Эла, единственную незамужнюю женщину в крепости Бэрроу. Она уже видала
женщин из болот, которые приходили за мужьями в Джунай, злых и нищих, как
ее тетки, как ее сестра Сил; а еще были женщины из Чадриха, которые просто
пугали ее. Самыми приятными, но совершенно безнадежными в ее снах были
мысли об огромном северном острове Шиюн, куда уходило золото, где правили
полукровки и их процветающие слуги жили в достатке и роскоши, в то время
как весь остальной мир тонул.
Когда она косила траву серпом, она думала о Фваре, стараясь вложить
всю силу своей ненависти в руку и искренне желая почувствовать такую же
ненависть по к нему, хотя и знала, что ненависти этой нет. Она была обречена
на недовольство. Она отличалась от всех детей Ивон и от самой Ивон. Ее тетки
говорили, что в крови Ивон был какой-то порок, и это очень сильно
проявлялось в ней, делая дерзкой и дикой. Ивон, как и Джиран, видела сны. Ее
дед Кельн, священник из крепости Бэрроу, дал ей дерево сича и семена азаля,
чтобы вложить в амулет, который она носила на шее,-- вместе с каменным
крестиком королей Бэрроу, которые, по слухам, защищали от колдовства,-- но
она продолжала оставаться мечтательной. Пороки полукровок, как утверждала
ее тетка Джинел, от которых никакие амулеты не защищали, были
единственным, что последние могли использовать в отношениях с людьми. Злые
языки утверждали, что ее мать Ивон встретила однажды владыку-полукровку
или кого-то еще хуже на дороге накануне Средигодья, когда по дороге еще
можно было ездить, а мир был шире. Но линия Эла шла от священников, и дед
Кельн однажды шепотом утешал Джиран тем, что ее отец в молодости тоже
видел сны, но заверял, что этот недуг прошел у него с годами.
Ей бы очень этого хотелось, потому что некоторые сны приходили к
ней, когда она бодрствовала, и в одном из них она видела себя в Шиюне,
сидящей на огромном холме среди сватающихся к ней полукровок, по
сравнению с которыми Фвар -- ничтожество. Это были сны-желания,
совершенно не похожие на сны, от которых ее прошибал холодный пот, в
которых она переживала обреченность Чадриха или судьбу Соши, видела под
водой лица утонувших -- сны о Хноте, приходившие, когда луны начинали
сближаться, а небо, море и земля вздымались в конвульсиях. Казалось, что
приливы и отливы двигаются в ее крови, делая ее мрачной и расположенной к
диким выходкам во времена прилива Хнота. В ночи прилива она даже боялась
уснуть; все луны сияли, и она клала ростки азаля под подушку, лежа без сна
столько, сколько могла.
Ее кузины, как и все в доме, боялись, когда она говорила об этом,
считая, что все это болезненные желания и мечты. И только Фвар, который
ничего не уважал и которого меньше всего волновало подобное, хотел ее в
жены. Другие предлагали ей более кратковременные и менее постоянные связи,
но она оставалась одна. И была несчастна.
Существовала еще одна причина, которая держала ее в крепости
Бэрроу: страх, что если кто-то из болотников возьмет ее в Чадрих, он может
потом отказаться от нее и оставить вне закона, без всякого прибежища,
умирать в болоте. Может быть, у нее хватит решимости однажды отважиться
на этот риск, но этот день еще не настал. Сейчас она была свободна и одинока,
и счастье, что у нее были Соша и Сил, было лучшее время в жизни, когда она
могла скитаться по островкам как ей хотелось. Конечно, что бы о ней ни
говорили и о чем бы ни перешептывались тетки, она не была рождена от
владыки-полукровки, или от маленьких людей из Эрина,-- ни за горсть золота,
ни в обмен на него. Она была уроженкой Бэрроу. Море вполне могло
поглотить весь Хиюдж на протяжении ее жизни, затопив холмы Бэрроу и все
вместе с ними, но это было еще так далеко и не пугало ее в этот теплый день.
