Однако тревога оказалась ложной, часики были в полном порядке.
И он снова уснул. И тут ему приснился сон.
Морозным зимним утром идет Серафим по Среднему
проспекту Васильевского острова. Вот и станция метро на углу
Седьмой линии. Опустив пятачок, друг мой становится на
эскалатор и плавно движется вниз, вместе с вереницей одетых
по-зимнему людей. Перед ним стоит мужчина в престижной
дубленке, и какое-то время Серафим размышляет, сколько этот тип
за нее уплатил. Затем поворачивает голову, чтобы поглазеть на
встречный людской поток. И видит: навстречу ему движется Настя.
Она улыбается ему улыбкой ( 21 ("Радость неожиданной встречи")
- и плавно проплывает мимо. Но почему она одета не по сезону,
почему на ней летняя блузка с короткими рукавами?! И тут
Серафим обнаруживает, что в этом встречном потоке все одеты
по-летнему, некоторые даже в майках. Спустившись вниз, он идет
не на платформу, а вдавливается в толпу летних пассажиров и
поднимается на эскалаторе вверх. Ему нужно нагнать Настю, пусть
она объяснит ему, что это за чепуха такая происходит...
Он опять на Среднем проспекте. Но Насти не видать. И
вообще ни единой живой души не видно. И трамвай "шестерка"
стоит на остановке без пассажиров и без вожатого. А в
городелетний полдень. Что такое творится? Или он, Серафим, с
ума сошел? Паническим шагом направляется он к дому своего
детства. Взбежав по лестнице, звонит в квартиру родителей. Ни
ответа ни привета. Он - опять на улице. Ходит по безмолвным
проспектам и линиям, заглядывает в окна первых этажей - нигде
ни души. И никаких следов какой либо катастрофы или эпидемии,
никакой разрухи. Тротуары подметены, на газонах - цветы,
стекла окон чисто вымыты. Полный порядок - и только людей нет.
...Все магазины открыты. Серафим входит в гастроном на
Большом проспекте. Есть колбаса по два двадцать и по два
девяносто. В кондитерском отделе прямо на прилавке -
дефицитный индийский чай по 95 коп. И ни покупателей, ни
продавцов, ни кассирши. Забирай что хошь - и айда вон. Серафим
берет пачку чая, вертит ее в руках, потом кладет обратно и
торопливо покидает магазин, гордясь, что не стал вором.
На улице его охватывает такая тоска по людям, что он
решает посетить Смоленское кладбище. Ибо все живые - неведомо
где, а мертвые прочно спят на своих местах. Они, мертвые,
сейчас более реальны, нежели все те, которые исчезли из города
неведомо куда. И вот мой приятель уже на Камской улице. Под
каменной аркой, ведущей на кладбище, натянут стальной трос; на
нем висит дощечка с надписью: "Закрыто на переучет". Преодолев
страх перед недозволенным, Серафим подныривает под трос - и
вот он на кладбище. Здесь что-то происходит. Перекладины
крестов ритмично поднимаются и опускаются, будто на зарядке.
Замшелый каменный ангел пошевеливает крыльями. Среди старых
надгробий вырыта свежая могила; возле нее стоят четыре
заботника с лопатами. Как они попали сюда с Фемиды?!
- Захотели - прилетели! - угадав мысли Серафима,
хором отвечают заботники. - Экзаменовать тебя будем. А ну,
назови строгие слова на-букву "А", применяя их к себе!
- Я алкаш, алиментщик, альфонс, анонимщик... Все.
- Не густо. Теперь - на "Б".
- Я блатмейстер, башибузук, буквоед, байбак, барышник,
браконьер, бузотер, богохульник, барахольщик, бумагомаратель,
бандит, балда, бестия, бракодел, бездельник, борзописец...
- Теперь - на "В"!
- Я - выпивоха, вероотступник, вышибала, ворчун,
.взяточник, взломщик, враль... Кажется, все.
- Нет, не все! - металлическим хором произносят
заботники. - Ты не сказал, что ты - ворюга!.. -
И тут один из заботников подходит к Серафиму и вынимает
у него из кармана пачку индийского чая.
