бедна, что блага приходится распределять экономнее. Молодость и
так достаточно богата сама по себе и должна этим
довольствоваться. К старости же, когда все желания и радости
умирают, как деревья зимой -- как раз время для вечнозеленого
дерева славы; его можно уподобить поздним грушам, зреющим
летом, но годным в пищу лишь зимою. Нет лучшего утешения в
старости, как сознание, что удалось всю силу молодости
воплотить в творения, которые не стареют, подобно людям.
Рассматривая еще подробнее пути, ведущие к славе в
наиболее близкой для нас -- научной области, можно подметить
следующее правило. Умственное превосходство ученого, о котором
свидетельствует его слава, каждый день подтверждается новой
комбинацией тех или иных известных данных. Эти данные могут
быть крайне разнообразны; слава, приобретаемая их
комбинированием, будет тем больше, тем распространеннее, чем
известнее, чем доступнее каждому сами данные. Если это
какие-нибудь числа, кривые или какие-либо специальные
физические, зоологические, ботанические или анатомические
явления, искаженные отрывки древних авторов, полустертые
надписи или такие, к которым нет ключа, темные вопросы из
области истории -- то слава, приобретенная правильным
комбинированием таких данных, едва ли распространится далее
круга лиц, знакомых с самими данными, едва ли выйдет за пределы
незначительного числа ученых живущих обычно в уединении и
завидующих всякому, прославившемуся по их специальности. Если
же данные известны всему роду человеческому, если это, напр.,
существенные и всем присущие свойства человеческого разума,
характера, если это силы природы, действие которых постоянно
нами наблюдается, вообще общеизвестные процессы в природе, то
слава того, кто осветил их новой, важной и правильной
комбинацией, со временем распространится на весь цивилизованный
мир. Если доступны сами данные, то и комбинации их будут,
вероятно, столь же доступны.
При этом слава будет, однако, всегда зависеть от
трудностей, какие пришлось преодолеть. Ибо, чем данные
известнее, тем труднее скомбинировать их на новый и все-таки
верный лад, ведь над этим старалось огромное число людей,
исчерпавших, по-видимому, все возможные их комбинации.
Напротив, данные недоступные широким массам и требующие долгого
и тяжелого изучения, допускают почти всегда новые комбинации;
если поэтому к ним подойти со здравым смыслом и с трезвым
рассудком, т. е. с умеренным умственным превосходством, то
весьма вероятно, что посчастливится найти новую и правильную
комбинацию их. Зато и добытая этим путем слава ограничится
приблизительно лишь теми, кто знаком с самими данными. Правда,
при решении таких проблем требуется большая эрудиция и труд,
для того только, чтобы усвоить одни данные, -- тогда как на
первом пути, обещающем наиболее широкую и громкую известность,
эти данные открыты и видны всякому, но чем меньше здесь
требуется труда, тем более необходим талант, даже гений, с
которым в смысле ценности и уважения людей не сравнится никакой
труд.
Отсюда следует, что те, кто чувствуют в себе трезвый разум
и способность к правильному мышлению, но притом не знают за
собой высших умственных достоинств, не должны отступать пред
усидчивым, тяжелым трудом, посредством коего они выделяются из
огромной толпы людей, знакомых с общеизвестными данными, и
достигнуть тех глубин, какие доступны лишь труженику-ученому.
Здесь, где соперников чрезвычайно мало, всякий хоть
сколько-нибудь пытливый ум непременно найдет возможность дать
новую и правильную комбинацию данных, причем достоинство его
открытия повысится трудностью добыть эти данные. Но до широкой
массы дойдет лишь слабый отголосок приобретенных этим путем
аплодисментов соратников по данной науке, которые только и
компетентны в ее вопросах.
Если до конца проследовать по намеченному здесь пути, то
окажется, что иногда одни данные, в виду огромной трудности
добыть их, сами по себе, без того, чтобы прибегать к
комбинированию их, могут доставить славу. Таковы, напр.,
путешествия в далекие и малопосещаемые страны: путешественник
удостоивается славы, за то, что он видел, а не за то, как он
мыслил. Значительное преимущество этого пути еще и в том, что
гораздо легче передать другим, и сделать им понятным то, что
довелось видеть, чем то, о чем размышлять; в связи с этим и
публика гораздо охотнее читает первое, чем второе. Уже Асмус
говорил: "кто совершил путешествие -- тот много может
порассказать". Однако, при личном знакомстве со знаменитостями
этого сорта легко может придти на ум замечание Горация:
"переехав море, люди меняют только климат, но не душу (Epist.
I, II, V. 27).
Человек, наделенный высокими умственными дарованиями, с
которыми только и можно браться за решение великих проблем,
касающихся общих, мировых вопросов и поэтому крайне сложных, --
не проиграет, конечно, если станет по возможности расширять
свой кругозор, но он должен делать это равномерно, по всем
направлениям, не забираясь слишком далеко в специальные, а
потому лишь немногим доступные области; он не должен зарываться
в специальные отрасли отдельных наук, а тем паче увлекаться
мелкими деталями. Для того, чтобы выделиться из среды
соперников, ему нет надобности заниматься мало кому доступными
предметами; именно то, что открыто для всех, дает ему материал
к новым и правильным комбинациям. Поэтому-то и заслуга его
будет признана всеми теми, кому известны эти данные, т. е.
большей частью человечества. Вот на чем основано крупное
различие между славой поэта и философа и той, какая выпадает на
долю физика, химика, анатома, минералога, зоолога, историка и
т. д.
