жиданно грянули громом, один за другим, три выстрела. И как ушат ледяной
воды на сумасшедших - свалка замерла. И на виду у всех высоко поднялся
над толпой детина-солдат. Он взгромоздился на стол серой бесформенной
массой, как гора.
- А-а, едри вашу, черти!.. - с торжествующей угрозой зарычал он, как
стоголовый лев.
Он был огромен, страшен, лохмат, словно таежный леший. Таких людей за
границей нет. Неуклюжие, как салазки, вдрызг изношенные валенки, длин-
ный, вывороченный вверх шерстью косматый тулуп, и рыжая, такая же косма-
тая, с прилипшей соломой папаха, из-под которой выпирали меднокрасные
подушки щек, круглый, как колено, подбородок и небывалые усищи, похожие
на воловьи, загнутые вниз, рога. Большие, навыкате, глаза дерзко издева-
лись над толпой, он чувствовал себя, как деревенский колдун средь темных
баб, у которых страх отнял язык и разум.
Все это произошло в короткий миг, и мгновенное оцепенение толпы вдруг
разразилось буйными криками:
- У него пюсс! Оружие! Вялья! Вялья! Долой его!.. Веди к офицеру!..
А сзади кричали русские:
- Чуланов! Стреляй их, сволочей!.. Стреляй!!.
Верзила грохнул еще два раза из револьвера в потолок. Толпа, топоча
каблуками, шумно откинулась прочь.
- А-а, не вкусно?! - хохотом заржал Чуланов и раскатисто рявкнул: -
Эй, наши!.. Убегай!.. Сей минут от ихнего дома и от всей чухны один
дрызг останется!.. - В его руках высоко вскинутых над головою, смерто-
носно закруглились две большие бомбы. Толпа оцепенела, - помид... помид!
- вросла в пол, и онемевшие взоры влипли в бомбы, как в магнит. От бомб
струился смертный холод и какая-то неиз'яснимая роковая власть. - Мо-
лись, чухна, богу!.. Эх, и мне не жить... Прощай, белый свет! - Верзила,
пыхтя и ворочая бычьими глазами, сунул из правой руки бомбу за пазуху,
перекрестился. - Пропадать, так пропадать, - быстро схватил обе бомбы в
руки, подпрыгнул и...
По залу пронесся многоголосый вопль ужаса и, давя друг друга, толпа в
ослепшем страхе бросилась к окнам и дверям. Треск, звяканье, неистовые
крики женщин, вой мужчин... Взрыв бомбы слышали немногие, только те, ко-
торые упали в обморок. Слышала его и Варя: грохот, ослепительный огонь и
тьма.
Верзила Чуланов еще не успел сползти со стола, как зал был пуст. Он
зашагал вперевалку к буфету, заглянул вниз, куда были спрятаны закуски
и, пошарив рукой, ущупал чей-то большой и холодный, как у собаки, нос.
- Вылезай, чего лежишь, - прохрипел он сдавленно.
Из-под стойки выполз Масленников:
- Сволочь, - сказал он. - До чего напугал...
Верзила шевельнул рогатыми усищами, снял папаху и отер взмокшее лицо
подолом гимнастерки:
- Фу-у! - От чрезмерного напряжения он весь дрожал.
- Ты ошалел?! Где бомбы? Сволочь...
- Вот, - сказал верзила и бросил на пол два стеклянных, синих шара. -
В баронском саду снял, в фольварке... Дюже поглянулись.
Из разных потайных углов и закоулков выползала солдатня, у многих ли-
ца были в сплошных кровоподтеках. В выбитые окна клубами валил мороз.
- Пошарь-ка шнапсу... Да пожрать, - прохрипел верзила.
Из дверей освещенного опустевшего зала выглядывали кучки неподдавших-
ся панике людей.
А за стенами дома, на свежем, ядреном воздухе, под мягким лунным све-
том, толпа пришла в себя. Все сбились, как овцы, в кучу: женщины, моло-
дежь, солдаты.
- Пьяный, анафема. Надо ему бучку дать... Это - Чуланов Мишка! - вык-
рикивал какой-то рыжеусый маленький солдатик.
- Такой скандал, чортов дьявол в благородном месте произвел, - кричал
другой солдат.
- От такого ужасу не долго и в штаны... Будь он проклят...
Послышались бубенцы, песня, гиканье: к дому подкатили на двух тройках
офицеры.
- Стоп! - и кучера-солдаты осадили лошадей.
- Что? Гуляете? С праздником, господа свободные эстонцы! А можно нам,
так сказать, присовокупить себя? - И холеный, краснощекий в великолепных
бакенбардах офицер занес из саней лакированную ногу.
