- Дедушка! Родненький! Да што ж это! Ужли расстаться! Не хочу! Не
оставлю я тебя! Вместе в ссылку поедем! Не оставляй меня, дедушка!
Не договорил мальчик. Дикие, хорошо знакомые московским обывателям
крики: "гайда! гайда!" и топот копыт послышались у ворот усадьбы.
Побледнел старый князь. Судорожно обнял внука и с рук на руки передал
рыдающему дядьке.
- Сохрани мне его, Терентьич... Блюди пуще глаза... Господь с вами...
- Жизнью своей клянусь тебе на этом, батюшка-князь! - только и успел
ответить верный слуга: во дворе уже мелькали зверские лица, песьи головы и
метлы... Зазвенело оружие, залязгали сабли. Сам царь находился во главе
отряда. Искаженное гневом лицо его подергивалось судорогой.
В какую-нибудь минуту весь отряд спешился и, бряцая саблями, чеканами
и бердышами, опричники вошли на крыльцо.
Вне себя схватил старый Терентьич Алешу и, несмотря на крики и мольбы
мальчика оставить его с дедом, силой унес потайным ходом из усадьбы.
А там уже в это время происходила кровавая расправа.
Скрыл от внука воевода страшную истину. Не о ссылке шепнули ему
старые друзья, когда предупреждали о новой опале царя, обрушившейся на
седую, славную победами голову князя... В тот же удушливый, грозный
июльский полдень скатилась эта седая голова под ударом ножа одного из
опричников царских... Следом за князем была зарезана и вся его дворня.
Покончив кровавое дело, опричники из усадьбы с их неизменным криком:
"гайда! гайда!" бросились в подмосковную вотчину Серебряного. И в тот же
час и деревня, и жители - все погибло в огне пожара... Спасавшихся
принимали на ножи и дорезывали тут же, несмотря на отчаянные крики и
мольбы о помощи.
- "Каков поп - таков и приход. У крамольного боярина и слуги
крамольные". Таков был девиз Иоана, которым он оправдывал свою жестокость.
Но о страшной расправе не скоро узнал маленький княжич. Щадя ребенка,
долго скрывал от него печальную истину Терентьич. Нелегко было это
несчастному, который вместе с любимым воеводой-хозяином потерял и жену:
одновременно с дворней погибла жена Терентьича, Матрена Степановна,
мамушка Алеши. Только темные ночи знали муки верного дядьки, оплакивавшего
от зари до зари гибель любимой жены и господина...
Целых восемь лет Терентьичу, с племянником Егором, чудом уцелевшим от
общей бойни, удалось скрывать в своем московском домишке маленького князя.
Теперь несчастный ребенок уже знал всю ужасную истину про гибель деда и
без внутреннего содрогания не мог вспомнить о том. Но годы - лучшие
целители душевных ран и страданий: затянулась и душевная рана Алеши,
притупилось острое ощущение потери и горе. Не притупилась, однако, любовь
к деду в сердце мальчика и не остыла ненависть к его
погубителям-опричникам, сумевшим очернить невинного князя перед царем.
Но вот неожиданно, через восемь лет, новая туча собралась над головой
Алеши. Кто-то из давних завистников покойного князя
Серебряного-Оболенского дознался, что в маленьком домишке на окраинах
Москвы живет таинственный отрок. Дознались и о происхождении этого отрока.
Подозрительные послухи и соглядатаи стали выслеживать и высматривать
вокруг домика Игната. Испугался старик и, не долго думая, собрался в
дорогу, откопал из подполицы разрушенной усадьбы все, припрятанные во
времена страшного нашествия, богатства князя Серебряного и, купив дорожную
колымагу и коней, вместе с Алешей и Егоркой, со всем добром юного княжича,
ускакал из Москвы, держа путь на север, куда редко заглядывали московские
ищейки.
Думал старый Игнат где-нибудь в Пермском или Вологодском крае дать
тихое и спокойное существование своему любимцу-княжичу, да судьба видно
судила иначе.
Иную участь уготовила она верному слуге.
6. НОВЫЙ ДРУГ. - ВРАЖЬЕ СУДНО. - НЕЖДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Когда пришел снова в себя Алеша и открыл глаза, было почти темно...
