жали. Не покидая кровати и не двигаясь, он лежал на спине, очарование
сползало с него, как сладостный угар: все спайки с людьми мгновенно ру-
шились. Он опять один среди чужих, и видел десятки устремленных на себя
враждебных глаз. Психоз прошел. Он - вновь человек, лежащий на кровати.
- Аамен, - еще раз сказал старик.
Глава III
Английский сапог и русская портянка
Спустя трое суток Николай Ребров ушел. Был ядреный солнечный день,
поля и перелески отливали свежими красками, воздух звенел морозной бе-
лизной, и настроение юноши сразу стало бодрым. После тяжелой болезни
свежий воздух пьянил его, как хорошее вино. Людская волна на шоссе ска-
тилась, лишь кой-где попадались отставшие от армии солдаты, бесколесая
повозка, труп лошади в канаве, как в могиле, потерявший силы пешеход.
Шоссе подвело юношу к фольварку остзейского барона. Белый дом обнесен
невысокой кирпичной оградой. У открытых ворот часовой в небрежной позе.
Он грызет семячки, щека его подвязана грязнейшей тряпкой и кой-как,
впритык к стене - винтовка со штыком. - Эй, ты! Куда? - Но Николай Реб-
ров, не останавливаясь, вошел внутрь двора. Справа, у кухни, солдат в
рубахе и окровавленном фартуке обдирал баранью тушу. Рыжая собака, не-
терпеливо повизгивая, переступала с ноги на ногу и пускала слюни. Из
раскрытого низенького окна кухни валил хлебный пар, и в пару, как в об-
лаках, торчала рыжекудрая, краснощекая голова херувима. Херувим курил
трубку и смачно сплевывал чрез окно на снег. Пересекая двор, быстро шли
с корзинками две молодые толстозадые эстонки. Изо всех щелей, как к зай-
чихам зайцы, молодцевато перепрыгивая чрез кучи снега, скакала к ним не-
унывающая солдатня.
- А дозвольте, дамочки, узнать, какие у вас супризы продаются?
- Ах, какой сдобный дамский товарец здесь: все двадцать четыре удо-
вольствия!
Но поднявшаяся было любовная потеха с кокетливым женским визгом и
увертками враз оборвалась:
- Вестовой! Где вестовой?!
- Есть! В момент, ваше благородие... - и запыхавшийся безусый солдат,
быстро оправив вылезшую из брюк в возне рубаху, подбежал к крыльцу и
стал во фронт.
- Немедленно заседлать коня. Понял? И карьером в штаб тыловой час-
ти... Вот этот пакет... - сухощавый лысый офицер обернулся и крикнул в
дверь: - Сергей Николаевич, скоро?!
- Готово, вот! - и выбежавший на крыльцо молодой человек с белокурой
бородкой подал офицеру запечатанный сюргучными печатями большой пакет.
- На! - сказал офицер подскочившему солдату. - В собственные руки ге-
нерала Верховского. Обратную расписку мне. Понял? Повтори...
Стоявший посреди двора Николай Ребров вдруг заулыбался и, сорвав с
головы картуз, радостно замахал им в воздухе. Сергей Николаевич быстро
сбежал с крыльца и бросился юноше на шею:
- Колька, брат! Какими судьбами?!. Вот встреча...
* * *
Николай Ребров никогда не пил такого вкусного чаю с ромом, как в этот
вечер у своего двоюродного брата. Маленькая комнатка в антресолях барс-
кого богатого дома была занята двумя военными чиновниками: Сергеем Нико-
лаевичем и Павлом Федосеичем, человеком пьющим, неряшливым, с толстым
животом и бабьим крикливым голосом. В комнатке жарко. Денщик открыл бу-
тылку эстонского картофельного спирта. Сергей Николаевич снял щегольской
английский френч.
- Ничего, Колька! Молодец, что удрал, - говорил он приподнято и дымил
отвратительной капустной сигареткой. - По крайней мере, свет поглядишь.
- Пей, вьюнош! - беспечно прокричал Павел Федосеич и налил разбавлен-
ного спирту. - Мы, брат, пьем не то, что у вас в Совдепии. Мы, пока что,
богаты. Эй, Сидоров! Что ж ты, чорт, с селедкой-то корячишься?!
- Сей минут, ваше благородие.
- Не унывай, Колька, - говорил брат. - Есть положительные данные, что
наша армия вновь будет формироваться. Возможно, что в Париже. Слыхал? И
мы туда. Потом перебросимся на Дальний Восток и уж грянем по-настоящему.
- Неужели в Париж, Сережа?! - глаза юноши засверкали огнем от вдруг
охватившей его мечты и спирта.