Возможно, подумала она, улыбаясь про себя, она совершенно
равнодушная и время от времени сумасшедшая, но ровно настолько, насколько
может быть сумасшедшим человек, живущий на краю земли. Может быть, в тот
момент, когда она видела свои беспокойные сны, она и была здорова; а в дни,
когда чувствовала мир и покой, была по-настоящему сумасшедшей, впрочем,
как и все другие. Это приятно тешило ее тщеславие.
Руки Джиран продолжали работу, размахивая серпом и аккуратно
связывая снопы. Ничто не привлекало ее внимания, кроме песенки кузнечиков.
В ранний полдень она отнесла все вниз, чтобы погрузить на лодку, и села
отдохнуть у воды. Поела, наблюдая за бурлящей у холма водой. Это место она
знала великолепно.
Пристально вглядевшись, она вдруг поняла, что на другом берегу
появилась новая любопытная тень, и выглядит она словно рана на холме,
открытая рана в камне. От неожиданности она проглотила не жуя большой
кусок и оставив все лежать -- банки, серп, снопики травы,-- подобрала только
веревку и, весло.
Гробница. Погребальная пещера была вскрыта дождем, который шел
прошлой ночью. Ее руки вспотели от возбуждения, когда она, оттолкнув лодку
от берега, гребла по узкому каналу.
Другой холм был почти идеально коническим со следами шрамов на
вершине -- все подозрительные холмы, могущие содержать в себе сокровища,
носили такие раны, нанесенные жителями Бэрроу, проверявшими, что здесь
находятся за могилы. Конечно, эти исследователи ничего не находили и
оставляли могилы зиять своей пустотой под открытым небом.
Но воды, подмывающие основание холмов, сделали то, что людям не
удалось, и возможно открыли то, что люди не нашли: сокровища, золото,
предметы роскоши -- здесь, на краю мира. Днище плоскодонки задело
прибрежные камни, и Джиран спрыгнула в воду, бредя по колено до тех пор,
пока не ступила на берег. Она втащила лодочку на твердую землю, в тень
деревьев. Затем задрожала от волнения, обнаружив, что камень, торчавший над
погребальной пещерой, был словно обрублен на конце, доказывая, что не
являлся работой естественных сил. Дождь просто омыл его, подставляя первым
лучам солнца, поэтому естественно, что она не могла увидеть это несколько
дней назад. Она двинулась к зияющему отверстию и вошла внутрь.
Здесь был могильный холод и мрак. Это была одна из самых богатых
погребальниц. Джиран с трудом сглотнула, чувствуя комок в горле, вытерла
руки о юбку и сжала плечи, протискиваясь в узкий проход. На секунду она
растерялась, вспоминая, насколько опасным может быть такое путешествие в
одиночку, и подумала, не стоит ли вернуться назад и посоветоваться с
кузинами. Но вороватые кузины наверняка откажутся. Она вспомнила облака,
надвигающиеся с востока, означавшие, скорее всего, дождь.
По мере того как ее глаза привыкали к темноте, она начала различать
свет, пробивающийся из какой-то расщелины наверху. Должно быть, верх
могилы тоже освещен, поскольку купол разбит. Она не могла увидеть, что
находится внутри тоннеля, но знала наверняка, что там целая, неразграбленная
могила. Ни один из воров прошлого не отважился бы войти в сводчатую
могилу сверху, если только не задавался целью сломать себе шею. Все попытки
древних кладоискателей наталкивались на расщелину в холме, в которую
можно было только провалиться и завалить самого себя камнями. Так что этот
шанс был для нее как награда, о которой поколения жителей Бэрроу могли
только мечтать. Возможность стать предметом сплетен и легенд на столь
долгое время, пока существует этот мир.
Она сжала амулеты, висящие на шее на кожаном шнурке и
защищающие от призраков. С ними ей было не страшно в темноте и
неизвестности подобных мест -- она привыкла бродить по могилам и
погребальницам с самого детства. Единственною опасностью, которая ей
грозила, был слабый потолок и вход в тоннель. Она отлично понимала,
насколько ненадежными являлись покатые стены этого храма. Много раз она
слышала, как один из ее дядей, Лар, свалился и нашел свою смерть среди костей
открытой гробницы короля по имени Ашо. Затаив дыхание, она начала
потихоньку двигаться вперед, протискиваясь в узкие проходы, не щадя нежной
кожи и сгорая от нетерпения.
