бог, на них сойдет благодать и они раскаются в своих делах...
Так вот, как я уже говорил, обучал я тамошнего старшего надзирателя
кое-каким играм, что понабожнее. Эк, как он ярился, когда проигрывал! Раз
как-то шла к нему особенно мерзкая карта, это его и вовсе допекло, и запер
он меня в Маркову камеру. "Per Bacco (Клянусь Вакхом {итал.)), кричит, я
тебя проучу!" А я лег, да и уснул. Утром вызывает меня надзиратель,
спрашивает: ну что, обратился? "Не знаю, говорю, Signore commandante
(господин начальник (итал.));я спал как сурок". -- "Тогда марш обратно!" --
кричит. Да что растягивать -- три недели просидел я в этой камере, а все
ничего; никакое такое раскаяние на меня не снизошло. Тут стал надзиратель
головой качать, говорит: вы, чехи, верно, страшные безбожники или еретики,
на вас ничего не действует! И обругал меня ужасными словами.
И знаете, с тех пор Маркова камера вообще перестала действовать. Кого
бы туда ни совали, никто больше не обращался, и ничуть лучше не становился,
и не раскаивался -- ну, нисколечко! Одним словом, прекратилось действие. Ох,
боже ты мой, и скандал же поднялся! Меня и в дирекцию таскали, мол, чего-то
я там у них расстроил и всякое такое. Я только плечами пожимаю: я-то тут при
чем? Тогда они мне трое суток темного карцера влепили -- за то, говорят, что
я эту камеру испортил.
"ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ГОСПОДИНА ГИРША".
-- Недурной случай, -- сказал господин Тауссиг, -- но с большим
недостатком, раз он произошел не в Праге, ведь даже в уголовных делах надо
думать об интересах родины. Ну, скажите на милость, что нам до событий,
которые произошли в Палермо или еще черт знает где? Какой нам от этого толк?
А вот если интересное преступление совершается в Праге, так это, по-моему,
господа, даже лестно. О нас, думаю я себе, сейчас говорит весь мир, так
вроде и на душе приятнее. Ну и понятно, там, где совершается приличное
уголовное преступление, и торговля идет живей: ведь оно свидетельствует о
благополучии жителей и вообще вызывает доверие, не так ли? Но для этого
нужно, чтобы преступник был пойман.
Не знаю, помните ли вы историю старого Гирша с Долгого проспекта. Он
торговал кожами, но случалось ему продавать персидские ковры и тому подобные
вещи восточного происхождения. Долгие годы он вел какие-то дела с
Константинополем и там же подхватил болезнь печени, а потому был тощий,
словно дохлая кошка, и желтый, как будто его вытащили из дубильного чана. А
эти самые торговцы коврами -- то ли армяне, то ли турки из Смирны -- ходили
к нему, потому что он умел с ними по-свойски договориться. Они, эти самые
армяне, страшные мошенники, с ними даже еврей должен быть начеку. Так вот,
на первом этаже у Гирша была кожевенная лавка, а оттуда наверх вела винтовая
лесенка в контору, за которой находилась его квартира, где сиднем сидела
госпожа Гиршова: она была такая толстая, что и двигаться не могла.
Так вот, однажды, около полудня, один из приказчиков поднялся наверх к
господину Гиршу узнать, нужно ли послать некоему Вайлю в Брно кожу в кредит;
но Гирша в конторе не оказалось. Это было странно, конечно, по приказчик
подумал, что господин Гирш заглянул к жене. Однако вскоре вниз спустилась
служанка звать господина Гирша обедать.
-- Как так обедать? -- удивился приказчик. -- Ведь господин Гирш дома.
-- Да как же дома? -- отвечает служанка, -- госпожа Гиршова целый день
сидит рядом с конторой и не видела мужа с самого утра.
-- И мы, -- заметил приказчик, -- тоже его не видели, правда, Вацлав?
Вацлав этот был слуга.
-- В десять часов я отнес ему почту, -- сказал приказчик, -- господин
Гирш еще рассердился, потому что мы должны были настоятельно напомнить
Лембергеру о дубленых телячьих кожах; после хозяин и носу не высунул из
конторы.
-- Господи, -- воскликнула служанка, -- ведь в конторе-то его нет! Не
отправился ли он куда-нибудь в город?
