Сказано: "Не по своей воле живешь", -- не по своей воле сапоги рвешь! Твое
дело, Тевье, -- говорит бог, -- сыр и масло, а не пустые фантазии! Ну, а
надежды? Это -- само собой. Чем больше горестей, тем больше надежд, чем
беднее, тем сильнее упование... Ибо...
Но мне кажется, я на сей раз немного заболтался. Пора ехать, делом
заняться, как это говорится: у каждого свои болячки.
Будьте здоровы и всегда счастливы!
1899
НЫНЕШНИЕ ДЕТИ
Я это к тому, что вы говорите "нынешние дети"... "Растил я чад своих и
пестовал..." Легко сказать -- роди детей, мыкайся, жертвуй ради них собою,
работай день и ночь... А ради чего? Все думаешь: авось так, авось эдак, --
каждый по своему разумению и достатку. До Бродского мне, конечно, далеко, но
и ставить себя ни во что я тоже не нанимался, потому что и сам я человек не
из последних, и происходим мы, как жена, чтоб здорова была, говорит, -- не
от портных да не от сапожников... Вот я и рассчитывал, что дочери меня
выручат. Почему? Во-первых, господь бог благословил меня красивыми дочерьми,
а красивое лицо, как вы сами говорите, -- половина приданого. А во-вторых, я
и сам сейчас, с божьей помощью, не тот Тевье, что в былые времена, -- могу
добиться самого лучшего жениха, даже из Егупца, не так ли? Однако есть на
свете бог, бог милосердия и сострадания, -- вот он и являет мне чудеса свои,
бросает меня и в жар и в холод, швыряет вверх и вниз. "Тевье, -- говорит он,
-- выкинь дурь из головы, и пускай все на свете идет, как повелось!.." Вот
послушайте, чего только не бывает. А с кем приключаются всякие истории? С
таким счастливчиком, как Тевье, конечно.
Но зачем размазывать? Вы, надо полагать, не забыли, что случилось со
мной недавно, -- помните, конечно, историю с моим родственничком
Менахем-Мендлом, -- чтоб ему ни дна ни покрышки! -- и наши блестящие дела с
ним в Егупце с полуимпериалами и "потивиловскими" акциями? Всем моим врагам
желаю таких дел! Как я тогда убивался! Думал, -- конец приходит Тевье, конец
молочному хозяйству!
-- Дурень ты эдакий! -- говорит мне однажды моя старуха. -- Довольно
горевать, этим делу не поможешь! Только изведешь себя. А если бы, скажем,
разбойники на тебя напали и обобрали... Сходи-ка, -- говорит, -- лучше в
Анатовку, к мяснику Лейзер-Волфу, ты ему, говорит он, очень нужен...
-- В чем дело? Зачем я ему так срочно понадобился? Если, -- говорю, --
насчет нашей бурой коровы, то пускай он колом вышибет себе эту дурь из
головы.
-- А что такое? -- отвечает жена. -- Подумаешь, сколько молока, сколько
сыра и масла дает тебе эта корова!
-- Да не в том дело, -- говорю я. -- Просто так. Во-первых, как можно
такую корову на убой отдавать? Жалость берет... У нас в священном писании
сказано...
-- Хватит тебе, Тевье! Весь мир, -- говорит она, -- знает, что ты
большой знаток священного писания. Послушай меня, жену свою, сходи к
Лейзер-Волфу. Каждый раз, по четвергам, когда наша Цейтл приходит к нему в
лавку за мясом, он ей покою не дает: скажи, говорит, отцу, чтобы пришел, он
мне очень нужен...
Словом, надо же когда-нибудь и жену послушать, не так ли? Дал я себя
уговорить и прихожу к Лейзер-Волфу в Анатовку, верстах в трех от нас. И,
конечно, не застаю его дома,
-- Где он? -- спрашиваю у какой-то курносой женщины, которая толчется в
комнате.
-- На бойне, -- отвечает она. -- С самого утра там быка режут. Скоро
должен вернуться...
Брожу один по всему дому Лейзер-Волфа и начинаю разглядывать хозяйство.
Дом, не сглазить бы, -- полная чаша, дай бог всем моим друзьям не хуже: шкаф
ломится от медной посуды -- за полтораста целковых не купишь; самовар и еще
один самовар, и поднос медный и еще один -- варшавский, пара серебряных
подсвечников, и бокалы, и рюмочки золоченые, и семисвечник литой, и много
еще вещей, и всякой дребедени без конца! "Владыко небесный! -- думаю я. --
Видеть бы мне столько добра у моих детей, дай им бог здоровья! Ну и везет же
этому мяснику! Мало чего, что он так богат, -- у него к тому же
всего-навсего двое дочерей, да и те уже замужем, а сам вдовцом остался..."
