- Во, смотри!
В темноте немного-то и увидишь, но любопытство взяло верх. Не
оборачиваясь, жена ощупью нашла руку мужа, тодстопалую, с грубей, шершавой
кожей, и бусы в ней, снизанные из прододговатых твердых зернышек, навериое,
нэ "кошачьего глаза", о таких давно мечтала, упрашивала купить. Она бережно
высвободила бусы из мужней руки, перебрала зернышки, гладкие и теплые,
приложила к шее, примеряя. Вроде бы впору, муж не дал толком померить,
полез целоваться. Она оттолкнула его:
- Погоди!
Расстроенно вздохнув - не даст ведь полюбоваться подарком, пока своего не
получит! - она зажала бусы в руке и перевернулась на спину.
Когда муж после долгих и, кажется, бесполезных стараний слез с ней и
захрапел, негромко и монотонно, убаюкивающе, жена справилась с дремотой,
встала с лавки, подбежала к окну. Месяц светил ярко, видно было, как днем.
Она медленно разжала пальцы, подставив серебристому свету бусы,
свернувшиеся на ладони темной змейкой. Зернышки не вспыхнули зеленоватым
огнем, были тусклы, даже лунный свет как бы сползал с них, не задерживаясь.
Дерево, твердое дерево, может, бук или гpa6, но уж никакие "кошачий
глаз"...
...угли в очаге покрылись сероватым пеплом, однако еще не потухли и
еле-еле подсвечивали пещеру бледным красноватым сиянием, которое не
задерживалось на тусклых деревянных зернышках бус, и денница сжала пальцы,
пряча в ладони обманутую надежду. Слезы, крупные и горячие, покатились по
щекам, унося с собой и силу любовного напитка. Хотелось заснуть, забыться
до восхода солнца, пока не кончатся ее муки...
...она с трудом открыла глаза, потому что веки налились тяжестью, по пуду
в каждом. Много выпила вчера, надо было отказать от последней чарки, и муж
не советовал, но именно назло ему и приняла ее. Распухшим языком, едва
помещающимся во рту, облизала сухие, словно покрытыр рыбьей чешуей, губы,
попробовала сглотнуть слюну, вязкую и кислую, не смогла и протяжно
застонала, стыдясь самой себя. И тело болело, особенно бедра и низ живота.
Она провела рукой по груди, животу, просунула в промежность, дотронувшись
до волосков, мокрых и слипшихся. Кажется, было. А с кем? Что, если не с
мужем? Если и не с ним, то сам виноват: у хорошего мужа и жена хорошая...
...она повернула тяжелую, одурманенную голову к очагу. Пламя, еще робкое,
еле заметное, протискивалось в щели между серыми углями и жадно облизывало
светлые березовые поленья, наваленные как попало. Значит, было. А с кем?
Какая разница, пусть и остальные пройдут так же незаметно. Деннице вдруг
стало веселю, по телу словно бы пробежала горсть горячих искорок, сделав его
легким и сильным. Наверное, опять подействовал кудесников напиток, вторая,
большая, часть его, вылитая после того, как поперхнулась.
К пещере приближались шаги, твердые и неторопливые: идущий не сомневался,
что получит сложенное ему. Получит, но не сразу, сперва вопросит хорошо,
пока не решит, что напрасно старается, пока не перегорит в нем желание,
тогда она и уступит, чтобы награда показалась ему наказанием".
...он вошел в горницу, снял шапку, тряхнул русыми кудрями, пригладил
курчавую бороду, улыбнулся, одновременно и задиристо и робко, показав
ровные белые зубы, глянул зевеновато-голубыми глазами ей в глаза и проник,
казалось, прямо в самые тайные уголки ее сердца. И не стало у дее сердца,
хотя и билось что-то в груди, бешено и гулко, оно словно бы растаяло, как
воск на огне, и перетекло из ее глаз в мужские, такие родные, будто вею
жизнь их знала. Он приоткрыл рот, намереваясь чтото сказать, а она уже:
знала, какой у него голос - тот, высокий и чистый, цепляющий за душу,
будящий щеьи1- щую грусть.
- Здравствуй, хозяюшка? Примешь гостя?
При первых же звуках его речи что-то оборвалось и лопнуло у нее в груди -
не сердце, того уже словно бы не било, - красплескалось жидким жаром по
всему ее-телу, вхшностью обессилив, даже ноги подогнулись.
