Помолчав немного, будто собирал силы, чтобы произнести последние слова,
приказал: - Ложись и жди.
Денница, широко расставляя ноги, приблизилась слабой, больной походкой к
ложу, оглянулась. В пещера никого больше не было. Она села на ложе - и
застонала томно: прикосновение ягодиц и бедер к мягкому, ласковому меху
оказалось необычайно приятным. Закусив нижнюю губу и плотно смежив веки,
она, вздрагивая от наслаждения, легла навзничь. Деннице показалось, что
чувствует, как от очага катятся волны тепла, каждая следующая - теплее
предыдущей, словно пламя разрастается ввысь и вширь, запахло гарью,
послышались мужские голоса, пьяные и злые, и звон оружия...
...горело где-то рядом, соседний, наверное, дом, оттуда и голоса
доносились. Никто не ожидал нападения среди бела дня, большая часть селян
была в поле, а те, кто, как она, остались присматривать за домом, не успели
убежать в лес. Она, двенадцатилетняя девочка, залезла под лавку и накрылась
старым рядном, тревожно прислушиваясь к голосам, доносившимся со двора.
- Моя! - крикнул молодой мужчина, и ступеньки крыльца заскрипели под
тяжестью его шагов.
Сильный удар распахнул входную дверь, жалобно заскрипели петли, в сенях
загрохотал, покатившись, пустой бочонок. Свистнул меч, легко переполовинив
полог из волчьих шкур, и со стуком вонзился в притолоку. Мужчина перешел из
сеней в горницу, поддел ногой скамеечку, которая с шумом покатилась к лавке
и остановилась в полусажени от нее. Зазвенело железо о железо - сбили замок
с сундука, стукнулась крышка о стену, с тихим шорохом начала падать на пол
одежда, штуки полотна.
Девочка чуть приподняла угол рядна, посмотрела в сторону сундука. Возле
вороха вываленной на пол одежды она увидела сапоги, большие и стоптанные
наружу, о левое голенище бились ножны меча. Ноги торопливо сгребали одежду
и штуки полотна на растелеиный рядом платок с желто-красными цветами по
черному полю. Руки схватили два противоположные угла платка, связали их,
потянулись за двумя другими - и девочка увидела лицо грабителя, молодое и
загорелое, с короткой русой бородкой и, кажется, серыми глазами: разглядеть
не успела, потому что испуганно закрылась рядном.
Грабитель подошел к лавке, нащупал под рядном девочку, рывком вытянул ее.
Спрятав меч в ножны, он намотал на левую руку девичью косу, а правой
разорвал рубаху. Худенькое, угловатое тело с едва проклюнувшейся грудью не
сильно заинтересовало его. Какое-то время он молча разглядывал девочку,
затем помял грудь, бедра, одобрительно гмыкнул. Толкнув девочку на лавку,
он неспеша снял пояс с мечом.
Девочка лежала неподвижно, хоть и боялась, но уже не так, как раньше,
потому что поняла: не убьют, сделают другое. В ноздри ей ударил запах
чужого тела - тяжелый дух пропотевшего мужчины. Шершавая, мозолистая рука
помяла ее бедра, раздвинула, согнув в коленях, ноги. Твердое и упругое
вдавилось в ее промежность, наполнив тупой болью. Мужчина дернулся и
хекнул, словно рубил дрова, - и другая боль, острая и короткая, пронзила ее
тело, заставила жалобно вскрикнуть. Потом было терпимо, вот только ноги
начали затекать.
Скрипнув зубами, мужчина замер и напрягся, через какое-то время ослаб
телом и как бы потяжелел, дыхание стало реже и тише и переместилось с
темечка девочки на ее щеку и шею. Он отпустил ее ноги, и девочка осторожно,
боясь потревожить мужчину, разогнула их и облегченно вздохнула. Грабитель
слез с нее, сел на край лавки. Шумно зевнув, он почесал через одежду грудь,
пошел к печи. Заслонка полетела на пол, из печи были вытащены обе кринки
топленого молока, желтовато-белого, с темно-коричневой пенкой. Мужчина
выдул одну кринку и разбил ее о стену, из второй выловил пальцем пенку, а
молоко выплеснул в печь. Вернувшись к лавке, он подпоясался, вынул меч из
ножен.
Девочка, испуганно всхлипнув, отвернулась к стене, закрыла лицо руками.
