительно,
лишь оно -- время, реально текущее, и только в нем протекает
наше бытие. Поэтому следовало бы всегда приветливо относиться к
нему, и, следовательно, сознательно наслаждаться каждой сносной
минутой, свободной от неприятностей и боли; не следует омрачать
такие минуты сожалением о несбывшихся в прошлом мечтах или
заботами о будущем. Крайне неразумно лишать себя светлых
мгновений в настоящем или портить их досадой на минувшее или
сокрушением о грядущем. Заботам и раскаянию следует отводить
особые часы. Что касается минувшего, надо сказать себе:
"Предадим, хотя бы и с сожалением, все прошлое забвению и
заглушим в себе всякую досаду"; о будущем -- "Все в Божьей
власти" и о настоящем -- "считай, что каждый день -- новая
жизнь" (Сенека), -- и старайся сделать это единственное
реальное время по возможности приятным.
Беспокоить нас должны лишь те предстоящие беды, в
наступлении и в моменте наступления коих мы твердо уверены. Но
таких бед очень мало: они или только возможны, хотя и вероятны,
или же они несомненны, но совершенно неизвестен момент их
наступления. Если считаться с теми и с другими, то у нас не
останется ни одной спокойной минуты. Следовательно, чтобы не
лишаться спокойствия из-за сомнительных или неопределенных бед,
мы должны приучиться думать о первых, -- что они никогда не
наступят, о вторых -- что они, если и наступят, то не скоро.
Но чем меньше тревожат нас опасения, тем больше беспокоят
желания, вожделения и притязания. Любимые слова Гете:
"Ich habе meine Sache auf nichts gestellt" (ничего мне на
свете не надо) означают, что только, освободившись от всех
возможных притязаний и примирившись с неприкрашенной, жалкой
судьбою своею, человек может приобрести тот душевный покой,
который позволяя находить прелесть в настоящем, а
следовательно, и в жизни вообще, -- составляет основу
человеческого счастья. Нам следует твердо помнить, что
"сегодня" бывает только один раз и никогда уже не повторится.
Мы же воображаем, что оно возвратится завтра же; однако,
"завтра" -- это уже другой день, который наступает тоже лишь
один раз. Мы забываем, что каждый день -- то интегральная,
незаменимая часть жизни, он является тем же, чем индивид по
отношению к обществу.
Мы лучше ценили бы настоящее и больше наслаждались бы им,
если бы в те хорошие дни, когда мы здоровы, сознавали, как во
время болезни или в беде всякий час, когда мы не страдали и не
терпели, казался нам бесконечно радостным, чем-то вроде
потерянного рая или встреченного друга. Но мы проживаем хорошие
дни, не замечая их; лишь когда наступают тяжелые времена, мы
жаждем вернуть их. Мы пропускаем с кислым лицом тысячи веселых,
приятных часов, не наслаждаясь ими, чтобы потом, в дни горя, с
тщетной грустью вздыхать по ним. Вместо этого следует по
достоинству ценить сносное настоящее, хотя бы самое обыденное,
которое обычно мы равнодушно пропускаем мимо себя и даже
стараемся отбыть как можно скорее. Не надо забывать, что
настоящее сейчас же отходит в область прошлого, где оно,
освещенное сиянием вечности, сохраняется нашей памятью и когда
эта последняя в тяжелый час снимает с него завесу, мы искренне
будем сожалеть о его невозвратности.
6) Всякое ограничение (Beschrдnkung) способствует счастью.
Чем уже круг нашего зрения, наших действий и сношений, тем мы
счастливее; чем шире он -- тем чаще мы страдаем или тревожимся.
Ведь вместе с ним растут и множатся заботы, желания и тревоги.
Поэтому напр., слепые отнюдь не так несчастны, как мы это a
priori судим: об этом свидетельствует тихое, почти радостное
спокойствие, освещающее их лица. Отчасти из этого же правила
вытекает то, что вторая половина нашей жизни бывает печальнее
первой. Дело в том, что с течением лет горизонт наших целей и
отношений раздвигается все шире и шире. В детстве он ограничен
ближайшим окружением и самыми тесными отношениями; в юношеском
возрасте он уже значительно шире; в пожилых летах он охватывает
все течение нашей жизни и часто включает самые далекие
отношения -- государства и нации; наконец, в старости он
обнимает и грядущие поколения.
Всякое ограничение, "сужение" хотя бы в духовном
отношении, способствует нашему счастью. Ибо, чем меньше
возбуждается воля, тем меньше страданий; а мы знаем, что
страдания позитивны, а счастье -- отрицательное понятие.
Сужение сферы наших действий устраняет внешние причины
возбуждения воли; ограничение духа -- устраняет внутренние
причины. Это последнее ограничение имеет, однако, тот
недостаток, что открывает доступ скуке, которая косвенным
образом становится источником бесчисленных страданий, ибо,
желая прогнать ее, люди хватаются за все, что попало: за
развлечения, за общество, роскошь, игру, за вино и т. д. и этим
наживают вред, убытки и всяческие несчастия; поистине "трудно
найти спокойствие при праздности". Насколько внешние
ограничения благотворны, даже необходимы для нашего счастья, --
поскольку, конечно, таковое возможно, -- это явствует из того,
что единственная ветвь поэзии, решающаяся описывать счастливых
людей -- идиллия, -- всегда рисует их в крайне скромном
положении и обстановке. На внутреннем ощущении этой истины
основано также наше пристрастие к так называемым жанровым
картинам. Поэтому счастье могут дать лишь возможно большая
простота наших отношений и однообразие жизни, поскольку оно не
вызывает в нас скуки; при этих условиях меньше всего ощущается
жизнь, а следовательно, и преобладающее в ней горе; -- жизнь
наша становится ручьем -- без волн и стремнин.
7) Особенно важно в вопросе нашего счастья то, чем
наполнено, чем занято наше сознание. В этом отношении чисто
умственный труд -- при условии, что мы на него способны, --
даст гораздо больше, чем реальная жизнь, с постоянным
чередованием удач и неудач, с разными потрясениями и горестями.
