мгновенье остановить оба их сердца.
Но тот лишь взглянул вверх, обхватив свои израненные руки. Его лицо
побледнело от боли, а глаза выражали лишь одно замешательство.
Меч в руках Петра пришел в движенье, оставляя в воздухе широкий
сверкающий след, развернулся, повторяя неожиданное поворот дрогнувшей
руки, и ударился о землю у колена Черневога.
- А, черт! - с отвращением выругался Петр.
Черневог за все это время ни разу не уклонился от надвигающейся
опасности, а только взглянул на них все с тем же выражением растерянности.
- Это его работа? - с раздражением спросил Петр. - Он посылает на нас
свои желанья?
- Я не уверен, - сказал Саша.
Тогда Петр вернулся к Саше и, повернувшись в сторону камня, вновь
взглянул на Черневога, не выпуская из рук меча.
- Он делает это, черт побери.
Книги, среди которых была и книга Черневога, по-прежнему валялись
где-то в зарослях кустов. Саша старался не думать об этом. Он ухватил
Петра за руку, оттащил его в сторону и прошептал:
- Сова не должна была умереть. Мы оставили всю мою поклажу без
присмотра, и я не уверен, что лешие способны сейчас охранять ее.
- Пусть эти чертовы мешки остаются там! Нам не следует именно сейчас
вести себя подобно дуракам и расходиться в разные стороны, верно? Ведь он
только этого и дожидается от нас!
- Я не знаю, Петр. Я не знаю! Если эта сова хранила его сердце, и
если теперь оно вернулось к нему... может быть, именно этого и хотели
лешие, может быть именно поэтому они так и поступали с ним все эти годы...
- Мы не можем знать толком, что делали здесь лешие, так ведь? Они не
разговаривают с нами. И тем более сейчас, когда они выглядят как убитые. -
Петр говорил все громче, хотя и делал явные попытки понизить голос.
- Может быть, это не так просто, - заметил Саша, - произвести
волшебство, подобное тому с которым им пришлось столкнуться. А что, если
они исцелили его каким-то образом...
- От чего? Если бы им удалось исцелить его от жизни, вот тогда это
была бы настоящая помощь! И что, по-твоему, мы должны теперь делать?
Забрать его с собой? Позволить жить в нашем доме, сидеть вместе с нами за
столом, гулять по лесу и беседовать с лисами? Совершать визиты вежливости
к водяному и еще Бог знает к кому? Здесь в лесу болтается оборотень! Уж не
Мисай ли послал нам этот скромный подарок? Может быть, он прислал нам и
банника? Или перевернул в доме все вверх дном, а меня заставил заблудиться
в лесу? Где сейчас Ивешка, вот что я хочу знать! Она должна быть здесь
раньше нас!
Такое количество вопросов распаляло воображение. Все они в зловещем
беспорядке гнездились в его голове, которая была и так переполнена мыслями
о Черневоге.
- Мы ведь не знаем, как далеко мы находимся от реки, - заметил Саша.
- Я, например, не знаю. И я ничего не знаю про оборотня. Может быть, это
вот он послал его, а может, это водяной пытался удержать нас от этого
места.
- Прекрасно. Очень здорово. Ивешка одна на реке, и водяной болтается
там...
- Петр, у него сейчас есть собственное сердце. Я думаю, что именно в
этом весь смысл случившегося. Он должен был спрятать его где-то
много-много лет назад, еще будучи молодым. Ведь когда он пришел к
Ууламетсу, он был еще мальчик, но у него и тогда уже не было сердца. Я не
знаю, что оно являло собой раньше, но я далеко не уверен, что оно сейчас
именно такое, каким было в то время.
Петр взглянул на Черневога и нахмурился.
- Он не похож на мальчишку, черт побери.
- Но его сердце, Петр... Ты не забывай: что-то заставило эту сову
прилететь сюда, так же, как заставило прийти сюда и нас, и эта сова не
должна была умереть.
- Очень хорошо. Сова умерла. Так что же, он хочет заставить нас
проникнуться жалостью к нему!
