может дать счастье! Такой любви я не испытал еще ... В молодости было
некогда, я обивал пороги редакций, боролся с нуждой... Теперь вот она, эта
любовь, пришла, наконец, манит... Какой же смысл бежать от нее?
Аркадина (с гневом). Ты сошел с ума!
Тригорин. И пускай.
Аркадина. Вы все сговорились сегодня мучить меня! (Плачет.)
Тригорин (берет себя за голову). Не понимает! Не хочет понять!
Аркадина. Неужели я уже так стара и безобразна, что со мною можно, не
стесняясь, говорить о других женщинах? (Обнимает его и целует.) О, ты
обезумел! Мой прекрасный, дивный... Ты, последняя страница моей жизни!
(Становится на колени.) Моя радость, моя гордость, мое блаженство...
(Обнимает его колени.) Если ты покинешь меня хотя на один час, то я не
переживу, сойду с ума, мой изумительный, великолепный, мой повелитель...
Тригорин. Сюда могут войти. (Помогает ей встать.)
Аркадина. Пусть, я не стыжусь моей любви к тебе. (Целует ему руки.)
Сокровище мое, отчаянная голова, ты хочешь безумствовать, но я не хочу, не
пущу... (Смеется.) Ты мой... ты мой... И этот лоб мой, и глаза мои, и эти
прекрасные шелковистые волосы тоже мои... Ты весь мой. Ты такой
талантливый, умный, лучший из всех теперешних писателей, ты единственная
надежда России... У тебя столько искренности, простоты, свежести, здорового
юмора... Ты можешь одним штрихом передать главное, что характерно для лица
или пейзажа, люди у тебя, как живые. О, тебя нельзя читать без восторга! Ты
думаешь, это фимиам? Я льщу? Ну посмотри мне в глаза... посмотри... Похожа
я на лгунью? Вот и видишь, я одна умею ценить тебя; одна говорю тебе
правду, мой милый, чудный. Поедешь? Да? Ты меня не покинешь?..
Тригорин. У меня нет своей воли... У меня никогда не было своей воли...
Вялый, рыхлый, всегда покорный - неужели это может нравиться женщине? Бери
меня, увози, но только не отпускай от себя ни на шаг...
Аркадина (про себя). Теперь он мой. (Развязно, как ни в чем не бывало.)
Впрочем, если хочешь, можешь остаться. Я уеду сама, а ты приедешь потом,
через неделю. В самом деле, куда тебе спешить?
Тригорин. Нет, уж поедем вместе.
Аркадина. Как хочешь, вместе, так вместе...
Пауза.
Тригорин записывает в книжку.
Что ты?
Тригорин. Утром слышал хорошее выражение: "Девичий бор..." Пригодится.
(Потягивается.) Значит, ехать? Опять вагоны, станции, буфеты, отбивные
котлеты, разговоры...
Шамраев (входит). Имею честь с прискорбием заявить, что лошади поданы. Пора
уже, многоуважаемая, ехать на станцию; поезд приходит в два и пять минут.
Так вы же, Ирина Николаевна, сделайте милость, не забудьте навести
справочку: где теперь актер Суздальцев? Жив ли? Здоров ли? Вместе пивали
когда-то... в "ограбленной почте" играл неподражаемо... С ним тогда, помню,
в "лисаветграде служил трагик Измайлов, тоже личность замечательная... Не
торопитесь, многоуважаемая, пять минут еще можно. Раз в одной мелодрае они
ограли заговорщиков, и когда их вдруг накрыли, то надо было сказать: "Мы
попали в западню", а Измайлов - "Мы попали в запандю"...
(Хохочет.)Запандю!..
Пока он говорит, Яков хлопочет около чемодана, горничная приносит Аркадиной
шляпу, манто, зонтик, перчатки: все помогают Аркадиной одеться. Из левой
двери выглядывает повар, который немного походя входит нерешительно. Входит
Полина Андреевна, потом Сорин и Медведенко.
Полина Андреевна (с корзиночкой). Вот вам слив на дорогу... Очень сладкие.
Может, захотите полакомиться...
Аркадина. Вы очень добры, Полина Андреевна.
Полина Андреевна. Прощайте, моя дорогая! "сли что было не так, то простите.
(Плачет.)
Аркадина (обнимает ее). Все было хорошо, все было хорошо. Только вот
плакать не нужно.
Полина Андреевна. Время наше уходит!
Аркадина. Что же делать!
Сорин (в пальто с пелериной, в шляпе, с палкой, выходит из левой двери;
проходя через комнату). Сестра, пора, как бы не опоздать в конце концов. Я
иду садиться (Уходит.)