- Этого не может быть! - кричит Серафим. - Я не
брал!
- Нет, брал! За воровство ты осужден на десятую
степень одиночества!
Далее происходит нечто страшное.
Он очнулся в темноте,
В тесноте, в могиле.
Слышит он: уходят те,
Что его зарыли...
Серафим проснулся от своего истошного, надрывного
крика. А быть может, и из-за того, что ощутил чье-то холодное
прикосновение. Возле его кровати стоял заботник белого
медицинского цвета. Одни его металлическая ладонь лежала на лбу
моего героя, а в другой он держал стопочку с прозрачной
жидкостью.
- Что со мной? - спросил его Серафим.
Но механический врач молчал. Серафим догадался, что б
стопочке - лекарство. Он выпил его. Заботник беззвучно
удалился из камеры. Лекарство оказалось снотворным,
успокаивающим. Вскоре Серафим уснул. Но перед этим у пего
возникла догадка, что заботники с помощью какой-то потайной
техники видят все, что ему снится. Ну и пусть видят, сучьи
дети! Они могут прерывать его сон, это в их сволочной власти -
но диктовать ему сновиденья, вмешиваться в их содержание они не
могут! И никто во всей Вселенной не Может! Даже в самой лютой
тюрьме сны человека не подвластны воле тюремщиков. Сон -
высшая форма человеческой свободы. К сожалению, не все люди
видят свои сны с должной четкостью и ясностью и потому забывают
их в минуту пробуждения. Но, быть может, уже родился гений,
который сконструирует специальную подушку, снабженную неким
мудрым, еще неведомым нам прибором. Эта спецподушка, нисколько
не влияя на Тематику и смысл сновидений, поможет людям видеть
свои сны отчетливее, объемнее, красочнее - и отлично
запоминать их. Жизнь землян станет богаче, интереснее,
многообразнее.
...Однако всенародное спанье на спецподушках вызовет и
некоторые отрицательные явления. На производстве и в
учреждениях сослуживцы будут непрерывно толковать о своих
сновидениях, в результате чего снизится Производительность
труда. У очень многих людей возникнет Потребность излагать свой
Сны письменно, из-за чего катастрофически возрастет количество
писателей; для редакторов настанут трудные времена. А кино
сойдет на нет, кинозалы опустеют. Зачем человеку кино, если
каждый спящий - сам себе кинотеатр.
19. ПОИСКИ ВЫХОДА
Серафим проснулся, принял душ, спустился в столовую,
позавтракал. Потом принялся бродить по коридорам) заглядывая то
в одну, то в другую камеру. И тут он позавидовал земным
уголовникам. Ведь ежели земной преступник сидит в одиночке, то
он все-таки знает, что в тюрьме он не один, что в соседней
камере кто-то тоже отбывает свой срок.
А вот если посадить такого субъекта в камеру, из
которой он волен выходить и шляться по всей тюряге, а в
тюряге-то, кроме него, - ни души! - вот тут-то он взвоет. Тут
он завопит: "Это незаконно! Это - сверхвысшая мера наказания!
Это - казнь одиночеством!"
Серафим вернулся в свою келью-камеру. И здесь - тот же
ровный свет... Ему вспомнилось, что в детстве он боялся
темноты. А теперь ему нужна темнота. Во мраке он мог бы
представить себе, что он здесь не один, что рядом есть кто-то.
Пусть - плохой человек, пусть зверь, но кто-то живой... Но
ведь вне Храма Одиночества живут живые звери! Вот бы посмотреть
на них, послушать их завывания! Хорошо бы хоть маленькое
отверстие продолбить в этой сплошной стене!.. Он кинулся к
кровати, извлек из-под подушки топор, подошел к стене - и изо
всех сил долбанул по ней обухом. Топор беззвучно отскочил от
облицовки, не оставив на ней никакого следа.
Серафим походил по камере взад-вперед, потом вспомнил,
что в Храме Одиночества есть энергоблок, запретное помещение,
через которое в древности некоторые заключенные осуществляли
свои погибельные побеги: ведь все беглецы были съедены зверями.