Затем она пошла по проходу в самой гробнице, вымощенной тропинке,
которая вела выше и выше, к двери, словно лестница башни, к проходу,
который едва мерцал в рассеянном свете. Она подняла руку и потрогала камни,
которые, знала, должны были быть вокруг. Первый подступ был на уровне ее
роста, и она не могла добраться до вершины следующего блока. Это
доказывало, что она находится у могилы одного из Первых Королей, сразу
после времен Тьмы, поскольку потом люди не строили таких богатых и
помпезных усыпальниц.
Этот холм, уже даже не несущий имени короля, старый и забытый, был
одним из ближайших к холму Анла, и по традиции располагался поближе к
силам, над которыми эти короли хотели властвовать -- так говорилось в
легендах, ко временам которых им всем хотелось бы вернуться. Забытое имя; но
он был велик и всемогущ, и, конечно, подумала Джиран с замиранием сердца,
очень, очень богат. Она шла по тропинке, ведущей к могиле, щупая в темноте
путь, и вдруг неожиданный страх охватил ее,-- об этом она не подумала,--
возможно там окажется логовище какого-нибудь дикого зверя. Ей не
приходило это в голову раньше, поскольку в воздухе вроде бы не было никакой
угрозы, но, в любом случае, было бы неплохо, чтобы сейчас с ней оказалось
весло или, того лучше, серп. Однако больше всего она сейчас нуждалась в
лампе.
Она вошла в зону, расположенную под куполом, где солнечные лучи
падали сверху, обрисовывая контуры предметов на полу и освещая золотистую
пыль на камнях и замшелых руинах. Ее шаги отдавались эхом высоко над
головой.
Она видела много могил, некоторые зачастую были едва ли больше
тела короля, захороненного в ней, видела и две огромные куполообразные
усыпальницы Ашрана и Анла, которые были давным-давно разграблены, и
гробница Ашрана давно уже была открыта небесам. Однажды она наблюдала
за вскрытием одной из небольших могил, за работой своих дядьев. Но никогда
ей еще не доводилось в одиночестве нарушать молчание и темноту
погребального склепа.
Упавший со свода камень разломал погребальные дроги, и слабый свет
освещал лишь то, что должно было быть останками короля: старые тряпки и
кости. У стены напротив была другая груда останков, принадлежавших,
должно быть, его двору -- прекрасным леди и смелым рыцарям. Она
представила похоронную процессию, следующую за своим королем для того,
чтобы умереть,-- все одеты в великолепные одежды, молодые и прекрасные,
распевающие религиозные песни. В другом месте, должно быть, была залежь
заплесневевших костей их лошадей, огромных высоких животных, которые
топтались и упирались от страха, совсем не желая, в отличие от своих господ,
последовать в усыпальницу -- тех самых животных, которые бегали когда-то по
равнине, где сейчас плещется море. Она отчетливо разглядела поблескивающую
в пыли сбрую.
Она знала легенды и песни, написанные на древнем языке, которые
были жизнью и смыслом Бэрроу; богатство их содержания давало пищу ее
самым счастливым мечтаниям. Она знала по именам всех королей, которые
были -- гордая майжа -- ее предками, она знала, как они жили, хотя не могла
прочитать их письмена. По картинам она знала, как они выглядели, и была
влюблена в красоту волшебного искусства, процветавшего в те времена. Она
искренне сожалела о том, что эти вещи обречены временем на разрушение и
тлен. Конечно, она уже многое забыла из того, что ей приходилось видеть в
детстве, ибо не сознавала тогда красоту предметов, не понимаемых
болотниками, даже не отдававшими себе отчета в культурной ценности золота,
используемого ими в торговле. Сказки были необходимы, чтобы учить детей,
но их красота не ценилась в Бэрроу. Цену имело только золото или что-то, чем
можно было обладать.
Двигаясь, она задела какой-то предмет около двери. От ее
прикосновения он издал звук, отдавшийся в темноте гулом. В горле застрял
ком, она внимательно и тревожно прислушалась к пустоте, образовавшейся