И в сотню ртов загалдел народ: жалобы, угрозы, плач. Солдаты сорва-
лись с мест и, подобрав полы, замелькали меж соснами, как зайцы, утекая.
Николай Ребров отпаивал Варю холодной водой:
- Это ж все было подстроено... Для озорства... Варечка, успокой-
тесь... Хотите, я вам кусок ветчины принесу?
Варя сидела на стуле, в дальнем углу буфета, она смеялась, плакала,
целовала юноше руки, пугливо покашиваясь на шумную кучку пирующих сол-
дат.
- Проведемте, дррузья-а-а, эфту ночь виселе-е-й!! - орали Масленников
и Чуланов, обняв друг друга за шеи и чокаясь стаканами.
На стойке закуски, выпивка. В разбитое окно лез с улицы Кравчук:
- Эге ж! - хрипел он простуженно. - Горилка?!. А ну, трохи-трохи мне.
Дюже заколел. Бррр!
В дом ввалилась с парадного крыльца толпа. Впереди, блистая погонами
и пуговицами, быстро и четко шагали офицеры, серебряный звон шпор разно-
сился на фоне шума, как на блюде. Солдаты вскочили, забыв про хмель.
Кравчук схватил бутылку шнапсу и вывалился вниз головой обратно чрез ок-
но на мороз, за ним загремел Чуланов с курицей и колбасой, за ним - в
тяжком пыхтеньи - солдатня.
- Остановиться!.. Стой!.. Стой, мерзавцы!! - звенели голосом и шпора-
ми величественные баки.
Трофим Егоров, с маленькой беленькой бородкой унтер, пьяно оборвался
с окна, вскочил и стал во фронт. Длинные рукава его шинели тряслись,
правое плечо приподнято, глаза с испугом таращились на подходившего офи-
цера. Толпа притихла, как в церкви. Николай Ребров дрожал. Шаги офицера
ускорялись, - быстрей, быстрей, - и офицерский кулак ударил солдата в
ухо. Трофим Егоров покачнулся. Офицер ударил еще. Егоров упал.
- Билет! - приказал офицер.
Николай Ребров, забыв про Варю, заметался.
Солдат пошарил в обшлаге и подал бумажку, следя за кулаком и глазами
офицера.
- Ты! Скот! За билетом явиться ко мне на квартиру. Направо! Шагом
марш!
Николай Ребров, не попадая зуб на зуб, прыгающим голосом резко крик-
нул:
- Не имеете права драться! Я донесу! - Он, юркнув в зрительный зал,
смешался с толпой и стал продираться к выходу.
- Что-о? Кто это?.. Какая сволочь?! - раскатывалось издали. - И вы
все сволочи... Чего стоите? Ха-ха! Гостеприимство?.. Подумаешь, какая
честь... Молчать, когда офицер русской службы говорит!..
Николай Ребров, выбившись к двери, оглянулся. Бакенбардист- офицер,
ротмистр Белявский кричал на толпу вдруг запротестовавших эстонцев и при
каждом выкрике яростно ударял себя по лакированному голенищу хлыстом.
- Эстонская республика... Ха-ха!.. Великая держава... Да наш любой
солдат, ежели его кашей накормить, сядет, крякнет, вашу республику и не
найти... Не правда ли, господа офицеры?..
В ответ раздался золотопогонный смех. Толпа оскорбленно зашумела.
- Господин офицер! - вышел вперед высокий жилистый эстонец. На рукаве
его пальто был красный бант. - Я вас буду призывайт к порядку.
- Молчать! Ты кто такой? Коммунист? Товарищ? А хлыстом по харе хо-
чешь? Научись по-русски говорить, картофельное брюхо, чухна!
- Господин офицер!
- Призывай к порядку свое правительство! - провизжал молоденький, как
херувимчик, офицер.
- Да, да, - подхватил бакенбардист. - Где ваша чухонская поддержка
войскам генерала Юденича? Изменники!.. Если бы не ваша измена, русские
большевики давно бы качались на фонарных столбах... Подлецы вы со своим
главнокомандующим! С Лайдонером!..
- Замолчить!.. Будем жаловаться генерал Верховский!.. Коллективно.
Нехороший вы народ!
Бакенбардист с поднятым хлыстом и офицеры бросились на говорившего,
но толпа грудью стала на его защиту:
- Уходить! Вы не гость нам!.. Для простой народ!.. Ваш мест не здесь!
Вялья, вялья!..
А офицеры, повернувшись спиной к толпе, вдруг заметили Варю, еле си-
девшую на стуле и готовую упасть в обморок.
