кустарником, в небольшое поле для игры в гольф; у одного его
края находится довольно уютный клуб, а у другого -
вышеупомянутая достопримечательность. И право же, игроки
отнюдь не стремятся угодить мячом в эту допотопную пропасть:
если верить легенде, она вообще не имеет дна, ну, а дно,
которого нет, само собой разумеется, никак не может принести
практической пользы. Если какой-либо спортивный снаряд
попадает туда, можно считать его пропащим в буквальном
смысле слова. Но на досуге многие частенько прогуливаются
вокруг этого колодца, болтают, покуривая, и только что один
такой любитель прогулок пришел из клуба к колодцу, где
застал другого, который задумчиво глядел в черную глубину.
Оба эти англичанина были одеты совсем легко и носили
белые тропические шлемы, повязанные сверху тюрбанами, но
этим, собственно говоря, сходство между ними исчерпывалось.
И оба почти одновременно произнесли одно и то же слово; но
произнесли они его отнюдь не одинаковым тоном.
- Слыхали новость? - спросил тот, что пришел из клуба.
- Это изумительно.
- Изумительно, - повторил тот, что стоял у колодца.
Но первый произнес это слово так, как мог бы сказать
юноша о девушке; второй же - как старик о погоде: вполне
искренне, но явно без особенного воодушевления.
Соответственный тон был очень характерен для каждого.
Первый, некто капитан Бойл, был по-мальчишески напорист,
темноволос, черты его лица выдавали природную пылкость,
которая присуща не спокойной сдержанности Востока, а скорее
кипящему страстями и суетному Западу. Второй был постарше и
явно жил здесь уже давно; это был гражданский чиновник Хорн
Фишер; его печально опущенные веки и печально поникшие усы
как бы подчеркивали неуместность пребывания англичанина на
Востоке. Ему было так жарко, что в душе он ощущал лишь
тоскливый холод.
Ни один не счел нужным пояснить, что же, собственно
говоря, изумительно. Не было смысла попусту болтать о том,
что известно всякому. Ведь о блестящей победе над могучими
соединенными силами турок и арабов, разбитых войсками,
которыми командовал лорд Гастингс, ветеран многих не менее
блестящих побед, кричали газеты по всей империи, и уж тем
более все было известно в этом маленьком гарнизоне,
расположенном столь близко от поля битвы.
- Право, никакая другая нация на это не способна! -
горячо вскричал капитан Бойл.
А Хорн Фишер по-прежнему молча глядел в колодец; немного
погодя он произнес:
- Мы и в самом деле владеем искусством не ошибаться. На
этом и просчитались несчастные пруссаки. Они только и могли
совершать ошибки да в них упорствовать. Поистине, чтобы не
ошибаться, надо обладать особым талантом.
- Как вас понимать? - сказал Бойл. - О каких это
ошибках вы говорите?
- Ну, всякий знает, ведь орешек-то был нам не по зубам, -
отозвался Хорн Фишер. У мистера Фишера было обыкновение
предполагать, будто всякий знает такие вещи, которые
случается услышать одному человеку на миллион. - И поистине
большое счастье, что Трейверс подоспел туда в самый решающий
миг. Просто страшно подумать, как часто истинную победу
одерживает у нас младший по чину, даже когда его начальник -
великий человек. Взять хоть Колборна при Ватерлоо.
- Надо полагать, теперь мы изрядно расширили пределы
империи, - заметил его собеседник.
- Да, пожалуй, Циммерны не прочь расширить их вплоть до
самого канала, - произнес Фишер задумчиво, - хотя всякий
знает, что расширение пределов в наше время далеко не всегда
окупается.
Капитан Бойл нахмурился в некотором недоумении.
Припомнив, что он в жизни не слыхал ни о каких Циммернах, он
мог только обронить небрежным тоном:
- Ну, нельзя же ограничиваться только Британскими
островами.
Хорн Фишер улыбнулся: улыбка у него была очень приятная.
- Всякий здесь предпочел бы ограничиться Британскими
островами, - сказал он. - Все спят и видят, как бы поскорей
вернуться туда.
- Право, я решительно не понимаю, о чем это вы толкуете,
- сказал молодой человек, подозревая какой-то подвох. -
Можно подумать, что вы отнюдь не восхищены Гастингсом и...
