"Вот я, семидесятилетний", -- до семидесяти еще далеко! А что волосы
побелели? Поверьте, не от радости, дорогой друг... Своих горестей немало --
что греха таить? -- да и всему нашему народу горя не занимать стать!..
Скверное время! Тяжкая година для нашего брата! Но я знаю, что у вас на уме.
Вы о другом думаете: вспомнили, наверное, что мы с вами однажды распрощались
перед тем, как я должен был уехать в Палестину, а теперь, вероятно, думаете,
что видите меня на обратном пути, из Палестины то есть, и ждете, конечно,
новостей оттуда, хотите получить свежий привет от гробницы праматери Рахели,
от священной пещеры и тому подобных святынь. Должен вас успокоить. Если есть
у вас время и если хотите послушать, какие чудеса бывают на свете,
выслушайте меня внимательно, -- тогда сами скажете, что человек -- тварь
неразумная, что велик наш бог и что его волей мир управляется.
Какой раздел Пятикнижия читают нынче? "И воззвал"? А у меня на очереди
совсем другой раздел: "Изыди"!* "Изыди!" -- сказали мне. Убирайся, Тевье,
"из страны своей, с места твоего рождения", -- из деревни, в которой ты
родился и прожил все свои годы, "на землю, которую я укажу тебе", -- куда
глаза глядят! И прочли мне эти строки как раз в то время, когда Тевье уже и
стар, и немощен, и одинок, как мы в молитве читаем: "Не покидай нас на
старости лет..."
Однако я забежал вперед и чуть было не забыл, что не дошел еще до
начала рассказа, я ведь еще не рассказал вам о Палестине. Что там слышно,
хотите вы знать, дорогой друг? Страна хорошая, что и говорить! "Земля,
текущая млеком и медом", -- говорится у нас в священном писании. Беда
только, что Палестина -- в Палестине, а я, как видите, все еще здесь... Это
про меня, видно, говорится в сказании об Эсфири: "Суждено мне пропадать -- и
пропадаю", -- как был я неудачником, так неудачником и помру. Был уже,
казалось, одной ногой по ту сторону, на земле обетованной то есть,
оставалось только взять билет, сесть на корабль -- и пошел! Но человек
полагает, а бог располагает. Вы только послушайте! Как раз в это время
старший мой зять, Мотл Камзол, портной из Анатовки, вдруг надумал помереть,
не про вас будь сказано! Лег спать здоровый, крепкий и не встал! То есть,
конечно, особенным богатырем он никогда не был. И откуда взяться здоровью:
ремесленник, день и ночь, как сказано: "Либо премудрость постигал, либо
господу молитвы возносил" с иголкой в руках, штаны, извините, сметывал. Шил,
шил, пока сухотку не нажил, кашлять начал, кхекал, кхекал, да так все легкие
и прокхекал. Не помогли ему уже ни доктор, ни знахарь, ни козье молоко, ни
шоколад с медом. Славный был парень, хоть и простецкий, не ученый, зато
честный, без задних мыслей, а дочь мою любил, как душу свою! И жертвовал
собою ради детей, а за меня готов был в огонь и в воду!
Словом, как в библии сказано: "И умер Моисей", -- помер Мотл и оставил
мне изрядный груз. Где уж там было думать о Палестине? Дома у меня такая
Палестина, лучше некуда! Как же я мог, судите сами, оставить дочь вдову с
малышами сиротами без куска хлеба? Хотя, с другой стороны, чем я могу ей
помочь? Дырявый мешок -- как его наполнишь? Мужа я ей из мертвых не
воскрешу, детям отца с того света не верну... Да и сам я, грешным делом, не
более как человек: хочется на старости лет кости расправить, почувствовать
себя разумным созданием, а не скотиной. Пошумел и хватит! Пожил на этом
свете и довольно! Пора и о том свете подумать! Тем более, что с хозяйством
своим я уже покончил; и как вам известно, я давно спровадил коровок,
распродал без остатка, осталась только пара бычков, из которых мог бы выйти
толк, если их хорошо кормить, -- и вдруг изволь на старости лет сделаться
отцом сирот, кормильцем маленьких детей! Думаете, это все? Не торопитесь!
Самое главное впереди, потому что у Тевье, если стрясется беда, то, сами
знаете, обязательно за ее хвостом другая тащится! Когда однажды, к примеру,
случилось несчастье, -- пала у меня корова, -- то следом же пала вторая...