Глава пятая. ПОУЧЕНИЯ И ПРАВИЛА
Меньше, чем где-либо, я претендую здесь на полноту: иначе
мне пришлось бы повторить массу превосходных житейских правил,
преподанных мудрецами разных времен, начиная с Феогнида и
псевдо-Соломона и кончая Ларошфуко, причем нельзя было бы
избежать многих испошленных общих мест. Отказавшись от полноты,
приходится отказаться и от строгой системы. Советую утешаться
тем, что при соблюдении этих двух требований подобные очерки
выходят почти всегда скучными. Я буду излагать лишь то, что мне
пришло на ум, показалось заслуживающим сообщения, и что,
насколько мне не изменяет память, не было еще сказано, или,
если и было, то не совсем так; я только подбираю колосья на
необозримом, другими до меня сжатом, поле.
Желая, однако, хоть сколько-нибудь упорядочить богатое
разнообразие приводимых здесь взглядов и советов, я разделяю их
на общие и на касающиеся нашего отношения, во-первых, к себе,
во-вторых, к другим, и, в-третьих, к общим мировым событиям и к
судьбе.
А. Правила общие
1) Первой заповедью житейской мудрости я считаю мимоходом
высказанное Аристотелем в Никомаховой этике (XII, 12)
положение, которое в переводе можно формулировать следующим
образом: "Мудрец должен искать не наслаждений, а отсутствия
страданий". Верность этого правила основана на том, что всякое
наслаждение, всякое счастье есть понятие отрицательное,
страдание же -- положительно. Этот последний тезис развит и
обоснован мною в моем главном труде (т. I, П 58). Здесь я
поясняю его только одним, ежедневно наблюдаемым фактом. Если
все тело здраво и невредимо, кроме одного слегка пораненного
или вообще больного местечка, то здоровье целого совершенно
пропадает для нашего сознания, внимание постоянно направлено на
боль в поврежденном месте и мы лишаемся наслаждения,
доставляемого нам общим ощущением жизни. -- Точно так же, если
все происходит по нашему желанию, кроме одного обстоятельства,
нам нежелательного, то это последнее, как бы незначительно оно
ни было, постоянно приходит нам в голову; мы часто думаем о нем
и редко вспоминаем о других, более важных событиях, отвечающих
нашим желаниям. В обоих случаях повреждена воля,
объективирующаяся в первом случае -- в организме, во втором --
в стремлении человека; в обоих случаях удовлетворение ее имеет
лишь отрицательное действие, а потому и не ощущается
непосредственно, а разве только путем размышления проникает в
наше сознание; наоборот -- всякое поставленное воле препятствие
-- позитивно и само дает себя чувствовать. Всякое наслаждение
состоит в уничтожении этих препятствий, в освобождении от них,
а потому длится недолго.
Вот, следовательно, на чем основан вышеприведенный тезис
Аристотеля, советующий обращать внимание не на наслаждения и
радости жизни, а лишь на то, чтобы избежать бесчисленных ее
горестей. Иначе Вольтеровское изречение "счастье -- греза,
реально лишь страдание" было бы столь же ложно, сколь оно на
самом деле справедливо. Поэтому, желая подвести итог своей
жизни с эвдемонической точки зрения, следует строить расчет не
на испытанных нами радостях, а на тех страданиях, которых
удалось избежать. Вообще, эвдемонологию следовало бы начинать с
оговорки, что не наименование -- гипербола, что под "счастливой
жизнью" надо понимать "наименее несчастную", "сносную" жизнь.
Жизнь дается не для наслаждения ею, а для того, чтобы ее
перенести, "отбыть"; на это указывают обороты речи вроде
"degere vitam, vita, defungi", итальянского "si scampa cosi",
немецкого "man muss suchen durchzukommen", "er wird schon durch
die Welt kommen" и т. д. Старость даже утешается тем, что весь
жизненный труд уже позади. Счастливейшим человеком будет тот,
кто провел жизнь без особенных страданий, как душевных, так и
телесных, а не тот, чья жизнь протекла в радостях и
наслаждениях. Кто этим последним измеряет счастье своей жизни,
тот выбрал неверный масштаб. Ведь наслаждения -- всегда
отрицательны; лишь зависть может внушить ложную мысль, что они
дают счастье. Страдания, напротив, ощущаются положительным
образом; поэтому критерий жизненного счастья -- это их
отсутствие. Если к беспечальному состоянию присоединится еще
отсутствие скуки, то в главных чертах земное счастье
достигнуто; все остальное -- химера. Отсюда следует, что не
должно никогда покупать наслаждения ценой страданий или даже
ценой риска нажить их; ведь это значило бы ради отрицательного,
ради химеры пожертвовать положительным и реальным; и наоборот,
мы выигрываем, жертвуя наслаждениями для того, чтобы избежать
страданий. В обоих случаях безразлично, предшествует ли
страдание наслаждению или следует за ним. Нет худшего безумия,
как желать превратить мир -- эту юдоль горя -- в увеселительное
заведение и вместо свободы от страданий ставить себе целью
наслаждения и радости; а очень многие так именно и поступают.
Гораздо меньше ошибается тот, кто с преувеличенной мрачностью
считает этот мир своего рода адом и заботится поэтому лишь о
том, как бы найти в нем недоступное для огня помещение. Глупец
гоняется за наслаждениями и находит разочарование; мудрец же
только избегает горя. Если ему и это не удалось, значит,
виноват не он, не его глупость, а судьба. Если же это хоть
сколько-нибудь удастся, то разочарования ему нечего бояться:
страдания которых он избег, всегда останутся вполне реальными.
Даже если он, избегая их, слишком уклонился в сторону и даром
пожертвовал несколькими наслаждениями, то и тогда он, в
сущности, не потерял ничего: все радости -- призрачны, и
горевать о том, что они упущены -- мелочно, даже смешно.
