единственный мужчина, который может творить со мной такое!" - подумала
Джилл.
- Выпьешь со мной что-нибудь? - спросил Дэвид.
- Да, - ответила она.
В большом баре гостиницы было многолюдно, но они нашли столик в
сравнительно тихом месте в углу, где можно было разговаривать.
- Что ты делаешь в Москве? - спросила Джилл.
- Приехал по просьбе нашего правительства. Мы пытаемся заключить
нефтяную сделку.
К столику подошел официант со скучающим выражением лица, и они
заказали напитки.
- Как поживает Сисси?
Дэвид посмотрел на нее и сказал:
- Я следил за всем, что касалось твоей жизни. А в поклонниках у Тоби
Темпла я с юных лет. - От этих слов Тоби показался ей очень старым. - Рад,
что он поправился. Когда я прочитал о его болезни, то встревожился за
тебя. - В его глазах появилось выражение, которое Джилл помнила с тех
давних времен: выражение тяги к ней, нужды в ней.
- По-моему, Тоби был великолепен в Голливуде и в Лондоне, - говорил
между тем Дэвид.
- Ты был там? - удивилась Джилл.
- Да. - И он быстро прибавил: - У меня там были дела.
- А почему ты не пришел за кулисы?
Он помолчал.
- Не хотел тебе навязываться. Не знал, захочешь ли ты меня видеть.
Им принесли напитки, в тяжелых низких стаканах.
- За тебя и Тоби, - сказал Дэвид.
Что-то было в том, как он это сказал, какая-то скрытая печаль,
неутоленность...
- Ты всегда останавливаешься в "Метрополе"? - спросила Джилл.
- Нет. По правде говоря, было чертовски трудно получить...
Он слишком поздно заметил западню и смущенно усмехнулся.
- Я знал, что ты будешь здесь. Должен был уехать из Москвы еще пять
дней назад. Я ждал, надеясь, случайно тебя встретить.
- Зачем, Дэвид?
Он долго не отвечал, затем заговорил:
- Теперь все это слишком поздно, но все равно я хочу тебе рассказать,
потому что думаю, что ты имеешь право это знать.
И он рассказал ей о своей женитьбе на Сисси, о том, как она его
обманула, о ее попытке самоубийства и о том вечере, когда просил Джилл
встретиться с ней на озере. Все это выплеснулось потоком чувства такой
силы, что Джилл была потрясена до глубины души.
- Я всегда тебя любил!
Она сидела и слушала, и ощущение счастья растекалось по всему ее
телу, словно горячее вино. Это было исполнение прекрасной мечты, это все,
чего она хотела, к чему стремилась. Джилл смотрела на сидящего напротив
мужчину и вспоминала, как прикасались к ней его сильные и нежные руки,
вспоминала его упругое, красивое тело и почувствовала, как в ней что-то
перевернулось. Но ведь Тоби теперь часть ее самой, он - ее плоть, а
Дэвид...
Рядом с ней чей-то голос сказал:
- Миссис Темпл! Мы вас везде ищем!
Это был генерал Романович.
Джилл взглянула на Дэвида.
- Позвони мне утром.
Последнее выступление Темпла в Большом театре превзошло все, что
когда-либо видели эти сцены. Зрители бросали цветы, кричали "браво",
топали ногами и отказывались расходиться. После выступления планировался
большой прием, но Тоби сказал Джилл:
Я пас, божественная. Ты иди. А я вернусь в гостиницу и немного
вздремну.
Джилл пошла на прием одна, но ей казалось, что рядом с ней все время
был Дэвид. Она беседовала с хозяевами, танцевала и отвечала на расточаемые
ей комплименты, но одновременно этим у нее в памяти вновь и вновь
прокручивалась ее встреча с Дэвидом. "Я женился не на той девушке. Мы с
Сисси развелись. Я никогда не переставал любить тебя..."
В два часа ночи Джилл проводили до двери ее номера в гостинице. Войдя
внутрь, она увидела, что Тоби без сознания лежит на полу посреди комнаты,
а его правая рука тянется к телефону.