-- Через лавку он не проходил, -- ответил приказчик, -- мы бы
непременно его увидели, правда ведь, Вацлав? Может, он вышел через квартиру?
-- Это невозможно, -- твердила свое служанка, -- госпожа Гиршова
увидела бы его!
-- Погодите, -- сказал приказчик, -- когда я к нему вошел, он сидел в
халате и в шлепанцах; сходите-ка да поглядите, не надел ли он ботинки,
калоши и зимнее пальто. -- Дело-то было в ноябре, шел сильный дождь.
-- Если он оделся, -- говорит приказчик, -- значит, ушел куда-то в
город, а если нет, то должен быть дома, вот и все.
Служанка помчалась наверх, но тут же вернулась сама не своя.
-- Боже мой, господин Гуго, говорит она приказчику, -- ведь хозяин,
господин Гирш, не надевал ботинки, ничего-шеньки не надевал, а госпожа
Гиршова уверяет, что из квартиры он выйти не мог, потому как тогда ему
пришлось бы проходить через ее комнату!
-- Через лавку он тоже не проходил, -- сказал приказчик, -- его сегодня
вообще тут не было, вот только он вызвал меня с почтой в контору. Вацлав,
пойдемте его искать.
Первым делом побежали к контору. Там не было заметно никакого
беспорядка: в углу -- несколько скатанных ковров, на столе -- недописанное
письмо Лембергеру, над столом горел газовый рожок.
-- Тогда совершенно ясно, -- сказал Гуго, -- господин Гирш никуда не
уходил; иначе погасил бы лампочку, не правда ли? Он должен быть дома.
Но обыскали всю квартиру, а Гирш словно сквозь землю провалился.
Госпожа Гиршова в своем кресле рыдала навзрыд. Казалось, -- рассказывал
потом Гуго, -- будто трясется груда студня.
-- Госпожа Гиршова, -- сказал тогда Гуго (удивительное дело, как это
молодой еврей, когда понадобится, сразу все сообразит). -- Не плачьте,
госпожа Гиршова, господин Гирш никуда не сбежал, -- кожи идут хорошо, кроме
того, он не инкассировал никаких долговых исков, не так ли? Где-нибудь шеф
должен быть. Если он до вечера не объявится, сообщим в полицию, но не
раньше, госпожа Гиршова, -- сами понимаете: такое необычное происшествие
фирме не на пользу.
Прождали, значит, до вечера и все искали господина Гирша, а о нем ни
слуху ни духу. В надлежащее время господин Гуго закрыл лавку и отправился в
полицию заявить, что господин Гирш исчез. Тогда из полиции прислали
детективов; они прочесали весь дом, но нигде не нашли ни малейших следов; и
кровь на полу искали -- нигде ничего, ограничились тем, что контору на время
опечатали. Потом, допросив госпожу Гир-шову и весь персонал, разузнали все,
что делалось с самого утра. Никто не сообщил ничего особенного, только
господин Гуго вспомнил, что после десяти к господину Гиршу заходил
коммивояжер Лебеда и проговорил с ним минут десять. Стали разыскивать этого
Лебеду и, конечно, нашли его в кафе "Бристоль" -- он играл там в рамс.
Лебеда живо припрятал банк, а детектив его успокоил:
-- Господин Лебеда, сегодня я не по поводу рамса, я по поводу господина
Гирша: он, представьте себе, пропал, и вы последний, кто его видел.
Так вот, этот Лебеда тоже ничего не знал: заходил он к господину Гиршу
из-за каких-то ремней и ничего странного не заметил, только господин Гирш
показался ему болезненнее обычного.
"Что-то вы похудели, господин Гирш", -- заметил еще Лебеда.
-- Однако, господин Лебеда, -- произнес полицейский, -- если бы даже
господин Гирш похудел еще больше, так и то не мог раствориться в воздухе;
какая-никакая косточка или же челюсть должны бы от него остаться. И в
портфеле унести вы его тоже не могли.
И знаете, как дело обернулось. Вам, наверное, известно, что на вокзале
есть камеры хранения, где пассажиры оставляют всевозможные вещи и чемоданы.
Так вот, дня через два после исчезновения господина Гирша какая-то приемщица
сообщила одному из носильщиков, что ей сдали чемодан и он ей почему-то очень
не нравится.
