когда бричка опять покатила по дороге.
- Умерла она странно. В один прекрасный день
входит к ней муж и говорит, что не дурно бы к
весне продать старую коляску, а вместо нее купить
что-нибудь поновее и легче, и что не мешало бы
переменить левую пристяжную, а Бобчинского (была у
мужа такая лошадь) пустить в корень. Жена
выслушала его и говорит:
- Делай, как знаешь, мне теперь все равно. К лету
я буду уже на кладбище. Муж, конечно, пожимает
плечами и улыбается.
- Я нисколько не шучу,- говорит она.- Объявляю
серьезно, что я скоро умру.
- То есть как скоро?
- Сейчас же после родов. Рожу и умру. Словам этим
муж не придал никакого значения. Он не верит ни в
какие предчувствия и к тому же отлично знает, что
женщины в интересном положении любят капризничать
и вообще предаваться мрачным мыслям. Прошел день,
и жена опять ему о том, что умрет тотчас же после
родов, и потом каждый день все о том же, а он
смеялся и обзывал ее бабой, гадалкой, кликушей.
Близкая смерть стала idee fixe
жены. Когда муж не слушал ее, она шла в кухню и
говорила там о своей смерти с няней и кухаркой:
- Не много еще мне осталось жить, нянюшка. Как
только рожу, сейчас же и умру. Не хотелось бы
умирать так рано, да уж знать судьба моя такая.
Нянька и кухарка, конечно, в слезы. Бывало,
приедет к ней попадья или помещица, а она отведет
ее в угол и давай душу отводить - все о том же, о
близкой смерти. Говорила она серьезно, с
неприятной улыбкой, даже со злым лицом, не
допуская возражений. Была она модницей, щеголихой,
но тут ввиду скорой смерти все бросила и стала
ходить неряхой; уже не читала, не смеялась, не
мечтала вслух... Мало того, поехала с теткой на
кладбище и облюбовала там место для своей могилки,
а дней за пять до родов написала завещание. И
имейте в виду, все это творилось при отличном
здоровье, без малейших намеков на болезнь или
какую-нибудь опасность. Роды - трудная штука,
иногда смертельная, но у той, про которую я вам
говорю, все обстояло благополучно и бояться было
решительно нечего. Мужу в конце концов вся эта
история надоела. как-то за обедом он рассердился и
спросил:
- Послушай, Наташа, когда же будет конец этим
глупостям?
- Это не глупости. Я говорю серьезно.
- Вздор! Я бы тебе советовал перестать глупить,
чтобы потом самой не было совестно. Но вот
наступили и роды. Муж привез из города самую
лучшую акушерку. Роды были у жены первые, но сошли
как нельзя лучше. Когда все кончилось, роженица
пожелала взглянуть на младенца. Поглядела и
сказала:
- Ну, а теперь и умереть можно. Простилась,
закрыла глаза и через полчаса отдала богу душу. До
самой последней минуты она была в сознании. По
крайней мере когда ей вместо воды подали молока,
то она тихо прошептала:
- Зачем же вы мне вместо воды молока даете? Так
вот какая история. Как предсказала, так и умерла.
Следователь помолчал, вздохнул и сказал:
-Вот и объясните, отчего она умерла? Уверяю вас
честным словом, это не выдумка, а факт. Размышляя,
доктор поглядел на небо.
- Надо было бы вскрыть ее,- сказал он.
- Зачем?
- А затем, чтобы узнать причину смерти. Не от
предсказания же своего она умерла. Отравилась, по
всей вероятности. Следователь быстро повернулся
лицом к доктору и, прищурив глаза, спросил:
- Из чего же вы заключаете, что она отравилась?
- Я не заключаю, а предполагаю. Она хорошо жила с
мужем?
- Гм... не совсем. Недоразумения начались вскоре
же после свадьбы. Было такое несчастное стечение
обстоятельств. Покойница однажды застала мужа с
одной дамой... Впрочем, она скоро простила ему.
- А что раньше было, измена мужа или появление
идеи о смерти? Следователь пристально поглядел на
доктора, как бы желая разгадать, зачем он задает
такой вопрос.
- Позвольте,- ответил он не сразу.- Позвольте,
дайте припомнить.- Следователь снял шляпу и потер
себе лоб.- Да, да... она стала говорить о смерти
именно вскорости после того случая. Да, да.
- Ну, вот видите ли... По всей вероятности, она
тогда же решила отравиться, но так как ей,
вероятно, вместе с собой не хотелось убивать и
ребенка, то она отложила самоубийство до родов.