Тоби Темпла срочно доставили на санитарной машине в дипломатическую
поликлинику на проспекте Сверчкова, 3. Вызвали среди ночи трех ведущих
специалистов для осмотра. Все выражали Джилл сочувствие. Главный врач
проводил ее в отдельный кабинет, где она оставалась ждать сообщений. "Как
повторный прогон фильма", - подумала Джилл. "Это все уже было раньше".
Происходящее казалось ей каким-то расплывчатым, нереальным.
Несколько часов спустя дверь в кабинет открылась и вошел невысокий
толстый русский в плохо сшитом костюме, похожий на неудачливого
водопроводчика.
- Я доктор Дуров, - представился он. - Лечащий врач вашего мужа.
- Я хочу знать, как его состояние.
- Пожалуйста, сядьте, миссис Темпл.
Джилл даже не заметила, что стоит.
- Говорите же!
- У вашего мужа случился удар. На профессиональном языке это
называется церебральный венозный тромбоз.
- Насколько это серьезно?
- Это вид поражения - вы понимаете? - из наиболее тяжелых и опасных.
Если ваш муж выживет - а с уверенностью этого еще нельзя сказать... он
никогда больше не сможет ни ходить, ни говорить. Он в полном рассудке, но
тело его полностью парализовано.
Перед отлетом Джилл из Москвы ей позвонил Дэвид.
- Не могу высказать, как я сочувствую тебе, - взволнованно сказал он.
- И всегда готов прийти на зов. Когда бы я тебе ни понадобился, я буду
рядом. Помни об этом!
Только это и помогло Джилл сохранить рассудок в том кошмаре, который
предстояло пережить.
Обратный перелет домой превратился в адское "deja vu". Носилки в
самолете, санитарная машина от аэропорта до дома, комната больного.
Только на этот раз все было иначе. Джилл поняла это в тот момент,
когда ей разрешили взглянуть на Тоби. Его сердце билось, его жизненные
органы функционировали; во всех отношениях он представлял собой живой
организм. И все же он таковым не был. Это был дышащий, пульсирующий труп,
мертвец под кислородной палаткой, с торчащими в его теле трубками и
иглами, через которые в него вливались все необходимые для поддержания его
жизни жидкости. Его лицо искажала ужасная гримаса, чем-то похожая на
усмешку, а губы были оттянуты так, что обнажались десны. "Боюсь, что не
могу ничем обнадежить вас", - сказал тот русский доктор.
Это было несколько недель назад. Сейчас они находились у себя дома, в
Бель-Эйр. Джилл немедленно вызвала доктора Каплана, а тот пригласил
специалистов, и ответ звучал всегда один и тот же: массированный удар,
тяжелое поражение или разрушение нервных центров и очень мало надежды на
то, что удастся восстановить то, что уже повреждено.
Опять круглосуточно дежурили сиделки, опять приходил физиотерапевт
для занятий с Тоби, но все это были лишь бессмысленные жесты.
Объект всего этого внимания представлял собой гротескную фигуру. Кожа
Тоби пожелтела, волосы вылезли целыми пучками. Его парализованные
конечности высохли и стали походить на веревочные жгуты. На лице у него
застыла эта кошмарная улыбка, с которой он не мог ничего поделать. Вид его
был ужасен, он походил на череп - эмблему смерти.
Но глаза его жили. И еще как! В них полыхало могущество и отчаяние
разума, заключенного в эту бесполезную оболочку. Когда бы Джилл не вошла к
нему в комнату, его глаза следили за ней жадно, неистово, умоляюще. О чем
они молили? О том, чтобы она еще раз поставила его на ноги? Вернула ему
речь? Сделала его опять человеком?
Она подолгу молча смотрела на него сверху вниз и думала: "Часть меня
самой лежит в этой постели и мучается в безысходности". Они были связаны
одной нитью. Она отдала бы все на свете, чтобы спасти Тоби, чтобы спастись
самой. Но она знала, что это никак невозможно. На этот раз нет.
Телефоны звонили непрерывно, и это было как повторение тех же звонков
и тех же выражений сочувствия.
Но один звонок отличался от всех других. Позвонил Дэвид Кенион.
