столба, поджигая бересту, которая затрещала и завертелась, как живая. Огонь
перекинулся на дрова, они занялись сначала нехотя, потом все веселее и
веселее.
Денница пошевелила ногами, стараясь прижать их к столбу, убрать подальше
от пламени, но ремни не дали, и тогда она гордо вскинула голову и
уставилась прямо в горящие, безжалостные глаза черного деревянного идола.
Снизу подымался сизый дым, густой и горький, и, словно нарочно, обволакивал
тело женщины, не спешил улетать в небо. Денница сперва старалась дышать
пореже, но вспомнила слова кудесника и вдохнула полной грудью. Шершавый,
терпкий дым продрал горло, заскреб легкие. Денница закашлялась, из глаз
потекли слезы, идол расплылся и потерял грозность, превратился в кого-то
очень знакомого, а треск горящих дров, радостный и ритмичный, сладывался в
мелодию...
...она узнала эту песню и голос певца, высокий и чистый, цепляющий за
душу, будящий в ней щемящую грусть.
...Долго ждала суженого -
Выплакана очи.
Затянулось сине небо
Тучами багровыми.
Вышла на берег крутой
К бездонному омуту,
Утолила жар сердечный
Холодной водицей.
Он встал перед ней на колени, припал к стопам губами, горячими,
страстными, поднимаясь все выше и выше...
...заходящее солнце неторопливо спряталось за деревья на краю -леса,
налив напоследок розовым светом облака, точно давало знать, что насытилось
кровью и больше не гневается на русичей.
Кудесник протер слезящиеся глаза, проморгался, снимая с них усталость,
повернулся к впадине, в которой дымились угли, долго смотрел на них, будто
ожидал, что сейчас из-под пепла восстанет денница, живая и еще краше, чем
была. Не дождался и пошаркал к идолу, сел на нижний валун. Ноги идола
оказались как раз над головой старика, как бы стояли на ней, и чудилось,
что оба они идолы - победитель и побежденный.
Александр Чернобровкин
ВОЛХВ
Рассказ
Пещера была вырыта в склоне пологого холма, поросшего соснами, высокими и
стройными, и смотрела входом, завешенным медвежьей шкурой, на ручей,
широкий, в пару саженей, в котором зеленоватая вода текла так медленно, что
казалась стоячей. Неподалеку от пещеры горел костер, еле заметное в
солнечных лучах пламя облизывало крутые бока чугунка, на дне которого
булькало густое фиолетовое варево. Около костра прогуливался крупный ворон,
прихрамывающий на левую лапу, часто останавливался и наклонял и выворачивал
голову, будто прислушивался к идущим из земли звукам, потом встряхивался и
ковылял дальше. С ближней к входу в пещеру сосны серо-оранжевой лентой
соскользнула на землю белка, села на задние лапки и требовательно зацокала,
настороженно косясь на ворона. Тот дважды поклонился, словно приветствовал
зверька, и неспешно направился к нему.
Из пещеры вышел высокий, худой и жилистый старик с длинными седыми
волосами, спадающими на плечи и спину из-под островерхой волчьей шапки, и
бородои, раздвоенной внизу, одетый в серую холщовую рубаху, почти сплошь
покрытую латками, и черные холщовые штаны. Присев на корточки, он угостил
белку орехами, а ворона - салом. Бледно-голубые глаза его смотрели на
зверька и птицу и, казалось, не видели их, потому что переполнены были
грустью и тревожным ожиданием.
Вдалеке, ниже по течению ручья, застрекотала сорока. Старик вздрогнул,
прислушался. Стрекотание повторилось, теперь уже ближе к пещере: кто-то шел
сюда. На губах старика появилась слабая улыбка, он чуть слышно произнес:
"Ищите себе другого хозяина..." и погладил указательным пальцем белку,
которая сразу же убежала с недогрызанным орехом в зубах на сосну, а затем
ворона, который дважды поклонился, точно благодарил за угощение и ласку,
встряхнулся и поковылял к костру. Старик переоделся в пещере в белую
рубаху, новую и чистую, сходил к ручью, где, собрав в пучок, спрятал под
шапку длинные седые волосы и тщательно вымыл руки, лицо и шею, жилистую и
морщинистую, покрытую густым белесым пушком. Подойдя к костру, он сел на
лежащее там бревно, наполовину вдавившееся в землю, снял с огня чугунок и
аккуратно перелил фиолетовое густое варево в приготовленный загодя
туесочек. Плотно закрыв крышку, поставил туесочек на край бревна и
погладил, как живого, прося не подвести.
