мягко.) Я вас не ушибла?
Лопахин. Нет, ничего. Шишка, однако, вскочит огромная.
Голоса в зале: "Лопахин приехал! Ермолай Алексеич!"
Пищик. Видом видать, слыхом слыхать... (Целуется с Лопахиным.) Коньячком от
тебя попахивает, милый мой, душа моя. А мы тут тоже веселимся.
Входит Любовь Андреевна.
Любовь Андреевна. Это вы, Ермолай Алексеич? Отчего так долго? Где Леонид?
Лопахин. Леонид Андреич со мной приехал, он идет...
Любовь Андреевна (волнуясь). Ну что? Были торги? Говорите же!
Лопахин (сконфуженно, боясь обнаружить свою радость). Торги кончились к
четырем часам... Мы к поезду опоздали, пришлось ждать до половины десятого.
(Тяжело вздохнув.) Уф! У меня немножко голова кружится...
Входит Гаев; в правой руке у него покупки, левой он утирает слезы.
Любовь Андреевна. Леня, что? Леня, ну? (Нетерпеливо, со слезами.) Скорей
же, бога ради...
Гаев (ничего ей не отвечает, только машет рукой; Фирсу, плача). Вот
возьми... Тут анчоусы, керченские сельди... Я сегодня ничего не ел...
Столько я выстрадал!
Дверь в бильярдную открыта; слышен стук шаров и голос Яши: "Семь и
восемнадцать!" У Гаева меняется выражение, он уже не плачет.
Устал я ужасно. Дашь мне, Фирс, переодеться. (Уходит к себе через залу, за
ним Фирс.)
Пищик. Что на торгах? Рассказывайте же!
Любовь Андреевна. Продан вишневый сад?
Лопахин. Продан.
Любовь Андреевна. Кто купил?
Лопахин. Я купил.
Пауза.
Любовь Андреевна угнетена; она упала бы, если бы не стояла возле кресла и
стола. Варя снимает с пояса ключи, бросает их на пол, посреди гостиной, и
уходит.
Я купил! Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось,
говорить не могу... (Смеется.) Пришли мы на торги, там уже Дериганов. У
Леонида Андреича было только пятнадцать тысяч, а Дериганов сверх долга
сразу надавал тридцать. Вижу, дело такое, я схватился с ним, надавал сорок.
Он сорок пять. Я пятьдесят пять. Он, значит, по пяти надбавляет, я по
десяти... Ну, кончилось. Сверх долга я надавал девяносто, осталось за мной.
Вишневый сад теперь мой! Мой! (Хохочет.) Боже мой, господи, вишневый сад
мой! Скажите мне, что я пьян, не в своем уме, что все это мне
представляется... (Топочет ногами.) Не смейтесь надо мной! Если бы отец мой
и дед встали из гробов и посмотрели на все происшествие, как их Ермолай,
битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый
Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете. Я купил
имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню. Я сплю
это только мерещится мне, это только кажется... Это плод вашего
воображения, покрытый мраком неизвестности... (Поднимает ключи, ласково
улыбаясь.) Бросила ключи, хочет показать, что она уж не хозяйка здесь...
(Звенит ключами.) Ну, да все равно.
Слышно, как настраивается оркестр.
Эй, музыканты, играйте, я желаю вас слушать! Приходите все смотреть, как
Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю
деревья! Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь...
Музыка, играй!
Играет музыка. Любовь Андреевна опустилась на стул и горько плачет.
(С укором.) Отчего же, отчего вы меня не послушали? Бедная моя, хорошая, не
вернешь теперь. (Со слезами.) О, скорее бы все это прошло, скорее бы
изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастная жизнь.
Пищик (берет его под руку, вполголоса). Она плачет. Пойдем в залу, пусть
она одна... Пойдем... (Берет его под руку и уводит в зал.)
Лопахин. Что ж такое? Музыка, играй отчетливо! Пускай все, как я желаю! (С
иронией.) Идет новый помещик, владелец вишневого сада! (Толкнул нечаянно
столик, едва не опрокинул канделябры.) За все могу заплатить! (Уходит с
Пищиком.)
В зале и гостиной нет никого, кроме Любови Андреевны, которая сидит,
сжалась вся и горько плачет. Тихо играет музыка. Быстро входят Аня и
Трофимов, Аня подходит к матери и становится перед ней на колени, Трофимов
остается у входа в залу.