- Я не думаю, что сейчас он вообще чего-нибудь хочет.
- Он хочет быть свободным, вот все его желанья, - заключил Петр. - А
нас он хочет видеть не иначе как мертвыми. И если сейчас это его желание
не выполнимо, то это вовсе не означает, что он не будет возвращаться к
нему всякий раз, как только мы замешкаемся и подставим ему наши спины.
Ивешка идет сюда, мы должны молить Бога, чтобы она дошла, и поэтому, мы
должны сделать с ним что-то прежде, чем она явится сюда. Я не хочу, чтобы
он проделывал с ней свои чертовы трюки!
- Не смей...
- ...ругаться? А я буду ругаться, черт побери. Я буду ругаться...
Мисай, будь ты проклят, просыпайся и рассказывай нам!
И тут что-то произошло. Возможно, это был голос. В нем чувствовались
попытки восстановить утраченное доверие и он воспринимался как движущийся
вокруг них свет, в то время как все пространство за этой странной рощей
погрузилось в темноту.
Голос лешего вещал:
- Нет, нет больше сил...
- Нет больше времени... Берегите его.
Голос Мисая проникал до костей:
- Деревья умирают. А он должен жить. Отведите его к Ууламетсу.
И после этих слов Мисай продолжал стоять все так же тихо, как будто
он никогда не двигался, как будто даже ветерок не мог поколебать его.
- Что бы это могло значить? - воскликнул Петр. - Мисай, о чем ты
говоришь? Ты хочешь, чтобы мы отвели его к Ууламетсу, но ведь он давно
умер! Мисай! Ууламетс умер почти три года назад! Проснись и выслушай меня!
Но Мисай так и не пошевелился. До них лишь докатился раскат грома, а
по лесу прошелестел ветер...
А за ним упали первые капли дождя.
Сова умерла... Он на самом деле все еще не мог поверить в это. Сова
была лишь легким пушистым комочком, когда он выкормил ее и научил летать,
пряча от посторонних глаз. Иначе Драга могла бы убить ее. Научив ее
летать, он сделал ее свободной и пожелал ей быть в постоянной
безопасности. А через некоторое время он спрятал в ней свое сердце,
надеясь на то, что уж там-то Драга никогда его не найдет его. Это было не
слишком давно.
Но вот теперь Сова ушла, а он даже не знал, что она была в опасности.
И ему казалось, что все, ранее знакомое ему, теперь изменилось. Над
головой сверкали молнии. Он мог бы успокоить их, если бы без сомнений
знал, что именно этого желает. Он мог бы освободиться, если бы ему не
хотелось одного больше чем другого. Но Совы больше не было, как не было и
Драги, а причудливый рисунок из пятен его крови, смываемый с листьев
каплями дождя, в том самом месте, где он стоял, подогнув колени, был схож
с тем очарованием, с которым его тюремщики спорили о том, будет ли
достаточно мудрым решение убить его. Он мог бы предложить им и свое
мнение, но это могло показаться излишним: лешие уже отдали им свои
приказы, и он почувствовал на самом деле самую настоящую боль в своих
руках, которая очень кстати отвлекала его от желаний. Он все еще не мог
собрать все отдельные кусочки своего волшебства в единое целое, не мог
отважиться на это, и поэтому чувствовал себя как слепец.
- Поднимайся - повторил Петр, обращаясь к нему. Он встал, стараясь
поймать каждый его взгляд, и всем сердцем желал добиться дружеского
расположения от этого обычного человека...
Но при этом почувствовал мгновенное вмешательство со стороны Саши,
повернул голову и в тот же самый момент, когда он взглянул на Сашу, тот
пожелал ему стать беспомощным и тихим.
Затем, по непонятным причинам, все обрело определенный порядок: он
почувствовал то, где они оба стояли, ощутил границу между естественным
миром и волшебством, и на мгновенье сплошной ужас поколебал его
уверенность на этом пути.