Так уж господь бог создал свой мир, так тому и быть, -- ничего не попишешь!
Короче говоря, историю моей младшей дочери, Бейлки, вы, конечно,
помните? Помните, какое счастье ей привалило, какого леща она поймала,
Педоцура, вертопраха, военного подрядчика, который привез в Егупец полные
мешки и втюрился в мою дочь, захотел иметь жену-красавицу, подослал ко мне
Эфраима-свата, -- чтоб его черт... -- землю носом рыл, лез из кожи вон, взял
ее, как говорится, в чем мать родила, осыпал с головы до ног подарками,
брильянтами да алмазами... Казалось бы, такое счастье, не правда ли?
Ну, так вот, все это счастье хваленое в трубу вылетело! Да как еще
вылетело! С треском, господи, спаси и помилуй! Потому что, если бог захочет,
чтобы колесо повернулось в обратную сторону, так все летит к черту, маслом
вниз, знаете, как в молитве вот написано, "подъемлет нищего из праха", а не
успеешь оглянуться, как следом за этим идет: "взирающий с высоты на небо и
на землю", -- то есть хлоп в яму с постромками!.. Бог любит поиграть с
человеком, ох, любит! Сколько раз он эдак играл с Тевье: "То восходит, то
нисходит", -- то вверх, то вниз! Так было и с моим подрядчиком, с Педоцуром.
Помните, конечно, его дом в Егупце с целой оравой слуг, с зеркалами, с
часами, с финтифлюшками? Фи-фу-фа! Помните, я, кажется, рассказывал вам, что
я тогда уговаривал Бейлку, упрашивал ее постараться, чтобы он купил этот дом
и обязательно на ее имя? Меня, конечно, не послушались, куда там! Разве отец
понимает что-нибудь? Отец ничего не понимает! Ну, и чем же, вы думаете, все
это кончилось? Врагам бы моим такой конец! Мало того, что Педоцур после
этого шика и треска обанкротился и распродал все зеркала, и все часы, и
женины брильянты и алмазы, -- он к тому же влип в скверную историю и должен
был удрать, куда Макар телят не гонял, то есть в Америку. Туда ведь едут все
разбитые сердца, --вот и они туда поехали. На первых порах здорово
помучились, небольшую сумму, какая у них была, проели, а когда жевать стало
нечего, пришлось беднягам взяться за работу. Работали каторжно, как наши
предки в Египте* -- оба, и он и она! Сейчас, пишет она, малость полегчало:
они вяжут чулки на машине и "делают жизнь", -- так это у них в Америке
называется. А по-нашему это означает -- перебиваются с хлеба на квас. Хорошо
еще, что их всего двое, пишет она, ни дитяти, ни теляти -- и то благо!
Вот я и спрашиваю: не черта ли его дядькиной тетке? То есть я имею в
виду Эфраима... Сосватал-таки жениха моей дочке, втянул меня в болото,
нечего сказать! Чем, скажите, было бы плохо, если бы она вышла за
ремесленника, как Цейтл, или за учителя, как Годл? Правда, и тем не больно
повезло. Одна осталась молодой вдовой, а вторая выслана куда-то к черту на
кулички на поселение... Но ведь это от бога! Что может предвидеть человек?
Знаете, что я вам скажу? Умница была моя Голда, царство ей небесное: вовремя
спохватилась, распрощалась с этим глупым светом и ушла к праотцам. Потому
что, скажите сами, не правда ли, нежели столько горя терпеть из-за детей, не
в тысячу ли раз лучше спокойно лежать в могиле? Но как это там говорится:
"Не по своей воле жив человек", -- нам не дано взять свою судьбу в руки, а
попробуй-ка взять, по рукам получишь!
Однако мы сбились с прямого пути, давайте вернемся к делу. Оставим на
время, как это пишется в ваших книжках, царевича и вернемся к царевне. На
чем же мы остановились? На разделе "Изыди". Но прежде чем приступить к этому
разделу, я попрошу вас потрудиться, -- остановимся на минутку на другом.
Его, правда, читают не после, а до того раздела, но мне эти разделы прочли в
обратном порядке. История интересная, можете ее послушать, -- она вам, чего
доброго, еще и пригодится.