Сорока стрекотала все ближе и ближе, и вот из-за деревьев вышел к ручью
отряд из четырех человек и направился вверх по течению. Первым шел худой
низкорослый монах с рыжей козлиной бородой и торчащими изпод черной
скуфейки длинными патлами, одетый в черную рясу, подпоясанную бечевой. За
ним шагали три стрельца: пожилой дородный мужчина в зеленой шапке и
кафтане, подпоясанном серебряным ремнем, на котором слева висела сабля, а
справа - кинжал; юноша лет двадцати, одетый в малиновую шапку и серый
кафтан и вооруженный саблей и коротким копьем; и замыкал шествие кривоногий
мужчина средних лет со скуластым плоским лицом, на котором росли жиденькие
черные усики, а вместо бороды торчало несколько длинных волосин, одетый в
испятнанный ржавчиной шишак и длинный, не по росту, армяк и вооруженный
луком со стрелами и саблей. Заметив старика, маленький отряд ускорил шаг и
сбился поплотнее.
К костру они подошли цепью и остановились полукругом, переводя дыхание.
На старика они глядели молча, с любопытством и злым торжеством: попался! А
тот вроде бы и не замечал их, подталкивал прутиком в огонь выпавшие
головешки. Усмехнувшись чему-то своему, он поднял голову и посмотрел на
пожилого стрельца, как догадался, старшего над отрядом.
- Долго добирались. Или проводник дорогу неверно указал?
- Да нет, заплутали маленько - вытирая пот со лба, ответил пожилой.
- А чего же прямо сюда не довел? - спросил старик и сам ответил: -
Побоялся, вражина. Обещал я ему руки пообрывать, если в лесу встречу.
Капканы и самострелы он ставит, зверя почем зря бьет, не ради мяса или меха
- какой сейчас мех?! - а так, для забавы. А что самки сейчас котные или с
детенышами - ему все равно. Человек, а хуже зверя...
- Не тебе судить! - вмешался монах. - Какой ни есть, а в истинного бога
верует, не чета тебе, идолопоклоннику!
- Бог у него - нажива, - возразил старик. - Меня предал и к тебе смерть
приведет.
Монах перекрестился и опасливо оглянулся, будто проверял, не прячется ли
сзади проводник.
- Ничего, мы с тобой в долгу не останемся, - успокоил его старик.
- Я с волхвами ничего вместе не делал и делать не собираюсь! - надменно
сказал монах.
- Ну-ну, - улыбнувшись, произнес старик.
- Не нукай, не запряг! - раздраженно крикнул монах и повернулся к
старшему над отрядом: - Вяжите его!
- Ой, не спешили бы! - шутливо предупредил старик. - Чем дольше я
проживу, тем дольше и вы по земле ходить будете, - добавил он серьезно,
кинул прутик в костер и собрался встать, но плосколицый стрелец выхватил
саблю из ножен, а юноша приставил острие копья к стариковой груди, открытой
вырезом рубахи.
Волхв взялся за древко копья сразу за наконечником, с силой вонзил его в
себя. Острый, поблескивающий на солнце, железный треугольник легко прорвал
дряблую кожу, вошел в тело. Стрелец от удивления расслабил пальцы, не мешая
самоубийству. Когда наконечник влез в грудь на две трети, старик медленно
вынул его. Железо осталось чистым и сухим, и из раны не полилась кровь, она
быстро затянулась, остался только темно-красный надрез. Волхв отпустил
копье, и оно упало на землю.
- Радуйтесь: не так-то легко меня убить, а значит, и вы дольше солнцем
полюбуетесь.
- Ну, смерть по-разному можно принять, - справившись с удивлением,
возразил пожилой стрелец. - Не берет железо, возьмет...
- ...огонь? - Старик наклонился к костру, выбрал из середки самый алый
уголек, покатал его на ладони, показывая всем, а потом протянул пожилому.
Стрелец, повинуясь неведомой силе, подставил руку, а когда в нее упал
уголек, вскрикнул и затряс ею в воздухе.
- Ты брось так шутить! - пригрозил он и облизал обожженную ладонь.
- Разве я шучу? Просто показал, что и огнем меня не возьмешь... И отравой
тоже.