- Я просто хочу, чтобы ты знала: если я могу что-то сделать, - хоть
что-нибудь, безразлично что, - я готов и жду.
Джилл представила себе, какой он высокий, красивый и сильный, и
подумала о той уродливой карикатуре на человека, которая находилась в
соседней комнате.
- Спасибо, Дэвид. Я очень ценю твою заботу. Но ничего не надо. Пока
ничего.
- У нас в Хьюстоне есть несколько отличных врачей. Лучших в мире. Я
мог бы переправить их к нему самолетом.
Джилл почувствовала, что у нее перехватывает горло. О, как ей
хотелось попросить Дэвида приехать к ней, увезти ее отсюда! Но она не
могла. Она была связана с Тоби и понимала, что никогда не сможет бросить
его.
Никогда, пока он жив.
Доктор Каплан закончил обследование Тоби. Джилл ждала его в
библиотеке. Когда он вошел, она резко повернулась к нему.
- Ну, Джилл, я иду с хорошими, и с плохими новостями, - попытался
неуклюже пошутить доктор.
- Сообщите мне сначала плохие.
- Боюсь, что нервная система Тоби пострадала слишком сильно, чтобы
можно было надеяться на ее восстановление. Об этом не может быть и речи на
этот раз. Он больше не сможет ни ходить, ни говорить.
Она долго смотрела на него, потом спросила:
- Какие же хорошие новости?
Доктор Каплан улыбнулся:
- У Тоби феноменально сильное сердце. При надлежащем уходе он
проживет еще двадцать лет.
Джилл смотрела на него, не веря услышанному. "Двадцать лет. Вот так
хорошие новости!" Она мысленно представила себя с оседлавшей ее ужасной
горгульей из комнаты наверху и подумала, что попала в ловушку кошмара, от
которого нет избавления. Она никогда не сможет развестись с Тоби. Никогда,
пока он жив. Потому что никто этого не поймет. Ведь она была той героиней,
которая однажды спасла ему жизнь. Все будут считать себя преданными и
обманутыми, если теперь она его бросит. Даже Дэвид Кенион!
Дэвид звонил теперь ежедневно и говорил без конца о ее потрясающей
верности и самоотверженности, и они оба ощущали, как между ними
циркулирует глубокий эмоциональный поток.
Фраза: "Когда Тоби умрет..." никогда не произносилась вслух.
33
Три сиделки ухаживали за Тоби круглые сутки, сменяя друг друга. Они
работали четко, умело и бесстрастно, как машины. Джилл рада была их
присутствию, потому что она не могла заставить себя подойти близко к Тоби.
Вид этой жуткой, ухмыляющейся маски отталкивал ее. Джилл искала любые
предлоги, чтобы не ходить к нему в комнату. А когда она все-таки
заставляла себя пойти к нему, то моментально ощущала в нем перемену. Даже
сиделки это чувствовали. Тоби лежал неподвижно, с потухшим взглядом,
устремленным в пространство. Но стоило Джилл войти в комнату, как в его
ярко-синих глазах разгорался огонь жизни. Джилл читала мысли Тоби так
ясно, словно он говорил вслух. "Не дай мне умереть. Помоги мне! Помоги!"
Джилл стояла, глядя на его разрушенное тело, и думала: "Я не могу
помочь тебе. Тебе не следует жить в таком виде. Лучше умереть!"
Эта мысль стала овладевать сознанием Джилл.
Газеты публиковали рассказы о том, как жены освобождали от страданий
своих неизлечимо больных мужей. Даже кто-то из врачей признавался, что
намеренно позволил умереть определенным больным. Эйтаназия - так это
называлось. Умерщвление из сострадания. Но Джилл знала, что это можно
назвать и убийством, даже если в Тоби больше нет ничего живого, кроме этих
проклятых глаз, которые неотступно следят за ней.
В последующие недели Джилл совершенно не выходила из дома. Большую
часть времени она проводила, запершись у себя в спальне.
Ее головные боли возобновились, и она не находила облегчения.
В газетах и журналах печатались волнующие повествования о
парализованном суперкумире и его преданной жене, которая однажды уже
вернула его к жизни. Везде активно обсуждался вопрос о том, сможет ли