и вообще презираете все на свете.
- Я от него в совершенном восторге, - отозвался Фишер, -
вне сомнения, более подходящего человека для такого дела
найти трудно: это тонкий знаток мусульманской души, а
потому он может сделать с ними все, что ему
заблагорассудится. Именно по этой причине я считаю
нежелательным сталкивать его с Трейверсом, особенно после
недавних событий.
- Нет, я решительно не понимаю, к чему вы клоните, -
откровенно признался его собеседник.
- Собственно говоря, тут и понимать нечего, - сказал
Фишер небрежным тоном, - но давайте лучше оставим разговор о
политике. Кстати, знаете ли вы арабскую легенду про этот
колодец?
- К сожалению, я не знаток арабских легенд, - сказал
Бойл, едва сдерживаясь.
- И напрасно, - заметил Фишер, - особенно если учесть
ваши взгляды. Ведь лорд Гастингс тоже в своем роде арабская
легенда. Пожалуй, в этом и заключено его подлинное величие.
Если он утратит свою славу, нашему могуществу во всей Азии и
Африке будет нанесен немалый ущерб. Ну а про дыру в земле
рассказывают, что она ведет неведомо куда, и такая выдумка
кажется мне очаровательной. Теперь легенда приобрела
магометанскую окраску, но я не удивлюсь, если она восходит к
глубокой древности и родилась задолго до Магомета.
Повествует она про некоего султана, который прозывался
Аладдин: разумеется, не тот, который завладел волшебной
лампой, но очень на него похожий; он имел дело со злыми
духами, или с великанами, или еще с кем-то вроде них.
Говорят, он повелел великанам построить ему нечто наподобие
пагоды, которая вознеслась бы превыше всех звезд небесных.
Словом, высочайшее для величайшего, как утверждали люди,
когда строили Вавилонскую башню. Но по сравнению со
стариной Аладдином, строители Вавилонской башни были покорны
и кротки, как агнцы. Они хотели всего-навсего соорудить
башню высотой до неба, а ведь это сущий пустяк. Он же
возмечтал о башне превыше неба, пожелал, чтобы она
возносилась все вверх, вверх, до бесконечности. Но аллах
поразил его громовым ударом, от которого разверзлась земля,
и он полетел, пробивая в ней дыру, все вниз, вниз, до
бесконечности, отчего образовался колодец без дна, подобно
задуманной им башне без вершины. И вечно низвергается с
этой перевернутой башни душа султана, обуянная гордыней.
- Странный вы все-таки человек, - сказал Бойл, -
рассказываете так серьезно, будто думаете, что кто-то
поверит подобным басням.
- Быть может, я верю не в саму басню, а в ее мораль, -
возразил Фишер. - Но вон идет леди Гастингс. Кажется, вы с
ней знакомы?
Клуб любителей гольфа, как обычно бывает, служил не
только нуждам этих любителей, но использовался также для
многих иных целей, не имеющих к гольфу никакого отношения.
Здесь сосредоточилась светская жизнь всего гарнизона. В
отличие от штаба, где преобладал сугубо военный дух, при
клубе имелись бильярдная, бар и даже превосходная
специальная библиотека, предназначенная для тех сумасбродных
офицеров, которые всерьез относились к своим служебным
обязанностям. К их числу принадлежал и сам великий
полководец, чья серебряно- седая голова с бронзовым лицом,
словно голова орла, отлитого из бронзы, часто склонялась над
картами и толстыми фолиантами в зале библиотеки. Великий
Гастингс свято верил в силу науки и знания, равно как и в
прочие незыблемые жизненные идеалы; он дал немало отеческих
советов по этому поводу юному Бойлу, который, однако,
значительно реже своего начальника появлялся в святыне
премудрости. Но на сей раз молодой офицер после одного из
таких случайных занятий вышел через застекленные двери
библиотеки на поле для гольфа. Клуб, кстати сказать, был
предназначен, главным образом, для того, чтобы здесь
протекала светская жизнь не только мужчин, но и дам; в этой
обстановке леди Гастингс играла роль королевы ничуть не
хуже, чем в бальной зале своего дворца. Она была
преисполнена возвышенных намерений и, как утверждали
некоторые, питала возвышенную склонность к подобной роли.