- Ах! Вы? Варвара Михайловна? Варя?.. Как вы здесь?.. Ведь это ж ка-
бак... Это ж хлев!..
- О, богиня, - привстав на одно колено, послал ей воздушный поцелуй
юный купидон.
- Едем!
Николай Ребров, взбудораженный и потрясенный, шагал через лес и голу-
бую ночь, не зная сам, куда.
- Ребров, ты?
- Я... А-а, Егоров.
- Как мне с билетом быть?..
- Наплюй.
- Чего?
- Наплюй, мол. Приходи в канцелярию я тебе новый выпишу.
- Чего?.. Кричи громче: не слышу... Ох, дьявол, как он по уху порснул
мне... Однако оглох я, парень, - уныло, подавленно проговорил Трофим
Егоров, затряс головой и засморкался. - Ну, и кулачище...
Их настигали бубенцы. Пешеходы свернули с голубой дороги в тень. Одна
за другой промчались тройки. С передней пьяно, разухабисто и разноголосо
неслось визгливое:
Гайда, тройка! Снег пушистый,
Ночь морозная кругом...
Па дарожке серебристой...
- Варя! До свиданья!! - не утерпев, желчно крикнул юноша.
Глава IX
"Адью, адью". Его превосходительство
Святки закончились печально. Трофим Егоров, Масленников и еще пятеро
нижних чинов, по доносу администрации Народного Дома, были арестованы.
Среди солдат поднялся ропот, сначала тихо, невидимкой, крадучись, как
подземные ручьи, потом громче, шире, и вот, чуть ли не на глазах у офи-
церов, во дворах, чайных или просто, где попало, стали собираться митин-
ги.
А эпидемия брюшного тифа крепла. Тиф валил солдат и начал подбираться
к офицерам. Развернулись два русских лазарета, правда, плохо оборудован-
ных и грязных. Открыл свои действия и великолепный лазарет Американского
красного креста. Он предназначался для офицеров и чистой публики. Одним
из первых лег туда ад'ютант, поручик Баранов. Последнее время он недомо-
гал и на службу частенько приходил выпивши.
- Поручик, что за причина?
- Откровенно вам, генерал, скажу: совесть.
Его отвозил в лазарет Николай Ребров. Простые эстонские сани, на дне
солома. Укутанный шубами, поручик бредил. Из его слов ничего нельзя было
связать, - тусклые, серые - лишь одно слово пламенело - Россия. - До ла-
зарета десять верст. Бритый, с лисьими глазами эстонец, пискливо загово-
рил с Николаем Ребровым.
- А ваши бегут домой. Эта проста.
- Как?
- Мой возит. На Пейпус, ночь. А там беги поскорей.
- Где живешь?
- Хе! Хитрый, - подмигнул эстонец и засмеялся в рукав тулупа.
- Не ты ли к Ножову в окно стучал?
- Мой. Ножов там, в Русь. Двенадцать солдат тоже бежаль с Ножов. Мно-
го народ бежаль. Тыща. Я твой брат знай, твой брат меня знай. Я всей
знай.
- Ну, а как в России, не слыхать?
- В Росси-и-и, - протянул он и прищелкнул языком. - Роду-няру,
дрянь... Собак кушают. Клеб нет... Гнилой картул.
Лазарет поразил Николая Реброва: все горит, белеет, блещет. На столи-
ках, против каждого больного, букет цветов из оранжереи и приемная -
зимний сад из пальм.
На все это юноша смотрел сквозь стекла двери, внутрь его не пустили,
и ему не пришлось как следует проститься с поручиком Барановым.
Домой он вернулся поздно ночью. Настроение скверное, подавленное: бы-
ло очень жаль Варю, жаль самого себя и поручика Баранова. Он понимал,
что Варя гибнет и что под его собственными ногами почва превращается в
болото. В ком же искать поддержку? Ножов бежал, поручик Баранов наверное
умрет, сестра Мария принадлежит другому. Вот разве Павел Федосеич: мысли
его ближе и роднее юноше, чем мысли брата.
* * *
Из восьми писарей ночевали дома только четверо. А где же остальные?
Но Николаю Реброву ужасно хотелось спать.
Утром, оправляя постель, он нашел под подушкой письмо в конверте за
сургучной казенной печатью. Вскрыл. Размашистым кудрявым, как дикий
хмель, почерком было выведено:
Коля, другъ, прощай навеки,
Может - на всегда
Я и прочьи человеки...
Следующая строчка письма зачеркнута и дальше - проза:
"Мы съ товарищами бежимъ, милый Коля, старайся и ты утечь. Очень ужъ
стосковался я по родине. А въ Эльзе полное разочарованiе произошло, она