Медведенко. А я пойду пешком на станцию... провожать. Я живо... (Уходит.)
Аркадина. До свиданья, мои дорогие... Если будем живы и здоровы, лето опять
увидимся...
Горничная, Яков и повар целуют у нее руку.
Не забывайте меня. (Подает повару рубль.) Вот вам рубль на троих.
Повар. Покорнейше благодарим, барыня. Счастливой вам дороги! Много вами
довольны!
Яков. Дай Бог час добрый!
Шамраев. Письмецом бы осчастливили! Прощайте, Борис Алексеевич!
Аркадина. Где Константин? Скажите ему, что я уезжаю. Надо проститься. Ну,
не поминайте лихом. (Якову.) Я дала рубль повару. Это на троих.
Все уходят вправо. Сцена пуста. За сценой шум, какой бывает, когда
провожают. Горничная возвращается, чтобы взять со стола корзину со сливами,
и опять уходит.
Тригорин (возвращаясь). Я забыл свою трость. Она, кажется, там на террасе.
(Идет и у левой двери встречается с Ниной, которая входит.) Это вы? Мы
уезжаем...
Нина. Я чувствовала, что мы еще увидимся. (Возбужденно.) Борис Алексеевич,
я решила бесповоротно, жребий брошен, я поступаю на сцену. Завтра меня уже
не будет здесь, я ухожу от отца, покидаю все, начинаю новую жизнь... Я
уезжаю, как и вы... в Москву. Мы увидимся там.
Тригорин (оглянувшись). Остановитесь в "Славянском базаре"... Дайте мне
тотчас же знать... Молчановка, дом Грохольского... Я тороплюсь...
Пауза.
Нина. Еще одну минуту...
Тригорин (вполголоса). Вы так прекрасны... О, какое счастье думать, что мы
скоро увидимся!
Она склоняется к нему на грудь.
Я опять увижу эти чудные глаза, невыразимо прекрасную, нежную улыбку... эти
кроткие черты, выражение ангельской чистоты... Дорогая моя...
Продолжительный поцелуй.
Занавес
Между третьим и четвертым действием проходит два года.
Действие четвертое
Одна из гостиных в доме Сорина, обращенная Константином Треплевым в рабочий
кабинет. Направо и налево двери, ведущие во внутренние покои, Прямо
стеклянная дверь на террасу. Кроме обычной гостиной, в правом углу
письменный стол, возле левой двери турецкий диван, шкаф с книгами, книги на
окнах, на стульях. - Вечер. Горит одна лампа под колпаком Полумрак. Слышно,
как шумят деревья и воет ветер в трубах. Стучит сторож. Медведенко и Маша
входят.
Маша (окликает). Константин Гаврилыч! Константин Гаврилыч! (Осматриваясь.)
Нет никого. Старик каждую минуту все спрашивает, где Костя, где Костя...
Жить без него не может...
Медведенко. Боится одиночества. (Прислушиваясь.) Какая ужасная погода! Это
уже вторые сутки.
Маша (припускает огня в лампе). На озере волны. Громадные.
Медведенко. В саду темно. Надо бы сказать, чтобы сломали в саду тот театр.
Стоит голый, безобразный, как скелет, и занавеска от ветра хлопает. Когда я
вчера вечером проходил мимо, то мне показалось, будто кто в нем плакал.
Маша. Ну, вот...
Пауза.
Медведенко. Поедем, Маша, домой!
Маша (качает отрицательно головой). Я здесь останусь ночевать.
Медведенко (умоляюще). Маша, поедем! Наш ребеночек небось голоден.
Маша. Пустяки. Его Матрена покормит.
Пауза.
Медведенко. Жалко. Уже третью ночь без матери.
Маша. Скучный ты стал. Прежде, бывало, хоть пофилософствуешь, а теперь все
ребенок, домой, ребенок, домой, - и больше от тебя ничего не услышишь.
Медведенко. Поедем, Маша!
Маша. Поезжай сам.
Медведенко. Твой отец не даст мне лошади.
Маша. Даст. Ты попроси, он и даст.
Медведенко. Пожалуй, попрошу. Значит, ты завтра приедешь?
Маша (нюхает табак). Ну, завтра. Пристал...
Входят Треплев и Полина Андреевна; Треплев принес подушки и одеяло, а
Полина Андреевна постельное белье: кладут на турецкий диван, затем Треплев
идет к своему столу и садится.
Зачем это, мама?
Полина Андреевна. Петр Николаевич просил постлать ему у Кости.
