Душе всего нужней свобода,
Все остальное - ерунда!
Но пока что я стоял только на пороге свободы, и притом
- на очень высоком, ибо находился примерно на уровне
четвертого этажа. А стены были гладкие, без всякой рустовки; по
таким и самый опытный скалолаз не сумеет спуститься вниз. Время
же тем временем шло. Вскоре я приметил, что тени деревьев
укорачиваются, значит, на Фемиде сейчас утро. Это, конечно,
хорошо, - но что делать дальше?
И вдруг послышалась хрюканье. Надо мной парила странная
птица; ее крылья поросли рыжеватой щетиной, и голова
оканчивалась не клювом, а неким подобием свиного рыла. Это
крупное летучее существо, нисколько не боясь меня, опустилось
на балкончик рядом со мной - и уставилось на меня. И тут меня
осенила догадка: эта свиноптица может помочь мне. Но это
сопряжено с опасностью, я могу разбиться. Однако если я не
рискну, мне придется вернуться в свою окаянную камеру. Две
боязни: боязнь остаться здесь и боязнь разбиться вступили в
прения
- И победила первая. Я снял со спины рюкзак и кинул
его вниз; так же поступил с топором. Затем лег ничком на
каменные плитки балкончика. Но отважиться на действия было
страшновато. Я решил считать до тринадцати, авось птица за это
время не улетит. Считал я, Признаться, очень медленно: хотелось
оттянуть приближение решающего мига. Но он все-таки настал.
- Тринадцать! Выручай, хрюшка-матушка! - прошептал я
и дрожащими руками схватил свиноптицу за ноги. Раскинув крылья,
она в испуге метнулась в сторону и вместе со мной повисла над
лугом. Но хоть И широки были ее крылья, однако лететь с таким
грузом было ей невмоготу, я тянул ее Вниз. И все же она
смягчила силу моего удара о землю, стала для меня живым
парашютом.
Приземлившись, я отпустил свою спасительницу на волю. С
укоризненным хрюканьем Взмыла она в высоту, а я, ощупав себя и
убедившись, Что отделался легкими ушибами, подобрал топор,
взвалил на спину рюкзак и двинулся по направлению к лесу. Перед
этим я оглянулся, поглядел на Храм Одиночества - и поразился,
на какой опасной высоте прилепился к нему балкончик, с которого
я спланировал. А ведь решился же!..
Я вам открою правду, так и быть,
И занесу в дальнейшем на бумагу:
Порой мы страх должны благодарить
За то, что он рождает в нас отвагу.
Я шагал по лугу. От цветов Исходил тонкий, неземной
запах. Стояла теплая, но не жаркая погода - такая бывает в
Ленинграде в конце августа. Из леса доносились голоса зверей,
но я шел именно туда - ведь теперь только там я мог найти
пристанище и пищу. Мне было страшно, но совсем не так, как в
Храме. Нынешний мой страх был несравним с храмовым ужасом. На
ходу я шептал слова благодарности свиноптице, которая так
помогла мне. В тот день я дал себе клятву никогда не есть
никакого птичьего мяса. Потом постановил, что хоть я и не
магометанин, но к свинине впредь ни разу не притронусь.
23. ВОЛЯ ВОЛЬНАЯ
Я вступил в лесную чащу, в неземные дебри. Но не стану
загромождать свое повествование инопланетной экзотикой, это не
входит в мою задачу. Когда-нибудь земные ученые побызают на
Фемиде и научно опишут все многообразие ее флоры и фауны, я же
расскажу здесь только о тех растениях и животных, которые
памятны мне в силу особых обстоятельств. И в первую очередь
считаю нужным упомянуть о деревьях с идеально круглыми, будто
по циркулю вырезанными листьями и с ветвями, отходящими от
мощного ствола под прямым углом. Эти деревья я назвал
чертежными, ибо они казались выполненными по какому-то мудрому
чертежу. Все более углубляясь в лес, я пересек участок, где
лежало много сломанных деревьев различных пород, и понял, что и
на этой планете бывают бури и ураганы. Затем вышел на поляну, в
центре которой обнаружил несколько довольно высоких кустов;
ветки их были усеяны ягодами, похожими на клубнику и весьма
аппетитными на вид. Но попробовать их я не смел - вдруг они
ядовитые? И тут из чащи послышался свирепый, леденящий душу
рев. Я застыл в ожидании появления неведомого зверя, который
угробит и сожрет меня. Так простоял я минут пять. Зверь не
появлялся, но и страх мой не убавлялся.