Он сжал свои руки, в надежде ощутить мгновенную боль, рассчитывая,
что это поможет ему обрести разум. Он знал старое правило: думать о
текущей воде, когда все складывалось из рук вон плохо. Вода и камни не
вызывали страха, это были всего-навсего перемены без перемен. Таким
образом он успокоился и пришел в себя, а затем вновь взглянул на Петра...
И тут же с полным простодушием послал свое сердце в этом направлении,
точно так же, как он когда-то отослал его к Сове. Он рассчитывал, что
обычный человек, вроде Петра, сможет воспользоваться им не больше, чем
глупая птица, и это, кроме того, может умиротворить Сашу: ведь еще никто и
никогда не говорил, что Кави Черневог обыкновенный трус.
Но Саша перехватил этот бросок, не заботясь о собственном состоянии,
и отправил его назад, к нему, с таким сильным желанием, что он не смог
защитить себя против этой атаки. Он припомнил тот момент, когда отправил
сердце к Сове, и из его глаз полились слезы, до того Саша расстроил его. А
в это время Петр, совершенно чуждый всему происходящему, сказал:
- Найди Ууламетса! Мисай забыл туда дорогу, так же как и я!
На что Саша ответил рассеянно:
- Я так не думаю. Вероятнее всего, что-то должно появиться, чтобы
указать нам путь, например, призрак.
- В лесу есть еще этот проклятый оборотень! - сказал Петр. - Мы
встречали его! Нет уж, спасибо, с меня хватит!
Черневог прислушивался к спору, вспоминая свой дом, Ууламетса,
пришедшего его убить, и весь их поединок, борьбу того самого волшебства,
которое старик ненавидел всю свою жизнь... ("Дурак!" Так Ууламетс
бранился, когда первый раз застал его за этим занятием, в том самом доме у
реки, где Кави жил, будучи его учеником. "Неужели ты не знаешь, что нет ни
одного созданья, которое будет помогать тебе в поисках свободы? Все, кто
даже поклянется тебе в этом, будут хотеть лишь тебя, вот что они будут
хотеть на самом деле, малый, и никогда не пытайся думать иначе! В один
прекрасный день они изменят тебе, при первом удобном случае, и вот тогда у
тебя вообще не останется никакой надежды!")
И это было правдой. Если бы еще тогда он принял этот совет старика,
возможно, он остался бы обычным колдуном, а его сердце было бы тогда в
жадных руках Ууламетса, вместо того, где оно было сейчас, в нем самом,
вызывая боль и причиняя неудобства самому его существованию. Тогда не
случилось бы многое: Ууламетс был бы жив, а он сам, возможно, как Ивешка,
был бы под постоянным присмотром старика, всю жизнь делая только то, что
Ууламетс разрешал бы ему.
Он думал и об этом тоже. За несколько таких упущенных случаев он мог
быть просто благодарен.
Теперь следовало искать другие возможности, особенно когда Саша
сделал его таким беспомощным и бросил на произвол судьбы все, о чем он
когда-то мечтал, что чувствовал и чего хотел, и только Бог знает, что
могло из всего этого выйти. Он хотел, чтобы Саша понял все пугающее
безрассудство своего поступка, и хотел быть откровенно честным в своем
предложении, но тот пожелал ему замолчать, и с такой силой, что это сашино
желание обожгло его.
Черт возьми, он не ожидал такого отпора с того момента, как
повстречался с Драгой. И этот мальчишка сделал это столь безнаказанно,
отказавшись даже выслушать его, отказавшись таким образом от столь редкого
случая...
- Дурак! - произнес он вслух. - Ты отбросил с такой небрежностью ваши
собственные жизни!
Петр с беспокойством взглянул на него. Но он чувствовал, что Саша
воспринял многое из недосказанного им, и промолчал. Он попытался бороться
с ним, пока не убедился, что тот не желает слышать его доводы и не
позволит и Петру услышать их: Саша сомневается в каждом его слове и в
каждом доводе, потому что Саша знал свои собственные недостатки в
отношении волшебства и просто-напросто принимал все сказанное им за
откровенную ложь.
Но и ему был знаком такой способ защиты: он пользовался им еще в те
времена, когда был так еще молод и глуп, и чертовски несведущ во всем. И