Эта леди была намного моложе своего супруга - очаровательная
молодая женщина, чье очарование порой таило в себе
нешуточную опасность; и теперь, когда она удалилась в
сопровождении юного офицера, мистер Хорн Фишер проводил ее
глазами, пряча язвительную усмешку. Потом он перевел
скучающий взгляд на зеленые, усеянные колючками растения
вблизи колодца: это были причудливые кактусы, у которых
ветвистые побеги растут прямо один из другого, без веток или
стеблей. При этом изощренному его воображению представилась
зловещая, нелепая растительность, лишенная смысла и облика.
На Западе всякая былинка, всякий кустик достигают цветения,
которое венчает их жизнь и выражает их сущность. А тут как
будто руки бесцельно росли из рук же или ноги из ног, словно
бы в кошмарном сне.
- Мы только и делаем, что расширяем пределы империи, -
сказал он с улыбкой; потом добавил, слегка погрустнев: -
Но, в конце концов, я отнюдь не уверен в своей правоте.
Его рассуждения прервал зычный, но благодушный голос; он
поднял голову и улыбнулся, увидев старого друга. Голос,
право, был гораздо благодушней, чем лицо его обладателя,
которое на первый взгляд могло показаться весьма суровым.
Это было характерное лицо законоблюстителя с квадратными
челюстями и густыми седеющими бровями; принадлежало оно
выдающемуся юристу, хотя и служившему временно при военной
полиции в этом диком и глухом уголке британских владений.
Катберт Грейн, пожалуй, скорее, был криминалистом, нежели
адвокатом или полисменом; но здесь, в захолустье, он с
успехом справлялся за троих. Раскрытие целого ряда
запутанных, совершенных с восточной хитростью преступлений
помогло ему выдвинуться; но поскольку, в здешних местах лишь
очень немногие способны были понять или оценить страстное
увлечение этой областью знаний, его тяготило духовное
одиночество. В числе немногих исключений был Хорн Фишер,
который обладал редкой способностью беседовать с любым
человеком на любую тему.
- Ну-с, чем вы тут занимаетесь, ботаникой или, быть
может, археологией? - полюбопытствовал Грейн. - Право,
Фишер, мне никогда не постичь всей глубины ваших интересов.
Должен сказать прямо, что то, чего вы не знаете, наверняка и
знать не стоит.
- Вы ошибаетесь, - отозвался Фишер с несвойственной ему
резкостью и даже горечью. - Как раз то, что я знаю,
наверняка и знать не стоит. Это все темные стороны жизни,
все тайные побуждения и грязные интриги, подкуп и шантаж,
именуемые политикой. Уверяю вас, мне нечем гордиться, если
я побывал на дне всех этих сточных канав, тут меня любой
уличный мальчишка переплюнет.
- Как это понимать? Что с вами сегодня? - спросил его
друг. - Раньше я за вами ничего такого не замечал.
- Я стыжусь самого себя, - отвечал Фишер. - Только что я
окатил ледяной водой одного пылкого юношу.
- Но даже это объяснение трудно признать исчерпывающим, -
заметил опытный криминалист.
- Понятное дело, в этом захолустье всякая дешевая
газетная шумиха возбуждает пылкие чувства, - продолжал
Фишер, - но пора бы мне усвоить, что в столь юном возрасте
иллюзии легко принять за идеалы. И, уж во всяком случае,
иллюзии эти лучше, чем действительность. Но испытываешь
пренеприятное чувство ответственности, когда развенчиваешь в
глазах юноши идеал, пускай самый ничтожный.
- Какого же рода эта ответственность?
- Тут очень легко столь же бесповоротно толкнуть его на
куда худшую дорогу, - отвечал Фишер. - Дорогу поистине
бесконечную - в бездонную яму, в такую же темную пропасть,
как вот этот Бездонный Колодец.
В ближайшее две недели Фишер не виделся со своим другом,
а потом встретил его в садике, разбитом при клубе, со
стороны, противоположной полю для гольфа, - в садике этом
ярко пестрели и благоухали субтропические растения,
озаренные заходящим солнцем. При этой встрече
присутствовали еще двое мужчин, один из которых был недавно