- Едва ли, едва ли... Это невозможно. Она тогда же
простила.
- Скоро простила, значит, думала что-нибудь
недоброе. Молодые жены прощают не скоро.
Следователь насильно улыбнулся и, чтобы скрыть
свое слишком заметное волнение, стал закуривать
папиросу.
- Едва ли, едва ли...- продолжал он.- Мне и в
голову не приходила мысль о такой возможности...
Да и к тому же... он не так уж виноват, как
кажется... Изменил как-то странно, сам того не желая:
пришел домой ночью навеселе, хочется приласкать
кого-нибудь, а жена в интересном положении... а
тут, черт ее побери, навстречу попадается дама,
приехавшая погостить на три дня, бабенка пустая,
глупая, некрасивая. Это даже и изменой считать
нельзя. Жена и сама так взглянула на это и
скоро... простила; потом об этом и разговора не
было...
- Люди без причины не умирают,- сказал доктор.
- Это так, конечно, но все-таки... не могу
допустить, чтобы она отравилась. Но странно, как
это до сих пор мне в голову не приходило о
возможности такой смерти!.. И никто не думал об
этом! Все были удивлены, что ее предсказание
сбылось, и мысль о возможности... такой смерти
была далекой... Да и не может быть, чтоб она
отравилась! Нет! Следователь задумался. Мысль о
странно умершей женщине не оставляла его и во
время вскрытия. Записывая то, что диктовал доктор,
он мрачно двигал бровями и тер себе лоб.
- А разве есть такие яды, которые убивают в
четверть часа, мало-помалу и без всякой боли?-
спросил он доктора, когда тот вскрывал череп.
- Да, есть. Морфий, например.
- Гм... Странно... Помню, она держала у себя
что-то подобное... Но едва ли! На обратном пути
следователь имел утомленный вид, нервно покусывал
усы и говорил неохотно.
- Давайте немного пешком пройдемся,- попросил он
доктора.- Надоело сидеть.
Пройдя шагов сто, следователь, как показалось
доктору, совсем ослабел, как будто взбирался на
высокую гору. Он остановился и, глядя на доктора
странными, точно пьяными глазами, сказал:
- Боже мой, если ваше предположение справедливо,
то ведь это... это жестоко, бесчеловечно! Отравила
себя, чтобы казнить другого! Да разве грех так
велик! Ах, боже мой! И к чему вы мне подарили эту
проклятую мысль, доктор!
Следователь в отчаянии схватил себя за голову и
продолжал:
- Это я рассказывал вам про свою жену, про себя.
О, боже мой! Ну, я виноват, я оскорбил, но неужели
умереть легче, чем простить! Вот уж именно бабья
логика, жестокая, немилосердная логика. О, она и
тогда, при жизни, была жестокой! Теперь я
припоминаю! Теперь для меня все ясно!
Следователь говорил и - то пожимал плечами, то
хватал себя за голову. Он то садился в экипаж, то
шел пешком. Новая мысль, сообщенная ему доктором,
казалось, ошеломила его, отравила; он растерялся,
ослабел душой и телом, и когда вернулись в город,
простился с доктором, отказавшись от обеда, хотя
накануне дал слово доктору пообедать с ним вместе.
СНОСКИ:
1. навязчивой идеей (франц.).
СЛОВА, СЛОВА И СЛОВА
На большом номерном диване лежал телеграфист
Груздев. Подперев кулаками свою белокурую голову,
он рассматривал маленькую рыжеволосую девушку и
вздыхал.
- Катя, что заставило тебя так пасть? Скажи мне! -
вздохнул между прочим Груздев. - Как ты озябла,
однако!
На дворе был один из самых скверных мартовских
вечеров. Тусклые фонарные огни едва освещали
грязный, разжиженный снег. Все было мокро, грязно,
серо... Ветер напевал тихо, робко, точно боялся,
чтобы ему не запретили петь. Слышалось шлепанье по
грязи... Тошнило природу!
- Катя, что заставило тебя так пасть? - спросил
еще раз Груздев.
Катя робко поглядела в глаза Груздеву. Глаза
честные, теплые, искренние - так показалось ей. А
эти падшие создания так и лезут на честные глаза,
лезут и налетают, как мотыльки на огонь. Кашей их
не покорми, а только взгляни на них потеплей.
Катя, теребя бахрому от скатерти, конфузливо
рассказала Груздеву свою жалкую повесть. Повесть
самая обыкновенная, подлая: он, обещание,
надувательство и проч.