Острие меча коснулось ее шеи, поддело косу. Грабитель другой рукой оттянул
косу и перерезал ее мечом, полюбовался добычей, весело хохотнув, сунул в
узел к награбленному добру и вышел из избы.
Девочка слышала, как проскрипели ступеньки крыльща, как заржал во дворе
конь, как мужчина перекинулся с кем-то короткими фразами, как вдалеке
прокричали зычно и всадники поскакали туда. В деревне стало тихо, даже
собаки не брехали, но девочка боялась пошевелиться. Между ног было мокро и
липко, наверное, текла кровь. И еще жалко было косы - девочка дотронулась
до коротких и колючих прядей на затылке, - без которой хоть из дому не
выходи. Она тянулась лицом в подушку и заревела от стыда и обиды...
...пролились слезы и как бы размыли горе. Она еще раз потрогала волосы на
затылке, упругие, отталкивающие ладонь, перевернулась на спину и открыла
глаза. Огонь в очаге горел ярко - кто-то подкинул несколько поленьев - и
блики бегали по неровным стенам пещеры, словно бы выгоняя темноту из трещин
и впадин. Возле очага валялись черепки от разбитой кринки, у входа в пещеру
- перерубленные волчьи шкуры, а в полусажени от ложа - сломанная скамеечка.
С поляны доносились звуки веселого пиршества и захлебистый, бесстыдный
смех, каким провожают из-за свадебного стола жениха и невесту...
..жених стоял с самодовольной улыбкой на красном лице, нокрытом крупными
каплями пота, и будто не видел невесты, неотрывно смотрел на ложе, словно
сомневался, то ли это или найдется другое? Убедившись, что другого нет,
подошел к ложу, сел на край и как-то сразу растерял самодовольство,
превратившись в усталого человека, наконец-то обретшего тишину и покой. Он
оперся руками о колени и задумался о чем-то, затем привычным жестом
расстегнул неподдатливые крючки нового кафтана, богатого, шитого серебром,
потянулся к сапогам и тут вспомнил, почему здесь находится. Выставив ногу
вперед, он скорее попросил, чем приказал:
- Разувай.
Невеста опустилась перед ним на колени, взялась двумя руками за
остроносый сапог из мягкой кожи, потянула на себя. В нос ей шибанула вонь
потной ноги, а портянка была такой мокрой, будто в ней ходили по лужам.
Жених пошевелил бледными пальцами с толстыми желтыми ногтями, поставил
разутую ногу на холодный пол, блаженно застонал и протянул невесте обутую.
Пока она стягивала второй сапог, произес извиняющимся тоном:
- Умаялся в них: нерастоптанные, первый раз обул, - а когда она поднялась
с коленей, похлопал се по заду и радостно воскликнул: - Жена!
И сразу приободрился - усталости как ни бывало! - торопливо разделся,
роняя на пол семена хмеля и ржи, которым гости посыпали молодых, и
развалился на ложе.
Невеста раздевалась медленно, стесняясь неотрывного мужского взгляда, а
легла так, чтобы не касаться мужа, и стыдливо закрыла глаза. Он назвал ее
женой, выбрал из всех девушек деревни, потому что любит, и она будет любить
его. Влажными полными губами припал он к ее сухим губам - и она
откликнулась на ласку. По телу невесты растеклась теплая истома,
приглушившая боль, хоть и не такую острую, как тогда, пять лет назад, но
тоже неприятную, а когда стало полегче, раздвинула шире ноги, чтобы мужу
было удобней.
Вскоре он вцепился зубами в ее шею у ключицы, зарычал сладострастно.
Потом зубы его медленно разжались, а тело будто расплылось и стало мягче.
Муж лег рядом с ней, повозился малость, устраиваясь поудобней, и замер со
скрещенными на животе руками.
Опять из нее что-то вытекало, наверное, кровь, надо бы подложить
что-нибудь, но стеснялась, ждала, когда муж заснет. А он, хоть и дышал
теперь ровно, засыпать не собирался. Она почувствовала, как волнами начала
расходиться от него злость: первые были бледно-красными и невысокими,
обещали быстро затухнуть, но следующие вдруг стали багроветь и вырастать,
побежали быстрее и чаще. Она догадалась, что взбесило мужа, и придвинувшись
и прижавшись щекой к его плечу, собралась рассказать, как все случилось,
что не виновна, блюла себя, но не успела. Дальней рукой с маху ударил муж
ее по лицу, отчего из глаз брызнули искорки, в ухе зазвенело, а скулу
свело, если б и захотела что-нибудь сказать, теперь бы уже не смогла.