Наконец господь смилостивился, отворяется дверь и входит Лейзер-Волф --
сердитый, мечет громы и молнии на резника. Резник его погубил, забраковал,
черт его возьми, здоровенного быка, -- гора -- не бык! -- из-за пустяка
признал его трефным, отыскал какой-то изъян на легком, величиной с
булавочную головку, чтоб ему сквозь землю провалиться!
-- Здравствуйте, реб Тевье! -- говорит он. -- Что это вас никак не
дозовешься! Как живете, что поделываете?
-- Да как вам сказать? -- отвечаю я. -- И дело как будто делаем, а все
на месте стоим... Как в писании сказано: "Ни жала твоего, ни меда твоего",
-- ни тебе денег, ни здоровья, ни минуты спокойной.
-- Грешите вы, реб Тевье, -- говорит он. -- В сравнении с тем, что было
когда-то, вы сейчас, не сглазить бы, богач!
-- Дай нам боже, -- отвечаю, -- обоим столько, сколько мне еще не
хватает. Но я не ропщу, и на том спасибо! В талмуде, -- говорю я, --
сказано: "Аскакурдо демасканто декурносе дефарсмахто..."* -- А сам думаю:
чтоб ты так с носом был, живодер, как что-нибудь похожее где-нибудь сказано!
И слов-то таких на свете нет...
-- Вы, -- говорит он, -- вечно со своей ученостью. Хорошо вам, реб
Тевье, что вы знаете толк в мелких буковках. Но к чему она, эта премудрость
и ученость? Давайте потолкуем лучше о нашем деле. Присядьте, реб Тевье. -- И
приказывает: -- Чаю!
Тут же, как из-под земли, вырастает курносая, вихрем подхватывает
самовар и -- айда на кухню.
-- Теперь, -- говорит Лейзер-Волф, -- когда мы одни, с глазу на глаз,
можно и о деле поговорить. А дело, видите ли, вот в чем: я уже давно
собирался потолковать с вами, реб Тевье, я вашей дочери уже несколько раз
наказывал, просил, чтобы вы потрудились ко мне... Видите ли, мне
приглянулась...
-- Знаю, -- перебил я, -- кто вам приглянулся, да только понапрасну,
зря стараетесь, не выйдет это дело, реб Лейзер-Волф, не выйдет.
-- Почему так? -- спрашивает он и смотрит на меня как будто испуганно.
-- Потому, -- говорю. -- Я могу и подождать, мне не к спеху, река, что
ли, загорелась?
-- Зачем же ждать, когда можно сейчас же?
-- Это, во-первых, -- продолжаю я, -- а во-вторых, попросту душа за нее
болит, жаль живое создание...
-- Скажите, пожалуйста! -- говорит с усмешкой Лейзер-Волф. -- Какие
нежности при нашей бедности! Послушал бы кто со стороны, -- мог бы подумать,
что она у вас одна-единственная. Мне кажется, у вас, реб Тевье, их, не
сглазить бы, -- достаточно...
-- Ну и пускай, -- отвечаю, -- живут на здоровье. А кто мне завидует,
пусть сам не имеет...
-- Завидует? -- говорит он. -- Причем тут зависть? Наоборот, именно
потому, что все они у вас, не сглазить бы, такие удачные, я и хотел бы...
Вы, конечно, меня понимаете? Не забывайте, реб Тевье, какая вам от этого
будет выгода.
-- Да, да, -- отвечаю я, -- от ваших благодеяний голова окаменеть
может... Зимой снега не пожалеете... Это нам известно с давних пор...
-- Ах! -- говорит он медовым голосом. -- Что вы сравниваете, реб Тевье,
те времена с нынешними? Тогда было одно, а теперь совсем другое дело: сейчас
мы ведь как-никак породниться собираемся, не правда ли?
-- Как это породниться?
-- Обыкновенно, -- говорит он, -- породниться.
-- Позвольте, реб Лейзер-Волф, как вы думаете, о чем мы толкуем?
-- А ну, скажите вы, реб Тевье, о чем у нас речь идет?
-- Что значит? -- говорю. -- О бурой корове, которую вы хотите у меня
купить.
-- Ха-ха-ха! -- закатывается он. -- Ничего себе корова, да еще бурая!
Ха-ха-ха!..