А все-таки надо разведать, что это за энергоблок...
Мой приятель спустился в первый этаж и остановился
перед дверью, на которой были изображены две скрещенные руки -
знак запрета. Но замка у двери не имелось. Ведь
соотечественники Юрика вообще не знают ни замков, ни запоров,
об этом Юрик не раз говорил. У них ни склады, ни жилища не
запираются; только в уборных и ванных комнатах есть задвижки,
чтобы можно было запереться изнутри. В будущем и на Земле так
будет.
Не станет воров и рвачей,
Все будет в избытке, в излишке;
Не будет замков и ключей,
И только в уборных - задвижки.
...Серафим в раздумье стоял у запретной двери, а тем
временем руки, изображенные на ней, из белых сделались
розовыми, и на пальцах проступили алые капельки. То было явное
предупреждение об опасности, и мой приятель отошел от двери и
побрел по коридору. Но потом вдруг остановился, героически
топнул ногой и строевым шагом двинулся обратно. В мозгу его
возникло четверостишие:
Все выигрывает храбрый,
Все проигрывает трус -
Так хватай судьбу за жабры,
Восходи на свой Эльбрус!
Он распахнул дверь - и очутился в просторном тамбуре,
из которого открывался вид на длинный зал, заполненный
загадочными шарообразными емкостями и большими металлическими
ящиками; на поверхности их шевелились радужные пятна и полосы.
Возле каких-то необъяснимых предметов и вращающихся экранов
стояли голубоватые заботники. Серафим направился в зал - и тут
в стене тамбура распахнулись желтые створки, и из ниши вышел
черный заботник. Раскинув металлические руки, он преградил путь
моему приятелю, и тот поспешно ретировался.
Вернувшись в свою келью, Серафим вспомнил: в конце зала
он приметил винтовую лестницу; она штопором ввинчивалась в
потолок, она вела куда-то вверх из зала. Не по ней ли совершали
побеги заключенные?
20. ДВЕНАДЦАТЫЕ СУТКИ
Шли двенадцатые сутки пребывания Серафима на Фемиде. Ни
одной мудрой мысли не пришло ему в голову за это время. Голова
была наполнена страхом и ожиданием чего - то. А по ночам мозг
принимался за работу и выдавал ему сны. Той ночью моему
приятелю приснилось, будто он в XXV веке.
- Вставай, Фим, уже семьдесят минут тридцать второго!
- громко произнесла Настя. Спрыгнув на пол с третьего яруса
нар, он улыбнулся супруге и, получив в ответ улыбку No 14
("Радость пробуждения"), стал делать зарядку. Летнее солнце
озаряло девятиметровую квартиру-комнату. На обеденно-письменном
столе красовались куски нарезанного Настей зеленоватого хлеба,
испеченного из тростниковой муки. Пахло жареными водорослями и
котлетами из прессованного планктона. В левом углу кварткомнаты
возвышалось многоцелевое сооружение, включающее в себя
телевизор, унитаз, стиральную машину, прибор для самогипноза и
еще несколько полезных приспособлений. Татка, в оранжевой
школьной форме, сидела на нижнем ярусе нар и читала вслух из
учебника: "Коровы гуляли по полям и специализировались на
производстве так называемых молочных продуктов, которые
употреблялись людьми. Коровы мужского рода назывались быками и
от производства пищепродуктов воздерживались, но охотно
принимали участие в спортивных соревнованиях, именуемых
корридами..."
- Детка, хватит зубрить! В школу пора! - молвила
Настя, и лицо ее озарилось улыбкой No 34 ("Радость
материнства"). Татка взяла с полки свой парашют, закрепила его
на себе и с портфельчиком в руке вышла на балкон, у которого не
было перил. Девочка улыбнулась родителям - и сиганула с
балкона вниз головой. Все, живущие выше сотого этажа, для
выхода на улицу обязаны пользоваться не лифтами, а парашютами.
Позавтракав, Серафим подошел к балконной двери. С высоты
трехсот сорокового этажа открывался вид на бухту, где на вечном