Больше ее не били, и она нотихонысу отодвинулась от мужа. В голове стоял
тихий звон, какой издает лишь пустота, и в сердце быою пусто...
...и в пещере. Откуда-то издалека, казалось, с другого края леса,
доносилась песня, в которой трудно было разобрать слова, но легко
угадывались грусть-тоска в высоком мужском голосе...
...пели за околицей, где по вечерам собиралась молодежь. Пойти бы
послушать, но замужней женщине туда ходу нет. И она сидела у окошка,
смотрела на темную улицу, надеясь, что молодежь вздумает пройтись через
деревню, и можно будет наконец-то увидеть, кто пост. Вроде бы так и должно
случиться: песня зазвучала громче и отчетливей, будто певец приближался к
центру деревни.
За спиной послышались шаги - вернулся муж. Осторожно, словно хотел шутки
ради испугать жену, подкрался он, обхватил ручищами и ткнулся холодным
носом в ее шею. Жена недовольно пошевелила плечами, высвобождаясь из
объятий.
- Пойдем спать, - просительно молвил муж, - поздно уже, а мне до зари
надо встать, сама знаешь.
Она молчала и не шевелилась, прислушиваясь к песне, пытаясь по отдельным
понятым словам догадаться, о чем в пей поется. Наверное, о том, как тяжко
жить с постылым мужем, как уходят годы, а вместе с ними красота. И детей
нет - боги не дали, -и не на кого истратить любовь, которой накопилось так
много, что тесно ей в сердце, душит сама себя.
- Пойдем, - муж нежно, но требовательно сдавил ее плечо, заставляя
подняться.
Она сбросила его руку и прильнула к окошку: пели уже совсем близко,
сейчас будут проходить мимо их дома.
...Ой, собрались вороны -
Почернело небо -
И напали грозной тучей
На добра молодца.
Долго бил их сизокрылый,
От зори до зореньки
Окропил сухую землю
Кровью вражьей...
Песня вдруг оборвалась, послышался веселый смех, постепенно затихающий:
молодежь пошла назад, к околице.
- Пойдем, а? - скулил муж.
- Ложись, я посижу чуток, - ответила она.
- Подождешь, пока я засну?! - обиженно крикнул он. - Не выйдет! А будешь
упрямиться, к родителям отправлю, не нужна мне такая жена!
- Отправляй, - промолвила она. Чем так мучиться, пусть лучше родной отец
убьет. А может, и к лучшему все обернется.
Словно угадав ее мысли, муж спросил язвительно:
- Думаешь, другой возьмет в жены? Кому ты нужна, пустоцвет?!
Она вздрогнула, как от удара, поникла головой. Глаза ее уставились на
живот, так и не познавший материнства. Она покорно встала, задула лучину,
подождала, когда глаза привыкнут к темноте. Перешла к лавке. Муж уже лежал,
нетерпеливо ерзал. Пусть помается, и чем дольше, тем меньше ей потом
мучиться под ним. Она легла на спину, раздвинула на самую малость ноги: ему
и так хватит, а ей все легче...
...огонь в очаге догорал, еле заметные язычки пламени вырастали над
углями и быстро никли, почти не освещая пещеру. Денница лежала на спине и с
тоской прислушивалась к звукам, глухим и непонятным, словно истершимся о
стенки пещерного лаза. Кажется, мужчины спорили о чем-то, а может, просто
разговаривали - пьяные, поди их разбери! Сейчас кто-то из них вспомнит, что
наступил его черед, и попрется в пещеру. Пусть не спешит, здесь ему не
шибко рады. А с другой стороны - скорей бы все это кончилось...
...она лежала лицом к стене и прислушивалась к звукам в сенях. Муж
нетвердой походкой, перевернув по пути лохань, добрался до двери в горницу.
Какое-то время он царапал дверь, как кошка, не мог, наверное, вспомнить,
как открывается. Вспомнил-таки и, споткнувшись о порожек, с грохотом
ввалился в горницу. Пробурчав что-то невразумительное, но веселое, он на
четвереньках подполз к лавке.
- Слышь? - толкнул он жену в плечо. - А что я тебе принес!
Она не отозвалась, притворяясь спящей. Муж долго рылся за пазухой,
разыскивая подарок, а найдя, снова толкнул ее в плечо.