- Что молчишь? Али не рада? - с наигранной обидой: спросил он.- А то могу
к соседям войти!
- Оставайся, - разрешила она тоном, больше похожим на просьбу. Щеки ее
полыхнули пунцовым румянцем: ведет себя, как потаскуха! Ода сложила руки на
живою, вщепивишеь одной в другую, и строгим голосом добавила: - Если ничего
дурного в мыслях не держишь.
- Дурного? - переспросил: он, облизав сочише губы. - Глядя иа такую
красоту, можно- думать только о хорошем!
Он подошел к ней вплотную - отшагнуть бы ей, да не было моченьки! - и
обнял крепко - косточки хрустнули, - прижал к себе, заставив приподняться
на цыпочки. Она обмякла, повисла на его руках, а тело ее словно бы опало
бесшумно на пол, как одежда, оставив в мужских руках лишь женскую душу,
исстрадавшуюся без любви. Он поцеловал ее, затем подхватил на руки и отнес
на лавку, ловкими и нежными движениями раздел ее, застыдившуюся, точно
впервые была с мужчиной. Целовал долго и неторопливо, будто собирал по
капле любовный мед, в который превратилось, расстаяв, ее сердце, и ей
захотелось, чтобы поскорее сделал больно, иначе выпьет до дна и нечего
будет дать ему в следующий раз. Она верила, что они еще встретятся, много
раз, больше, чем поцелуев, которые она уже получила и еще получит этой
ночью. И когда она изнемогла от ласк, он сделал ей больно, однако боль была
настолько приятной, насколько болезненно жутким своей необъятностью,
глубиной и остротой оказалось наслаждение, заставившее закричать ее не
своим голосом.
Она словно бы выбиралась из рдяной кудели, теплой и мягкой, не веря еще,
что все это было на самом деле, а не приснилось. Чуть скосив глаза, она
увидела лежавшего рядом мужчину с прилипшими ко лбу, мокрыми от пота,
русыми кудрями. Прижавшись носом к его горячему плечу, положила руку ему на
грудь, в которой надсадно билось сердце, погладила, помогая успокоиться.
Мужчина понял ее жест по-своему и, крепко сжав ее ослабевшую ладонь,
произнес тихо и твердо, как клятву.
- Я вернусь. Обязательно вернусь...
...она лежала с закрытыми глазами и вспоминала то, что было с ней совсем
недавно и вроде бы много-много лет назад, вновь переживала самые приятные
мгновения, путь и не так ярко, как было на самом деле, зато их можно
повторять бесконечно.
В пещеру доносились отголоски мужского пира, невнятные, точно размытые
росой. Вдруг послышался звон железа о железо - опять дерутся, опять
какой-то женщине плакать. Протяжный, предсмертный стон комком влетел в
пещеру, побился о неровные стены и сполз, будто растаял в тепле,
прекратился и звон клинков. Над поляной повисла тишина, гнетущая, недобрая.
Нарушил ее мужской голос, высокий и чистый, но песню пел грустную, словно
прощался с жизнью.
...Где кровь вражья капала,
Земля загоралась,
Покрывалась скалами -
Клыками черными.
Обессилел сокол ясный,
Ослабели крылья,
И упал широкой грудью
На камни острые...
...она стояла у лавки и с тревогой прислушивалась к шуму во дворе. У
крыльца часто всхрапывала и перебирала копытами лошадь, загнанная,
наверное, в мыле вся, а бока западают глубоко и часто. Всадник спешился,
заводил коня по кругу, не расседлав, делал все неспешно, похозяйски, как
обычно и вел себя муж, сколько бы долго не был в отъезде: конь ему дороже,
чем жена. Значит, напрасно надеялась и ждала, не судьба ей еще раз
свидеться с любимым. Ноги ее подломились в коленях, она осела на лавку и
вцепилась руками в крайнюю доску, чтобы не упасть от дурноты, подкатившей
из глубины живота к горлу. Не услышала она, как скрипнули ступеньки
крыльца, как дважды хлопнула дверь, открытая ударом кулака и закрытая
толчком ноги, как шаги пересекли горницу, но почувствовала, что кто-то
приблизился и подняла заплаканное лицо, чтобы выложить мужу всю правду - и
умереть от его руки.
- Али не рада? - спросил вошедший и тряхнул русыми кудрями.