- В Париж, брат, в Париж! В вечный город. Во второй Рим, к галлам, к
очагу великой бессмертной культуры и цивилизации. Ну, Колька, пей! Пав-
луша, за процветание прекрасной Франции!
- Чорта с два, - протянул Павел Федосеич. Его рыжие пушистые усы и
толстые обрюзгшие щеки затряслись от язвительного смеха. - Фигу увидим,
а не Париж. Нет, дудки! Крышечка нашей северо-западной армии, со святыми
упокой. Эх! - он горестно вздохнул, выплеснул из стакана чай и выпил
спирту. Выпуклые его глаза были тревожны и озлобленны.
- Значит, у тебя нет веры, нет?
- Во что? - спросил толстяк.
- В мощь нашего истинно-народного духа? В силу русских штыков, русс-
кого офицерства?
- Увы, увы и еще раз увы...
- На кой же чорт ты лез сюда?
- Дурак был. Сукин сын был. Сидеть бы мне, толстобрюхому болвану в
своем Пскове, голодать бы, как и все голодают... По крайней мере, брюхо
бы убавилось и одышка прошла. А офицерье наше наполовину сволочь, поме-
щичьи сынки...
- Тсс... Павлуша, не визжи... Неловко...
- А-а-а... Ушей боишься? А я вот не боюсь. Эй, Сидоров!. А хочешь ли
ты знать правду?
- Сидоров! - сверкнув на товарища глазами, сказал Сергей Николаевич.
- Вот что, Сидоров, иди в кухню и принеси ты нам баранинки с картошеч-
кой. - И когда денщик ушел, он в раздражении заговорил: - Слушай, Па-
вел... Я тебя прошу вести себя прилично. Нельзя же деморализовать людей.
Павел Федосеич выслушал замечание с фальшивым подобострастием, но
вдруг весь взорвался визгливым смехом:
- Деморализация? Ха-ха-ха... Мораль? А где у нас-то с тобой мораль,
да у всей нашей разбитой армии-то с Юденичем вместе?! Чьи мы френчи, да
сапоги носим? Английские. Чье жрем-пьем? Английское да французское. Чье
вооружение у нас? Тоже иностранцев.
- Постой, погоди, Павлуша...
- Нечего мне стоять... Я и сидя... Эх, Сережа, Сережа... Ведь ты пой-
ми... Нет, ты пойми своим высоким умом. На подачке мы все, на чужеземной
подачке. Бросили нам вкусный кусок: на, жри, чавкай! Но ведь даром никто
не даст, Сережа... И вот нам, русским, приказ: бей русских!..
- Но позволь, позволь...
- Так-так-так... Я знаю, что ты хочешь возражать: святая идея.
Ха-ха-ха... Врет твой ум!.. Ты сердце свое спроси, ежели оно у тебя
есть, - захлюпал, засвистал больным зубом толстяк и схватился за щеку. -
Ага! Зачем им нужно? Антанте-то? Эх, ты, теленок... со своей умной голо-
вой... А вот зачем. Им необходимо нашу Русь ослабить. Уж если землетря-
сение, так толчок за толчком, без передыху, чтоб доконать, чтоб пух из
России полетел. Значит, ты этого желаешь? Да? Этого?
- Нет. Но дело в том, что...
- Врешь! Ей богу врешь. Сразу вижу, что будешь от башки пороть.
Тьфу!..
Сергей Николаевич шагал в одной рубахе из угла в угол, нервно пощипы-
вая свою белокурую бородку. Щеки его горели. Он с опаской поглядывал на
дверь, откуда должен появиться Сидоров, и на своего брата, растерянно
хлопавшего глазами. Павел Федосеич, выкатив живот и запрокинув голову на
спинку кресла, сипло с присвистом дышал.
- И ты, зеленый вьюнош, Володя... как тебя... Петя что ли...
- Я - Николай Ребров...
- Наплевать... Знаю, что Ребров. Ты за братом не ходи... На Парижи
плюй, на Дальние Востоки чхай. Свое сердце слушай. Ха, мораль... Обкака-
лись мы с моралью-то с возвышенной...
* * *
Легли спать очень поздно. Братья на одной кровати. Электрическая
люстра горела под красным колпаком. Теплый спокойный сумрак нагонял на
юношу неотвязную дрему. И сквозь дрему, как сквозь вязкую глину, вплыва-
ли в уши вихрастые зыбкие слова:
- Я тебе дам письмо... Понял?.. Рекомендацию... Может быть, примут.
Даже наверное... А здесь - битком... Ах, ты, мальчонка славный...
Опьянел?..