Маша. Давайте я... (Постилает постель.)
Полина Андреевна (вздохнув). Старый, что малый... (Подходит к письменному
столу и, облокотившись, смотрит в рукопись; пауза.)
Медведенко. Так я пойду. Прощай. Маша. (Целует у жены руку.) Прощайте,
мамаша. (Хочет поцеловать руку у тещи.)
Полина Андреевна (досадливо). Ну! Иди с Богом.
Медведенко. Прощайте, Константин Гаврилыч.
Треплев молча подает руку: Медведенко уходит.
Полина Андреевна (глядя в рукопись). Никто не думал и не гадал, что из вас.
Костя, выйдет настоящий писатель. А вот, слава Богу, и деньги стали вам
присылать из журналов. (Проводит рукой по его волосам.) И красивый стал...
Милый Костя, хороший, будьте поласковее с моей Машенькой!..
Маша (постилая). Оставьте его, мама.
Полина Андреевна (Треплеву). Она славненькая.
Пауза.
Женщине, Костя, ничего не нужно, только взгляни на нее ласково. По себе
знаю.
Треплев встает из-за стола и молча уходит.
Маша. Вот и рассердили. Надо было приставать!
Полина Андреевна. Жалко мне тебя, Машенька.
Маша. Очень нужно!
Полина Андреевна. Сердце мое за тебя переболело. Я ведь все вижу, все
понимаю. Маша. Все глупости. Безнадежная любовь - это только в романах.
Пустяки. Не нужно только распускать себя и все чего-то ждать, ждать у моря
погоды... Раз в сердце завелась любовь, надо ее вон. Вот обещали перевести
мужа в другой уезд. Как переедем туда, - все забуду... с корнем из сердца
вырву.
Через две комнаты играют меланхолический вальс.
Полина Андреевна. Костя играет. Значит, тоскует.
Маша (делает бесшумно два-три тура вальса). Главное, мама, перед глазами не
видеть. Только бы дали моему Семену перевод, а там. поверьте, в один месяц
забуду. Пустяки все это.
Открывается левая дверь, Дорн и Медведенко катят в кресле Сорина.
Медведенко. У меня теперь в доме шестеро. А мука семь гривен пуд.
Дорн. Вот тут и вертись.
Медведенко. Вам хорошо смеяться. Денег у вас куры не клюют.
Дорн. Денег? За тридцать лет практики, мой друг, беспокойной практики,
когда я не принадлежал себе ни днем, ни ночью, мне удалось скопить только
две тысячи, да и те я прожил недавно за границей. У меня ничего нет.
Маша (мужу). Ты не уехал?
Медведенко (виновато). Что ж? Когда не дают лошади!
Маша (с горькой досадой, вполголоса). Глаза бы мои тебя не видели!
Кресло останавливается в левой половине комнаты; Полина Андреевна, Маша и
Дорн садятся возле; Медведенко, опечаленный, в сторону.
Дорн. Сколько у вас перемен, однако! Из гостиной сделали кабинет.
Маша. Здесь Константину Гаврилычу удобнее работать. Он может, когда угодно,
выходить в сад и там думать.
Стучит сторж.
Сорин. Где сестра?
Дорн. Поехала на станцию встречать Тригорина. Сейчас вернется.
Сорин. Если вы нашли нужным выписать сюда сестру, значит, я опасно болен.
(Помолчав.) Вот история, я опасно болен, а между тем мне не дают никаких
лекарств.
Дорн. А чего вы хотите? Валериановых капель? Соды? Хины?
Сорин. Ну, начинается философия. О, что за наказание! (Кивнув головой на
диван.) Это для меня постлано?
Полина Андреевна. Для вас, Петр Николаевич.
Сорин. Благодарю вас.
Дорн (напевает). "Месяц плывет по ночным небесам..."
Сорин. Вот хочу дать Косте сюжет для повести. Она должна называться так,
"Человек, который хотел". "L'homme, qui а voulu". В молодости когда-то
хотел я сделаться литератором - и не сделался; хотел красиво говорить - и
говорил отвратительно (дразнит себя), "и все и все такое, того, не того...
E и, бывало, резюме везешь, везешь, даже в пот ударит; хотел жениться - и
не женился; хотел всегда жить в городе - и вот кончаю свою жизнь в деревне
и все.
Дорн. Хотел стать действительным статским советником - и стал.
Сорин (смеется). К этому я не стремился. Это вышло само собою. Дорн.
Выражать недовольство жизнью в шестьдесят два года, согласитесь, - это не
великодушно.
Сорин. Какой упрямец. Поймите, жить хочется!