Дело было давно, сразу после войны, в самый разгар коснетуций, когда на
головы евреев посыпались всякие "благодеяния", сначала в крупных городах,
потом в местечках... Однако до меня дело не дошло и дойти не могло ни в коем
случае! Почему? Очень просто! Живешь столько лет среди крестьян, со всеми
соседями дружишь. "Друг сердечный, отец милосердый", "батюшка Тевль" у всех
в большом почете, первая личность на селе. Совет нужен: "як Тевль скажет";
лекарство от лихорадки: "до Тевля": ссудить на время несколько рублей --
опять-таки к Тевлю... Ну, мог ли я опасаться погрома? Глупости! И в голову
не приходило! Сами крестьяне сколько раз говаривали, что мне совершенно
нечего бояться, они не допустят! И действителию... Вот послушайте.
Приезжаю однажды из Бойберика домой. Я тогда еще в полной силе был,
торговал молочным товаром -- сыром, маслом и прочей снедью. Выпряг лошадку,
подсыпал сена и овса, не успел даже руки помыть к обеду, -- гляжу, у меня
полон двор крестьян, вся громада, самые почтенные хозяева, от старосты Ивана
Поперило и до пастуха Трохима. И все они выглядят как-то странно, у всех
праздничный вид... Поначалу у меня екнуло сердце: что за праздник ни с того
ни с сего? А не пришли ли они... Однако тут же подумал: "Фи, Тевье! Стыдно,
перед самим собой стыдно: столько лет живешь в селе -- один-единственный
еврей среди стольких крестьян и всегда со всеми в согласии и в ладу, никогда
никто тебя пальцем не тронул!"
Вышел я к ним и поздоровался честь-честью:
-- Здравствуйте, -- говорю, -- дорогие хозяева! Зачем пожаловали? Что
хорошего скажете? Что нового расскажете?
Выступает староста, Иван Поперило то есть, и говорит ясно, прямо, без
всяких предисловий:
-- Пришли мы к тебе, Тевль... Побить тебя хотим!
Как вам нравится такой разговор? По-нашему это называется намеки
делать, обиняками говорить... Каково было у меня на душе, можете себе
представить. Но показывать -- дудки! Наоборот... Тевье -- не мальчик...
-- Поздравляю вас! -- отвечаю я как ни в чем не бывало. -- Но что же
это вы, дети мои, так поздно спохватились? В других местах об этом уже почти
забыть успели!
Тогда Иван Поперило, староста то есть, говорит самым серьезным образом:
-- Понимаешь, Тевль, мы все время думали и гадали: бить тебя или не
бить? Повсюду, во всех других местах, ваших бьют, как же нам тебя обойти?
Вот громада и порешила, что надо тебя побить... Да только, видишь ли, сами
еще не знаем, что с тобой делать, Тевль: только ли стекла у тебя вышибить,
перины и подушки распороть и пух выпустить, или поджечь твою хату, сарай и
всю худобу?..
Тут уж у меня и вовсе стало кисло на душе. Смотрю я на своих гостей,
стоят, опершись на длинные посохи, и о чем-то шепчутся. По всему видать, что
дело нешуточное. "В таком случае, -- думаю я про себя, -- выходит, как в
псалмах сказано: "Дошла вода до горла", -- взяли тебя, Тевье, здорово в
работу! Ведь если -- не приведи господь... Мало ли что? Кто их знает?.. Нет,
брат, со смертью шутки плохи! Надо им сказать что-нибудь".
И что тут долго рассказывать, дорогой друг, суждено было, видать,
совершиться чуду... Внушил мне господь не теряться, не падать духом!
Набрался я смелости и обращаюсь к крестьянам:
-- Выслушайте меня, дорогие мои хозяева. Раз громада порешила, так и
рассуждать тут нечего. Вам лучше знать, заслужил ли у вас Тевье, чтобы вы
разорили все его хозяйство... Да только, -- говорю, -- знаете ли вы, что
есть на свете кое-кто повыше вашей громады? Знаете ли вы, что есть бог на
свете? Я не говорю -- мой бог или ваш бог, я говорю о том боге, об общем
нашем боге, который там наверху сидит и видит все подлости, что творятся
здесь, внизу... Очень может быть, что он сам так решил, чтобы я ни за что ни
про что был наказан вами, лучшими моими друзьями, а может быть, -- говорю,