Павел Федосеич долго пыхтел в кресле, разуваясь, с великим кряхтением
закорючив ногу, он снял сапог, посмотрел на него:
- Английский... Сволочь, - и швырнул в угол. - А это вот русская... -
он понюхал портянку, высморкался в нее и тоже бросил в угол. Потом гну-
саво, по-старушичьи затянул:
Ах ты, Русь моя, Русь державная,
Моя родина православная.
Потом заплакал, перхая и давясь:
- Бывшая, бывшая родина... Бывшая!.. - голова его склонилась на
грудь, он привалился виском к спинке кресла, разинул беззубый рот и зах-
рапел.
На цыпочках вошел денщик Сидоров. С простодушной улыбкой он посмотрел
на спящего Павла Федосеича, бережно разул его вторую ногу и унес сапоги
чистить, захватив к себе остаток спирта и закуски.
Глава IV
Старая орфография. Там жизнь, там!
Николай Ребров прожил у двоюродного брата два дня. На третий - в бод-
ром и веселом настроении зашагал дальше, искать свою судьбу. В его кар-
мане лежало рекомендательное письмо брата к поручику Баранову, а в серд-
це запечатлелись прощальные напутствия Сергея Николаевича и родственные,
почти отеческие об'ятия подвыпившего Павла Федосеича. Еще на сердце и в
мыслях была крылатая мечта о предстоящей поездке в Париж и путешествии
кругом света. Юноша весь погрузился в эту мечту, он так в нее поверил,
что ядовитый сарказм Павла Федосеича ничуть не мог его поколебать.
И в мечтах, не замечая пути, он еще засветло пришел в соседний
фольварк, где квартировал штаб дивизиона. В канцелярии, опрятной и свет-
лой, сидели два писаря. Один набивал папиросы, другой шлепал на пакеты
печати.
- Тебе кого?
- Поручика Баранова.
- Ад'ютанта? Они у генерала. Сейчас придут.
Зазвякали серебряные шпоры, и через открытую из генеральского кабине-
та дверь вышел сухой и высокий, подтянутый офицер. Нахмурив брови, он
быстро пробежал письмо.
- Ага... От Сергея Николаевича. Но дело в том, что мы штаты сокраща-
ем... А впрочем... Вы хорошо грамотный?.. Попробуйте что-нибудь напи-
сать...
Николай Ребров красиво, каллиграфически набросал несколько фраз. Раз-
дался звонок генерала.
- Довольно... Прекрасно... Дайте сюда, - сказал ад'ютант и, нежно
позвякивая шпорами по бархатной дорожке, скрылся.
Через минуту выплыл в расстегнутом сюртуке тучный генерал. Писаря
вскочили и вытянулись. Короткошеяя, круглая, усатая голова генерала, за-
вертелась в жирном подбородке, он потряс бумагой под самым носом юноши и
- сиплым басом:
- Это что? Новая орфография? Без еров, без ятей? Здесь, братец, у нас
не Совдепия. Не надо, к чорту, - и, раздраженно сопя, ушел обратно.
За ним долговязо ад'ютант. Писаря хихикнули. Один тихо сказал:
- Пропало твое дело.
- Ни черта, - сказал другой, - он у нас крут, да отходчив...
Вошедший ад'ютант об'явил:
- Ты принят... Не взыщи, у нас на "ты"... Субординация. - И к писарю:
- Слушай, как тебя... Масленников, выпиши ему ордер на экипировку. Жить
он будет с вами. А ты, Ребров, подай докладную записку о зачислении. Ты,
видать, грамотный. Из какого класса? Окончил? Значит почти студент. От-
лично. Я генерала переубедил. Старайся быть дисциплинированным. Волосы
под гребенку. Орфография - старая. Если произнесешь слово "товарищ" -
генерал упечет под суд. Садись, пиши. Сколько тебе лет? Восьмнадцать?
Можно дать больше.
* * *
Их комната была просторной, светлой, но насквозь прокуренной и про-
пахшей какой-то редечной солдатской вонью. По стенам висели: в узеньких
золоченых рамках старинные батальные гравюры английских мастеров, давно
остановившиеся в дубовой оправе часы и, на вбитых гвоздях, амуниция пи-
сарей. Грязь, окурки, кучи хлама. В особенности блистал неряшливостью
угол прапорщика Ножова. Сам прапорщик тоже представлял собою фигуру нео-
бычайную: черный, длинноволосый, с остренькой бородкой и впалой грудью,
он похож на переряженного в военную форму священника. Лицо сухое, с чер-
ными, блестящими, как у фанатика, глазами. В боях он командовал отрядом