- Какой же он подлец! - проворчал Груздев,
негодуя. - Есть же такие мерзавцы, черт бы их взял
совсем! Богат он, что ли?
- Да, богат...
- Так и знал... И вы-то хороши, нечего сказать.
Зачем вы, бабы, деньги так любите! На что они вам?
- Он побожился, что на всю жизнь обеспечит, -
прошептала Катя. - А разве это плохо? Я и
польстилась... У меня мать старуха.
- Гм... Несчастные вы, несчастные! А все по
глупости, по пустоте... Малодушны все вы,
бабы!..Несчастные, жалкие... Послушай, Катя! Не
мое это дело, не люблю вмешиваться в чужие дела,
но лицо у тебя такое несчастное, что нет сил не
вмешаться! Катя, отчего ты не исправишься? Как
тебе не стыдно? По всему ведь видно, что ты еще не
совсем погибла, что возврат еще возможен... Отчего
же ты не постараешься стать на путь истинный?
Могла бы, Катя! Лицо у тебя такое хорошее, глаза
добрые, грустные... И улыбаешься ты как-то
особенно симпатично...
Груздев взял Катю за обе руки и, заглядывая ей
сквозь глаза в самую душу, сказал много хороших
слов. Говорил он тихо, дрожащим тенором, со
слезами на глазах... Его горячее дыхание обдавало
все ее лицо, шею...
- Можно исправиться, Катя! Ты так молода еще...
Попробуй!
- Я уже пробовала, но... ничего не вышло. Все
было... Раз пошла даже в горничные, хоть... и
дворянка я! Думалось исправиться. Лучше самый
грязный труд, чем наше дело. Я к купцу
поступила... Жила месяц, и ничего, можно жить...
Но хозяйка приревновала к хозяину, хотя я и
внимания на него не обращала, приревновала,
прогнала, места нет и... опять пошло сначала...
Опять!
Катя сделала большие глаза, побледнела и вдруг
взвизгнула. В соседнем номере кто-то уронил
что-то: испугался, должно быть. Мелкий,
истерический плач понесся сквозь все тонкие
номерные перегородки. Груздев бросился за водой.
Через десять минут Катя лежала на диване и рыдала:
- Подлая я, дакая! Хуже всех на свете! Никогда я
не исправлюсь, никогда не исправлюсь, никогда не
сделаюсь порядочной! Разве я могу? Пошлая! Стыдно
тебе, больно? Так тебе и следует, мерзкая!
Катя сказала немного, меньше Груздева, но понять
можно было многое. Она хотела прочесть целую
исповедь, так хорошо знакомую каждому "честному
развратнику", но не получилось из ее речи ничего,
кроме нравственных самопощечин. Всю душу себе
исцарапала!
- Пробовала уже, но ничего не выходит! Ничего! Все
одно погибать! - кончила она со вздохом и
поправила свои волосы.
Молодой человек взглянул на часы.
- Не быть из меня толку! А вам спасибо... Я первый
раз в жизни слышу такие ласковые слова. Вы один
только обошлись со мной по-человечески, хоть я и
беспорядочная, гадкая...
И Катя вдруг остановилась говорить. Сквозь ее мозг
молнией пробежал один маленький роман, который она
читала когда-то, где-то... Герой этого романа
ведет к себе падшую и, наговорив ей с три короба,
обращает ее на путь истины, обратив же, делает ее
своей подругой... Катя задумалась. Не герой ли
подобного романа этот белокурый Груздев? Что-то
похоже... Даже очень похоже. Она с стучащим
сердцем стала смотреть на его лицо. Слезы ни к
селу ни к городу опять полились из ее глаз.
- Ну, полно, Катя, утешься! - вздохнул Груздев,
взглянув на часы.- Исправишься, бог даст, коли
захочешь.
Плачущая Катя медленно расстегнула три верхние
пуговки шубки. Роман с красноречивым героем
стушевался из ее головы...
В вентиляцию отчаянно взвизгнул ветер, точно он
первый раз в жизни видел насилие, которое может
совершать иногда насущный кусок хлеба. Наверху,
где-то далеко за потолком, забренчали на плохой
гитаре. Пошлая музыка!
КАШТАНКА
Г
ЛАВА ПЕРВАЯ
Дурное поведение
Молодая рыжая собака - помесь такса с дворняжкой
- очень похожая мордой на лисицу, бегала взад и