Аня. Мама!.. Мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя мама, моя
прекрасная, я люблю тебя... я благословляю тебя. Вишневый сад продан, его
уже нет, это правда, правда, но не плачь, мама, у тебя осталась жизнь
впереди, осталась твоя хорошая, чистая душа... Пойдем со мной, пойдем,
милая, отсюда, пойдем!.. Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь
его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу,
как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама! Пойдем, милая! Пойдем!..
Занавес.
---------------------------------------------------------------------------
Grand-rond (франц.) -большой круг-фигура в бальных танцах; Promenade a une
paire! - пройдитесь парами; grand-rond balancez! - большой круг,
балансируйте, то есть делайте "balance" - особую фигуру в танце; les
cavaliers a genoux et remerciez vos dames! - кавалеры на колено и
благодарите ваших дам! Все эти французские выражения - названия
танцевальных фигур и принятые обращения распорядителя к танцующим. BACK
Лошадь Калигулы.- Римский император Гай Цезарь (12 -41 гг.н. э.),
прозванный Калигулой (от Galiga - башмак, лат.); отличался деспотизмом и
сумасбродством: намеревался издеваясь над своими сенаторами, сделать
консулом своего коня. BACK
Ницше Фридрих - немецкий реакционный философ-идеалист, проповедник
сверхиндивидуализма. BACK
Ein, zwei, drei! (нем.) -Раз, два, три! BACK
Guter Mensch, aber schlechter Musikant (нем.) - хороший человек, но плохой
музыкант.
Действие четвертое
Декорация первого акта. Нет ни занавесей на окнах, ни картин, осталось
немного мебели, которая сложена в один угол, точно для продажи. Чувствуется
пустота. Около выходной двери и в глубине сцены сложены чемоданы, дорожные
узлы и т. п. Налево дверь открыта, оттуда слышны голоса Вари и Ани. Лопахин
стоит, ждет. Яша держит поднос со стаканчиками, налитыми шампанским. В
передней Епиходов увязывает ящик. За сценой в глубине гул. Это пришли
прощаться мужики. Голос Гаева: "Спасибо, братцы, спасибо вам".
Яша. Простой народ прощаться пришел. Я такого мнения, Ермолай Алсксеич:
народ добрый, но мало понимает.
Гул стихает. Входят через переднюю Любовь Андреевна и Гаев; она не плачет,
но бледна, лицо ее дрожит, она не может говорить.
Гаев. Ты отдала им свой кошелек, Люба. Так нельзя! Так нельзя!
Любовь Андреевна. Я не смогла! Я не смогла!
Оба уходят.
Лопахин (в дверь, им вслед). Пожалуйте, покорнейше прошу! По стаканчику на
прощанье. Из города не догадался привезть, а на станции нашел только одну
бутылку. Пожалуйте!
Пауза.
Что ж, господа! Не желаете? (Отходит от двери.) Знал бы - не покупал. Ну, и
я пить не стану.
Яша осторожно ставит поднос на стул.
Выпей, Яша, хоть ты.
Яша. С отъезжающими! Счастливо оставаться? (Пьет.) Это шампанское не
настоящее, могу вас уверить.
Лопахин. Восемь рублей бутылка.
Пауза.
Холодно здесь чертовски.
Яша. Не топили сегодня, все равно уезжаем. (Смеется.)
Лопахин. Что ты?
Яша. От удовольствия.
Лопахин. На дворе октябрь, а солнечно и тихо, как летом. Строиться хорошо.
(Поглядев на часы, в дверь.) Господа, имейте в виду, до поезда осталось
всего сорок шесть минут! Значит, через двадцать минут на станцию ехать.
Поторапливайтесь.
Трофимов в пальто входит со двора.
Трофимов. Мне кажется, ехать уже пора. Лошади поданы. Черт его знает, где
мои калоши. Пропали. (В дверь.) Аня, нет моих калош! Не нашел!
Лопахин. Мне в Харьков надо. Поеду с вами в одном поезде. В Харькове
проживу всю зиму. Я все болтался с вами, замучился без дела. Не могу без
работы, не знаю, что вот делать с руками; болтаются как-то странно, точно
чужие.
Трофимов. Сейчас уедем, и вы опять приметесь за свой полезный труд.