Нас томят недомолвки, неясности,
Неизвестность нас сводит с ума,
И порой ожиданье опасности
Нам страшней, чем опасность сама.
Рев послышался снова. На поляну вышло небольшое,
размером с овчарку, животное. Оно сплошь было покрыто иглами, а
голова оканчивалась хоботом. Слоноеж подошел к кустам, поднял
хобот, начал поедать ягоды. Тогда и я сорвал одну - и съел. На
вкус - что надо! Мне стало ясно, что от голода я не умру. И
еще меня порадовало, что слоноеж, несмотря на его страшный
голосище, оказался существом вовсе не страшным. Однако меня
слегка обидело, что и он не испуган моим присутствием. "Вот
равнодушная тварь, - прошептал я. - Впервые видит Человека -
и ни почтения, ни страха!" Но через мгновение мне стало стыдно.
Ведь у меня - философия труса, догадался я. Только трусы
гордятся собой, когда видят, что кому-то страшны. Я пересек
поляну. У края ее тек ручей. Я зачерпнул ладонью воды,
попробовал ее на вкус. Она оказалась вполне доброкачественной.
А вот моя физиономия, отраженная в ручье, мне не понравилась: я
дико зарос, уже борода и бакенбарды обозначились. Впрочем, я
ожидал худшего, я подозревал, что поседел от страха, как тот
одиночествовед, которого я сменил в Храме Одиночества. К
счастью, седины на себе я не обнаружил. Возле ручья высилось
мощное чертежное дерево, и я решил, что здесь - самое
подходящее место для моего временного пребывания. Сбросив со
спины рюкзак, я взялся за топор и принялся обрубать нижние
ветки. Рубил их не у самого ствола, а с отступом сантиметров в
пятнадцать, чтобы получилось нечто вроде лестницы для
восхождения на мою будущую жилплощадь. Срубленные ветви я, не
жалея усилий, перетащил вверх и уложил на ветви, горизонтально
отходящие от ствола. Получилась жилая площадочка; она
возвышалась над землей метра на четыре, и это сулило мне
безопасность. Свершив сей труд, я направился на поляну,
полакомился там ягодами, потом, взяв рюкзак, поднялся в свое
гнездышко и разлегся там, как граф. Ветви приятно пружинили
подо мной, а уходящая надо мной ввысь крона дерева защищала от
лучей фемидского солнца и от возможного дождя. Устроился я
неплохо; будь здесь Настя, она оценила бы мою смекалку и
озарила бы меня улыбкой No 39 ("Нежное одобрение"). А я сразу
бы указал ей, что ее ТОПОР очень помог мне. Позже я пришел к
выводу, что иногда самые нелепые на первый взгляд советы и
самые ненужные подарки приходят к нам на помощь в трудный чае,
если они даны нам от чистого сердца. Быть может, душа дарящего,
сквозь напластования грядущих дней и событий, предвидит тот
миг, когда ее дар обретет для нас спасительную необходимость?
Было еще совсем светло, но я, утомленный делами и
переживаниями этого дня, уснул на своем древесном ложе, не
дожидаясь наступления ночи. И вскоре убедился, что действие
вещества, запрещающего видеть во сне все живое, уже
закончилось. Мне приснилось, будто сижу я в ИРОДе за своим
рабочим столом и вдруг в открытое окно влетает Главсплетня.