Старик открыл стоявший на бревне туесок, вылил из него тягучую фиолетовую
каплю на желтый одуванчик. Цветок мигом почернел и пожух, а затем
рассыпался на кусочки. Волхв отпил из туеска, закрыл его крышкой и поставил
на край бревна, поближе к монаху. С трудом шевеля окрасившимися в
фиолетовый цвет губами, произнес:
- Видите: живучий. - Он улыбнулся, наклонил голову и зажмурил глаза.
Плосколицый стрелец, который подошел поближе, чтобы посмотреть, как
отрава подействует на цветок, и теперь оказался позади старика, уперся
взглядом в склоненную жилистую шею, покрытую густым белесым пухом, и вдруг
привычным жестом, не думая, что творит, рубанул по ней саблей. Голова
как-то слишком легко отделилась от шеи, упала на землю, уронив шапку, и,
брызгая кровью, закатилась в костер, откуда будто с насмешкой уставилась на
убийцу прищуренным, бледно-голубым глазом. Запахло палеными шерстью и
мясом.
Два других стрельца и монах разом перекрестились. С ближних сосен
донеслось карканье ворона и цокотание белки.
Плосколицый стрелец удивленно посмотрел на саблю, точно она действовала
без его ведома, потом на волхва, ожидая, не вынет ли тот свою голову из
костра и не прирастит ли опять к шее, но не дождался и столкнул с бревна
безголовое туловище, из которого ручьем хлестала кровь, и вытер клинок о
белую рубаху, новую и чистую.
Монах, гадливо морщась, вытолкнул ногой из костра голову.
- В аду дожарится... Пойдем в пещеру, капище порушим.
С ним пошел плосколицый стрелец, и вскоре оттуда послышались грохоти
треск, а пожилой стрелец и юноша направились к ручью, где попили воды,
зачерпывая ее ладонями. Юноша утерся рукавом и лег навзничь на траву,
положив под голову малиновую шапку, пожилой сел рядом, сорвал длинную
травинку и, откусывая и сплевывая маленькие кусочки ее, сказал:
- И железо его берет, и огонь. Кудесил, кудесил, а помер как все - жаль,
да?
Юный стрелец не ответил, смотрел на облако, похожее на стельную корову,
которая подкралась к солнцу и собиралась боднуть его.
Из пещеры вышел плосколицый стрелец, неся в одной руке плотно набитую
торбу, а в другой - серебряного идола в локоть высотой и со вставленными в
глазницы красными драгоценными камнями. Следом появился монах с серебряными
баклагой и тремя стопками, сорвал закрывающую вход медвежью шкуру, потащил
ее по земле за собой.
- Во! - похвастался стрелец серебряным идолом. Идол, повернутый лицом к
солнцу, грозно блеснул красными глазами.
- Богатая добыча! - оценил пожилой. - Вот уж не думал, что найдем
что-нибудь ценное у такого... - он посмотрел на старые порты на безголовом
теле.- Этого хватит месяц гулять.
- В монастырь надо отдать, - вмешался монах. - Очистим его молитвами от
скверны, и тогда можно будет переплавить.
- И без монастыря очистим. - Пожилой высыпал из торбы па траву каравай
хлеба, куски сала и вяленого мяса и несколько луковиц, положил в нее
идола.- А монастырской долей будут баклага и стопки - это даже больше, чем
четвертая часть, так что не ропщи.
Монах криво усмехнулся, пожевал рыжий ус, не отрывая жадного взгляда от
торбы. Поняв, что спорить со стрельцами бесполезно, сказал:
- Пусть будет по-вашему... Ну что, перекусим перед дорогой - не пропадать
же добру?
- Это можно, - согласился пожилой.
Стрельцы расстелили медвежью шкуру, сели на нее и принялись нарезать
хлеб, мясо и сало и чистить луковицы, а монах подошел к костру будто бы
посмотреть еще раз на мертвого идолопоклонника, а сам незаметно взял с
бревна туесок и перелил фиолетовую жидкость в баклагу. Вернувшись к
стрельцам, он потряс баклагу в воздухе, отчего в ней заплескалось вино,
сделал вид, что пробует его, а затем предложил:
- Ой, вкусное вино заморское - отведаем? В монастырь его незачем нести,
на всех братьев не хватит, значит, настоятелю достанется.