-- А о ком же разговор, реб Лейзер-Волф? Скажите, я тоже посмеюсь.
-- О дочери вашей, -- отвечает он. -- О вашей Цейтл говорим мы все
время! Ведь вы же знаете, реб Тевье, что я, не про вас будь сказано, остался
вдовцом. Вот я и подумал: к чему искать счастья на стороне, связываться со
всякими сватами и свахами, с чертом и дьяволом? Ведь мы же оба на месте, я
знаю вас, вы знаете меня, сама она мне тоже нравится, я ее вижу по четвергам
у себя в лавке, пробовал как-то заговаривать с ней, -- ничего, видать,
тихая... А сам я, как вы знаете, человек зажиточный, не сглазить бы; свой
дом, кладовок парочка, хозяйство, сами видите, -- грех жаловаться; есть еще
запасец шкур на чердаке и деньжата кой-какие в сундуке... К чему нам, реб
Тевье, цыганские штуки, хитрить да ловчиться? Давайте ударим по рукам --
раз, два, три и -- готово! Понятно вам или нет?
Когда он мне все это выложил, я онемел, как человек, ошеломленный
неожиданной вестью. Сразу, правда, мелькнула у меня мысль: Лейзер-Волф...
Цейтл... У него уже дети такие, как она... Однако я тут же сам себе
возразил: помилуй, такое счастье! Такое счастье! Ведь ей хорошо будет!
Правда, у него не очень-то щедрая рука. Но ведь это по нынешним временам,
наоборот, большое достоинство! Как говорится: "Ближе всего человеку он сам",
-- кто добр к людям, тот недобр к себе. Нехорошо, правда, что уж чересчур он
простоват... Но ничего не поделаешь! Не всем же грамотеями быть! Мало ли в
Анатовке, и в Мазеповке, и даже в Егупце богатых и весьма уважаемых людей,
для которых слово печатное -- потемки?
А все же, дай бог мне столько счастья, сколько почета им оказывают. Как
в писании сказано: "Нет хлеба, нет и учения", то есть ученость -- она в
сундуке, а мудрость -- в кармане...
-- Ну, реб Тевье, -- говорит он, -- чего же вы молчите?
-- А чего мне кричать? -- отвечаю я, будто в нерешительности. -- Это,
реб Лейзер-Волф, понимаете ли, такое дело, которое нужно обмозговать как
следует, со всех сторон. Это ведь не шуточки: первое дитя у меня.
-- Вот именно, -- говорит он, -- именно потому, что первое дитя, не
надо откладывать. Потом уж, с божьей помощью, вы сможете выдать вторую дочь,
а там и третью. Понимаете?
-- Аминь! -- отвечаю. -- И вам того же! Замуж выдать -- не велика
штука, дал бы только всевышний каждой своего суженого...
-- Нет, -- говорит он, -- я не об этом, реб Тевье, я совсем о другом.
Приданого я не прошу, а справить все, что девице требуется, это я беру на
себя, да и вам, надо думать, кое-что перепадет...
-- Фи! -- отвечаю я. -- Разговариваете вы со мной совсем, извините, как
в мясной лавке. Что значит "перепадет"? Фи! Моя Цейтл, упаси бог, не такая,
чтобы ее нужно было за деньги продавать. Фи! Фи!
-- Ну что ж, -- говорит он. -- "Фи!" так "фи". Я, наоборот, хотел как
можно лучше... Но раз вы говорите "фи", пусть будет "фи". Вам любо, так и
мне хорошо. Главное, -- поскорее бы, не откладывая, хозяйку, так сказать, в
дом! Понимаете?
-- За мной, -- отвечаю, -- остановки нет. Но ведь еще и со старухой
надо переговорить. В таких делах -- она указчица. Дело-то не шуточное, как в
писании сказано: "Рахим оплакивает сынов своих", что означает: мать --
превыше всего! Наконец и ее самое, Цейтл то есть, тоже не худо бы
спросить... Как это говорится: всю родню на свадьбу отправили, а жениха дома
оставили...
-- Вздор! -- отвечает он. -- Спрашивать? Только сказать, реб Тевье!
Надо приехать домой, сказать -- так, мол, и так, -- и сразу под венец, раз,
два, три и -- магарыч!
-- Не скажите, реб Лейзер-Волф, не скажите! Девица -- это не вдова...
-- Ну, конечно, -- отвечает он. -- Девица -- это девица, а не вдова...
Но потому-то и надо заранее обо всем условиться. Тут, понимаете, и платья, и
то да се, и всякая дребедень... А пока, давайте, реб Тевье, пропустим по