Что-то странное происходило вокруг него. Ладьи, еще так недавно
скользившие в зарослях тростников, теперь, выплыв на середину реки и
сгруппировавшись, теснились одна к другой.
Несмотря на мучительную слабость, сковавшую его члены, Алеша мог
заметить какие-то необычайные приготовления в ладьях. Разбойники, побросав
весла, спешно заряжали самопалы и ручницы, вытаскивали оружие из ножен и
тут же, лязгая металлом, точили их. И черноглазый юноша, лицо которого так
часто в полузабытьи видал склонившимся над собой Алеша, тоже суетился и
отдавал вполголоса приказания людям, находившимся с ним в одной лодке.
Увидя, что его пленник пришел в себя, черноглазый юноша быстро подошел к
нему и, пощупав голову Алеши, произнес тихо:
- Слава те Господи... Спала огневица... Не горит, как намеднись...
Може хочешь испить водицы? - спросил он.
- Испил бы, - чуть слышно отвечал больной.
Это было первое слово, обращенное им к разбойнику.
- Пей во здравьице. Вода чистая, студеная, Камская водица, - радостно
отозвался Мещеряк и поднес полный ковш к губам мальчика.
Тот долго не отрывался от ковша, с наслаждением глотая живительную
влагу. Казалось, с нею возвращались здоровье и силы княжичу. В болезни
Алеши наступил тот неизбежный перелом, после которого человек или умирает,
или быстрыми шагами идет по пути к выздоровлению.
- Спасибо, - отводя рукой ковш, слабо произнесли его губы в то время,
как глаза беспокойно обегали взором кругом. В глубине их засветилась
тревога.
Матвей Мещеряк сразу угадал, что волнует больного.
- Ты того... не сумлевайся... В обиду не дам, - заговорил он, любовно
гладя мягкие, как лен, кудри Алеши. - Вишь, наши передовые доглядели
вражье судно, наперерез нам идет... Видно перехитрили нас государевы
воеводы, выслали рекою дружину свою... Ну, да ладно, не в первой... Раньше
восхода не бросятся... А мы тем временем, как стемнеет, ударим на их... Ты
не пугайся... Грохот пойдет, пальба... Я тебя огорожу коврами... Будто в
шатре, али в зыбке будешь... Стрелецкая пуля не тронет, небось... И к
запасной ладье перенесу тебя, и в камышах схороню, а как кончится бой, то
я к тебе назад живо... И пищаль тебе приволоку в гостинец, знатную пищаль,
московскую, - пошутил молодой разбойник, обнажая улыбкой белые зубы.
- Не надо пищаль мне, гостинца не надо!.. Людей убивать будут!..
Опять убивать! - беспокойно забился и затрепетал, побледневший как плат,
Алеша.
- Да ведь вороги это... Не мы их, так они нас... - оправдывался
Матвей.
- Все едино кровь... кровь проливать станут... - метался в
смертельной тоске и ужасе мальчик.
Встревожился глядя на него и Мещеряк. Чего доброго помрет парнишка,
мелькнуло в мыслях молодого разбойника, и он сам был не рад, что поведал
больному о предстоящем бое. Но как же было поступить иначе?.. Мальчик мог
бы услышать пальбу, увидеть битву и тогда бы испугался вдвое.
"Ужели же помрет?" - с тоскою думал Матвей.
Недужный пленник делался ему все дороже и милее с каждой минутой. Его
неотразимо влекло к себе печальное личико, синие ясные глаза Алеши. Немало
на своем коротком веку погубил душ Мещеряк, чернее черной ночи были
помыслы его порой, а этот чистый отрок со своей трогательной, вымученной
недугом красотою, точно прирос к его сердцу. И при виде его далеким,
позабытым детством и ласками матери повеяло на Матвея... Казалось, воскрес
его братишка, покойный Ванюшка, и глядит на него своим детским, чистым
взором.
- Слушай, паря, - произнес словно осененный такою мыслью Мещеряк, -
пущай я злодей и вор, но с тобою больно сердцем размяк, што твоя баба
заправская... Ей Богу!.. Полюбился ты мне, паренек, пуще родного...