И опять в ее груди оборвалось и лопнуло что-то, по всему телу прокатился
жар, от темечка до подошв, и она ухватилась обеими руками за мужскую
рубаху, мокрую то ли от росы, то ли от крови и выскальзывающую из пальцев.
Любимый подхватил ее на руки и заходил по горнице, баюкая, как маленького
ребенка, а она ревела навзрыд, не в силах остановиться.
- Не плачь, моя лада, - произнес он, утешая, первую строку песни.
И женщина затихла, чтобы не услышать продолжения грустной повести о двух
влюбленных, чтобы не накликать на себя такую же беду.
- Я люблю тебя, - молвил он охрипшим голосом, - и никому не отдам.
- И я,- выдохнула она.
- Я увезу тебя далеко-далеко, туда, где никто не живет. Только ты и я...
- ...и наши дети, - добавила она.
- Не побоишься кары богов?
- С тобой я никого не боюсь.
Он положил ее на лавку и поцеловал страстно, а она прижала его к себе, не
желая отпустить ни на миг. Он попробовал высвободиться из ее рук,
неожиданно сильных, цепких, не сумел и подчинился им, позабыв о том, что
времени у него нет...
...с поляны не доносилось ни звука: то ли пирующие загляделись на что-то
необычное и от удивления не могли произнести ни слова, то ли упились и
спали. Где-то вдалеке заржала лошадь, словно в ответ ей ухнула сова,
коротко и грозно, и тишину разорвали истошные крики и звон мечей...
Она зажала уши руками и спрятала лицо в подушку, еще хранившую запах
мужской головы. Если бы все шло хорошо, не было бы шума: побег любит
тишину. Женщина беззвучно шевелила губами, призывая богов на помощь
любимому, и если уберегут его, она больше не прогневит их, будет жить с
мужем, храня ему верность до конца жизни.
Шум стих внезапно, словно дерущиеся окаменели по велению богов. Она
встала с лавки, направилась к окну, не дошла и замерла посреди горницы,
спиной к двери, к которой приближались шаги, неторопливые и уверенные -
шаги победителя. Она знала, что ее ждет, поэтому с закрытыми глазами
повернулась к вошедшему и гордо вскинула голову. Холодное острие меча
уперлось в ее тело чуть ниже левой груди, напротив сердца, которое стучало
часто и еле слышно, ожидая, когда железо прорвет кожу, легко пронзит мясо и
располовинит маленький, трепещущий комочек, способный любить и ненавидеть.
Острие замерло, словно наткнулось на кольчугу, жена открыла глаза, чтобы
оскорблением добавить мужу решительности, увидела на клинке темные пятна и
подалась вперед всем телом.
Муж ожидал этого, успел отдернуть меч, спрятал в ножны и со всей силы
ударил ее кулаком в лицо. Она, словно перышко, улетела на лавку, стукнулась
головой о стену и больше не чувствовала боли, ни телесной, ни душевной, как
бы со стороны наблюдала за происходящим. Муж снял пояс с мечом, швырнул на
пол с тем пренебрежением, с каким избавляются от ненужной вещи. Не
разувшись, он залез на лавку, рывком перевернул женщину на живот и овладел
ею грубо и по-скотски, намереваясь посильнее унизить, но так и не понял, не
услышав ни стона, ни плача, добился ли своего...
...добился-таки, однако плакать начала лишь тогда, когда он вышел из
пещеры, а если бы и остался, все равно ничего бы не заметил, потому что
огонь в очаге почти потух, лица ее не разглядишь, а рот зажимала двумя
руками, чтобы не вырвалось ни звука.
Обильные слезы - короткие слезы, на смену им пришли мысли о мести, и даже
если за нее придется заплатить жизнью - быстрее встретиться с любимым в
мире мертвых...
...она так сильно задумалась, что не услышала, как в избу зашел странник
- молодой мужчина, высокий и худой, как жердь, с изможденным лицом и
большими, глубокопосаженными глазами с длинными, на зависть женщинам,
ресницами. Он, не спросив разрешения у хозяйки, подкинул дров в печь и
протянул к огню руки, маленькие, с тонкими пальцами, собрался что-то
сказать, но зашелся в кашле, затяжном, чахоточном, согнувшим его пополам, а
когда затих и распрямился на лбу и на висках крупным бисером засверкали
капли пота, а глаза запали еще глубже и словно бы стали больше и печальнее.
На тонких алых губах появилась робкая улыбка, извиняющаяся не только за