"Как это вы на пятый этаж запрыгнули?" - спрашиваю я ее. "Хочу
- хожу, хочу - прыгаю", - отвечает она и кладет на стол
миниатюрный прибор, снабженный ремешком, чтобы носить его на
руке. Но это
- не часы. "Получайте назад свой страхогон, -
заявляет Главсплетня. - Директор ИРОДа считает ваше
изобретение бесполезным, ненужным, напрасным,
бесперспективным". Я удивленно отвечаю этой даме, что никакого
"страхогона" я не изобретал, что я впервые слышу о таком
приборе. Но она не слушает меня, она берет меня за руку - и
вместе со мной выпрыгивает в окно. И вот я в демонстрационном
зале ИРОДа. Там идет новое испытание "Юрия Цезаря". Директор
усовершенствовал изобретенный им тренажер, добавив к нему еще
две гири и кинжал из дамасской стали, от которых тренирующийся
должен отважно и ловко увертываться, повышая тем самым свой
моральный и физический уровень. Дрожа всем телом, взбираюсь я
на тренажер, - и вдруг это мощное сооружение начинает мяукать
по-кошачьи, да все громче и громче...
Я проснулся. Я лежал на своей ветвистой постели, и
никакой Главсплетни, никакого "Юрия Цезаря". Но мяуканье не
прекращалось, наоборот, оно стало громоподобным. Я глянул вниз
- и обомлел. Невдалеке от моего убежища стоял космический
зверь. Головой своей и расцветкой он походил на нормального
земного тигра, но имел шесть ног. Он пристально глядел в мою
сторону, и я понял, что мое дело - швах. Правда, до меня ему
не добраться (а то он бы уже добрался и съел меня), но если он
будет долго дежурить здесь, то я умру на своей жилплощадке от
голода и жажды. Мне стало еще страшнее. И все же это был живой
страх, страх с надеждой на избавление от страха, а не тот
безысходный, стойкий ужас, который душил меня в Храме
Одиночества.
Наподобье конфет в цветов,
Наподобье колбас различных,
Страх бывает разных сортов, -
В этом я убедился лично.
24. БУРНАЯ НОЧЬ
И вот настала ночь. Впрочем, "настала" - не то слово.
Тьма беззвучно захлопнулась надо мной, н сквозь просветы между
ветвями мне стали видны созвездия, которых никто из землян до
меня не видывал. Но мне было не до светил небесных. Тигр не
покидал своего поста и время от времени разражался громогласным
мяуканьем. Тем временем на небо выкатилась тамошняя луна; была
она куда больше земной я, пожалуй, вдвое ярче. В ее зеленоватом
свете зверь казался еще больше и страшнее. Разлегшись на
поляне, он глядел в мою сторону и иногда облизывался,
предвкушая сытный ужин. Впрочем, теперь предвиделся уже не
ужин, а завтрак. Луна незаметно ушла с небес, настала недолгая
тьма, потом стало светать.
Светать-то светало, и довольно быстро, но в природе
готовилось что-то недоброе. По небу торопливо бежали мелкие
разрозненные облака, поднялся ветер, тревожно зашелестели
листья на моем чертежном дереве. Вскоре облака сгустились,
теперь над лесом висела туча. Нет, не туча - а прямо-таки туша
какая-то тяжелая. Ветер усилился, начался ливень. Тигр покинул
поляну и укрылся под ближайшими деревьями. Я накрылся плащом и
вцепился в ветки, чтоб меня не унесло ветром, который стал
ураганным. Из чащи слышался хруст, тяжелые удары - это
буря-дура калечила, ломала ветки и стволы. Но мое дерево не
подвело меня. Она раскачивалось, как тростинка, гнулось в три
погибели, но не ломалось.
А через час - ясное небо н полное безветрие. И в
наступившей тишине я услышал вопли тигра. Нет, не мяуканье, а
именно вопли, очень жалобные. Я поглядел в ту сторону и сквозь
просветы в ветвях разглядел, что зверюга с места сойти не
может. Дерево, под которым он пережидал бурю, сломалось от
порыва ветра - и хвост ему защемило. Сперва я обрадовался -
так тебе и надо, шестиногий агрессор! Но время шло, а он все
выл и выл, н мне стало жаль неудачника. Мне захотелось помочь
ему, однако покинуть свое убежище я боялся. Часа полтора
промаялся я в нерешительности, потом все-таки уговорил сам себя
быть похрабрей и, захватив топор, спустился из своего
скворечника-курятника на землю. Подойдя к воющему бедолаге, я
погрозил ему топором, - мол, зарублю, если свой хищный
характер проявишь, н стал осторожно обрубать кусочки дерева
вокруг его хвоста. И вот зверь на свободе. Хвост, правда,