-- Сама не понимаю отчего, -- сказала она, -- только этот чемодан прямо
страх на меня наводит. Носильщик подошел к чемодану, понюхал и говорит:
-- Мамаша, знаете что, заявите-ка вы о чемодане в железнодорожную
полицию.
Полиция привела собаку-ищейку; та обнюхала чемодан, зарычала, и вся
шерсть на ней дыбом поднялась. Это было уж чересчур подозрительно, чемодан
вскрыли, а в нем оказался труп господина Гирша в халате и в шлепанцах.
Больная печень Гирша дала о себе знать -- от бедняги уже пахло. В шею ему
впился толстый шпагат -- он был задушен. Но оставалось невыясненным, как он
в халате и шлепанцах попал из своей конторы в чемодан на вокзале?
Дело это расследовал полицейский комиссар Мейзлик. Поглядел он на труп
и вдруг увидал на лице и на руках Гирша этакие зеленые, синие и красные
пятна; это тем более бросалось в глаза, что господин Гирш был очень смуглый.
"Странные признаки разложения", -- подумал Мейзлик и одно такое пятно
попробовал потереть носовым платком -- оно и слиняло.
-- Послушайте, -- сказал тогда Мейзлик остальным, -- а ведь похоже, что
это пятно анилиновое. Я должен еще раз заглянуть в контору.
В конторе он все искал, нет ли там каких-нибудь красок, -- красок там
не оказалось, но неожиданно на глаза ему попались скатанные персидские
ковры. Он развернул один и потер синюю завитушку носовым платком, смочив его
слюной, и на платке появилось синее пятнышко.
-- Ну и барахло эти ковры, -- сказал Мейзлик и стал искать дальше; на
столе, на подставке чернильницы, у господина Гирша нашлись два или три
окурка турецких сигарет.
-- Запомните, дружище, -- сказал Мейзлик одному детективу, -- что при
сделках с продавцами персидских ковров всегда курят одну сигарету за другой
-- таков уж восточный обычай.
Потом Мейзлик вызвал Гуго.
-- Господин Гуго, -- сказал Мейзлик, -- тут после Лебеды еще кто-то
побывал, так ведь?
-- Да, -- ответил Гуго, -- только господин Гирш не желал, чтобы об этом
пошли разговоры. "Ваше дело кожи, -- посоветовал он нам, -- а ковры вас не
касаются, это мое дело..."
-- Все понятно, -- говорит тогда Мейзлик, -- это ведь контрабандные
ковры; посмотрите, ни на одном нет таможенной пломбы. Если бы господин Гирш
не отправился на тот свет, у него сейчас было бы по горло хлопот на
Гибернской, он заплатил бы такой штраф, что посинел бы от злости. Ну,
быстро, отвечайте, кто тут еще был?!
-- Гм, -- ответил Гуго, -- около половины одиннадцатого в открытом
лимузине приехал армянский или еще какой-то там еврей, такой толстый и
желтый, и спросил не то по-турецки, не то еще как -- господина Гирша. Ну, я
ему показал, как пройти наверх в контору. А с ним шагал этакий верзила --
слуга, худой, будто щепка, и черный, как черная кошка. Он нес на плече пять
большущих скатанных ковров -- мы еще с Вацлавом подивились, как это он их
поднял. Оба они прошли в контору и пробыли там минут пятнадцать; нас это не
интересовало; впрочем, все время было слышно, как этот нечестивец говорит с
господином Гиршем. Потом слуга спустился, на плече у него было теперь только
четыре скатанных ковра. "Ага, -- подумал я, -- значит, господин Гирш опять
купил ковер". Да, этот армянин в дверях конторы еще раз обернулся и что-то
сказал господину Гиршу, но что именно, я так и не разобрал. Ну, потом
верзила швырнул ковры в автомобиль, и они уехали. Я не говорил об этом
только потому, что ничего удивительного тут не было, -- таких торговцев
коврами у нас перебывало видимо-невидимо, и все, как один, -- мошенники.
-- Знаете ли, господин Гуго, -- ответил доктор Мейзлик, -- странное-то
тут было: в одном из свернутых ковров верзила и вынес труп господина Гирша,
понимаете? Черт побери, ведь вы, друг мой, могли заметить, что этот парень