Лопахин. Выпей-ка стаканчик.
Трофимов. Не стану.
Лопахин. Значит, в Москву теперь?
Трофимов. Да, провожу их в город, а завтра в Москву.
Лопахин. Да... Что ж, профессора не читают лекций, небось все ждут, когда
приедешь!
Трофимов. Не твое дело.
Лопахин. Сколько лет, как ты в университете учишься?
Трофимов. Придумай что-нибудь поновее. Это старо и плоско. (Ищет калоши.)
Знаешь, мы, пожалуй, не увидимся больше, так вот позволь мне дать тебе на
прощанье один совет: не размахивай руками! Отвыкни от этой привычки -
размахивать. И тоже вот строить дачи, рассчитывать, что из дачников со
временем выйдут отдельные хозяева, рассчитывать так - это тоже значит
размахивать... Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные
пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа...
Лопахин (обнимает его). Прощай, голубчик. Спасибо за все. Ежели нужно,
возьми у меня денег на дорогу.
Трофимов. Для чего мне? Не нужно.
Лопахин. Ведь у вас нет!
Трофимов. Есть. Благодарю вас. Я за перевод получил. Вот они тут, в
кармане. (Тревожно.) А калош моих нет!
Варя (из другой комнаты). Возьмите вашу гадость! (Выбрасывает на сцену пару
резиновых калош.)
Трофимов. Что же вы сердитесь, Варя? Гм... Да это не мои калоши!
Лопахин. Я весной посеял маку тысячу десятин и теперь заработал сорок тысяч
чистого. А когда мой мак цвел, что это была за картина! Так вот я, говорю,
заработал сорок тысяч и, значит, предлагаю тебе взаймы, потому что могу.
Зачем же нос драть? Я мужик... попросту.
Трофимов. Твой отец был мужик, мой - аптекарь, и из этого не следует
решительно ничего.
Лопахин вынимает бумажник.
Оставь, оставь... Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный
человек. И все, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не
имеет надо мной ни малейшей власти, вот как пух, который носится по
воздуху. Я могу обходиться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и
горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только
возможно на земле, и я в первых рядах!
Лопахин. Дойдешь?
Трофимов. Дойду.
Пауза.
Дойду или укажу другим путь, как дойти.
Слышно, как вдали стучат топором по дереву.
Лопахин. Ну, прощай, голубчик. Пора ехать. Мы друг перед другом нос дерем,
а жизнь знай себе проходит. Когда я работаю подолгу, без устали, тогда
мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую. А
сколько, брат, в России людей, которые существуют неизвестно для чего. Ну,
все равно, циркуляция дела не в этом. Леонид Андреич, говорят, принял
место, будет в банке, шесть тысяч в год... Только ведь не усидит, ленив
очень...
Аня (в дверях). Мама вас просит: пока она не уехала, чтоб не рубили сада.
Трофимов. В самом деле, неужели не хватает такта... (Уходит через
переднюю.)
Лопахин. Сейчас, сейчас... Экие, право. (Уходит за ним.)
Аня. Фирса отправили в больницу?
Яша. Я утром говорил. Отправили, надо думать.
Аня (Епиходову, который проходит через залу). Семен Пантелеич, справьтесь,
пожалуйства, отвезли ли Фирса в больницу.
Яша (обиженно). Утром я говорил Егору. Что ж спрашивать по десять раз!
Епиходов. Долголетний Фирс, по моему окончательному мнению, в починку не
годится, ему надо к праотцам. А я могу ему только завидовать. (Положил
чемодан на картонку со шляпой и раздавил.) Ну, вот, конечно. Так и знал.
(Уходит.)
Яша (насмешливо). Двадцать два несчастья...
Варя (за дверью). Фирса отвезли в больницу?
Аня. Отвезли.
Варя. Отчего же письмо не взяли к доктору?
Аня. Так надо послать вдогонку... (Уходит.)
Варя (из соседней комнаты). Где Яша? Скажите, мать его пришла, хочет
проститься с ним.
Яша (машет рукой). Выводят только из терпения.
Дуняша все время хлопочет около вещей: теперь, когда Яша остался один, она
подошла к нему.
Дуняша. Хоть бы взглянули разочек, Яша. Вы уезжаете... меня покидаете.
(Плачет и бросается ему на шею.)