Впервые сердце узнал после давних пор... Бывало, рубит, бьет с плеча
Мещеряк, жизнь - копейка, грош, - задаром отдам... А ныне пожить больно
охоч я стал... Для тебя ради... Вот и мыслю, перед ночью дело будет,
слышь, судно вражье близехонько, поди, - так того, не больно-то охоч, штоб
убили... Помолись за меня, паренек... - неожиданно заключил свою речь
Матвей, опустив свои черные глаза долу.
Алеша поднял взор на юношу. Смущенное молодое лицо и почти робкие,
точно смежавшиеся глаза, сразу расположили его в свою пользу. Точно что
ущипнуло его за сердце. И невольная мысль толкнулась в мозгу:
"А може и жизнью своей я обязан юноше этому?" - и, не медля более,
Алеша спросил слабым голосом:
- Скажи, Христа ради, не ты ли вызволил меня из петли?
Ниже потупил голову Матвей.
Жаркий стыд прожег его душу.
- Тебя-то вызволил, а ближних твоих не сумел, - казалось, без слов
говорило все его смущенное лицо.
Но Алеше не надо было ответа.
Худенькая ручонка больного протянулась к разбойнику.
- Помолюсь за тебя, - произнес он тихо, - и дедушку, и Терентьича
покойного попрошу помолиться за тебя... Скажи только, как звать тебя? -
еще тише, сквозь набежавшие слезы при одной мысли о погибшем дядьке,
спросил князек.
- Матвеем, - произнесли негромко губы Мещеряка.
- Матвеем... Матюшей... - повторил больной, - храни тебя Бог,
Матюша... А вот еще... сними с меня гайтан с тельником и себе надень его
на грудь, а твой мне передай... Тельник благословенный... дедушка покойный
им меня благословил от беды, во имя Бога... - закончил с трудом Алеша.
- Побрататься хочешь? - не веря ушам, весь вспыхнув от радости,
произнес Матвей.
- Ты мне жизнь спас, - было ответом.
- Дитятко!.. Голубь мой чистый!.. Мученик мой! - прошептал Мещеряк, и
яркою влагою блеснуло что-то в самой глубине его черных очей. Потом он
осторожно раскрыл кафтан на груди Алеши и отстегнул ворот его рубахи.
Осыпанный рубинами и яхонтами тельный крест на золотом гайтане
блеснул в полутьме.
- Мое имя узнал ты, а свое не охоч сказывать... - произнес Матвей,
осторожно снимая с груди Алеши его крест и надевая свой оловянный тельник
через голову малютки. - Как звать тебя, родимый?
- Алексеем звать меня, по отцу Семенычем, а из роду я князей
Серебряных-Оболенских, - тихо проронил тот.
- Алеша, стало, будешь, Алеша, братик мой богоданный!.. - с тихим
умилением начал Матвей и вдруг разом осекся.
Месяц, точно багрово-красный шар, выплыл из-за тучи и осветил
огромное, черное судно, плывущее прямо на струги, сбившиеся в кучу посреди
реки.
- Са-а-рынь на ки-и-чку! - пронеслось в тот же миг протяжным
заунывным звуком с первой ладьи и помчалось вверх по реке.
- На ве-ес-ла! - прогремела новая команда в тишине ночи.
И, точно встрепенувшиеся птицы, быстрыми лебедями заскользили струги
по глади вод.
Месяц алым заревом облил Каму. Багрово-красною стала река...
Гребцы с каким-то тихим остервенением налегали на весла. Лодки
неслись теперь вперед со стремительной быстротой. Черное судно тоже
выдвинулось заметно вперед, приготовляясь, в свою очередь, к отпору. На
палубе его замелькали темные силуэты людей.
- Са-а-рынь на ки-и-чку! - еще раз прокатилось над Камой.
Почти одновременно с борта судна грянул выстрел, блеснул огонь, и с
грохотом и свистом тяжело плюхнуло свинцовое ядро в воду.
- Ой, тетка, молода больно!.. Кашу заварила, сала не поклала, сгорела
каша без сала, сама с голодным брюхом осталась! - послышался с очередного
струга веселый голос есаула.
Хохот разбойников покрыл его. И тотчас же могучими звуками прозвучал
в темноте вопрос Ермака:
- Все ли живы, ребятушки?
- Все живехоньки, атаман! - весело откликнулись с лодок.
Черное судно было теперь всего в десяти саженях от передней лодки.
