деле поправляться; появился у нее румянец на щеках, и есть
стала, как волчонок. Все это - под влиянием света, воздуха,
солнца: имейте в виду, я вам оттого про это рассказал, что
вы тоже живете в пещере, куда солнце не заглядывает и ветер
не доходит. А это, господин Мадияш, вредно для здоровья.
Вот что я хотел вам сказать.
Только гроновский доктор кончил свою сказку о принцессе
Сулейманской, прибежал веснушчатый Винцек, ведя за собой
доктора из Горжичек, доктора из Улице и доктора из
Костельца.
- Привел! - крикнул он еще издали. - Ой батюшки, как
бежал!
- Приветствую вас, уважаемые коллеги, - сказал гроновский
доктор. - Вот наш пациент, - господин Мадияш, колдун. Как
вы можете видеть, положение его весьма серьезное. Пациент
объясняет, что проглотил косточку сливы или ренклода. По
моему скромному мнению, болезнь его - скоротечная
ренклотида.
- Гм, гм, - сказал доктор из Горжичек. - Я склонен
думать, что это скорее удушливая сливитида.
- К сожалению, не могу согласиться с уважаемыми
коллегами, - промолвил костелецкий доктор. - Я сказал бы,
что в данном случае мы имеем дело с гортанной косткитидой.
- Господа, - отозвался упицкий доктор, - быть может, все
мы сойдемся на том, что у господина Мадияша скоротечная
ренклогортанная косткисливитида.
- Поздравляю вас, господин Мадияш, - сказал доктор из
Горжичек. - Это очень серьезное, тяжелое заболевание.
- Интересный случай, - поддержал доктор из Упице.
- У меня, - отозвался костелецкий доктор, - бывали более
яркие и любопытные случаи. Вы не слышали, как я спас жизнь
Гоготалу с Кракорки? Нет? Так я сейчас расскажу.
СЛУЧАЙ С ГОГОТАЛОМ
Много лет тому назад жил-был на Кракорке Гоготало. Был
он, доложу я вам, одним из самых безобразных страшилищ,
какие только существовали на свете. Скажем, идет прохожий
лесом - и вдруг позади что-то этак засопит, забормочет,
завопит, запричитает, завоет либо ужасно захохочет.
Понятное дело, у прохожего душа в пятки, такой страх на него
нападет, и пустится он бежать, - улепетывает, сам себя не
помня. А устраивал это Гоготало, и все эти безобразия
творил он на Кракорке долгие годы, так что уж люди боялись
туда по ночам ходить.
Вдруг приходит ко мне на прием удивительный человечек, -
один рот, пасть от уха до уха, шея обмотана какой-то
тряпкой. И сипит, хрипит, харкает, регочет, хрюкает,
храпит, - ну ни слова у него не разберешь.
- На что жалуетесь? - спрашиваю.
- С вашего позволения, доктор, - сипит он в ответ, -
охрип я малость.
- Вижу, - говорю. - А сами откуда?
Пациент почесал в затылке и опять прохрипел:
- Да, с вашего позволения, я и есть Гоготало с горы
Кракорки.
- Ага, - говорю. - Так это вы - тот плут и хитрец, что
людей в лесу пугает? Поделом вам, голубчик, что голос
потеряли! Вы думаете, я буду лечить всякие ваши
лари-да-фарингиты либо гатар кортани, то бишь катар гортани,
- чтоб вам в лесу гоготать и людей до судорог доводить! Ну
нет, хрипите и сипите себе сколько вам угодно. По крайней
мере дадите другим покой.
Как взмолился тут Гоготало:
- Ради бога, доктор, вылечите меня от этой хрипоты. Я
буду вести себя смирно, перестану людей пугать...
- Усиленно рекомендую вам перестать, - говорю. - Вы как
раз своим гиканьем голосовые связки себе и надорвали, так
что говорить не можете. Понимаете? Вам вредно в лесу
орать, милый мой. Там холодно, сыро, а у вас дыхательные
органы слишком чувствительны. Уж не знаю, удастся ли мне
избавить вас от катара, но придется вам раз навсегда бросить
пуганье прохожих и держаться подальше от леса, а то вас
никто не вылечит.
Нахмурился Гоготало, почесал у себя за ухом.
- Тяжеленько это. Чем же я буду жить, коли брошу
пуганье? Ведь я только и умею, что гикать да реветь, покуда
в голосе.
- Чудак, - говорю ему. - С таким замечательным голосовым
аппаратом, как у вас, я поступил бы в оперу певцом, а то
стал бы рыночным торговцем, либо цирковым зазывалой. С
таким великолепным могучим голосом зарываться в деревне
просто обидно - как по-вашему? В городе вы нашли бы лучшее
применение.
- Я сам подумывал об этом, - признался Гоготало. - Да,
попробую найти себе другое занятие; вот только бы голос
вернуть!
Ну, смазал я ему гортань йодом, государи мои, прописал
хлористый кальций и марганцовку для полосканья, ангиноль
внутрь и компрессы на горло. После этого о Гоготале на
Кракорке больше не было слышно. Он в самом деле куда-то
перебрался и перестал народ пугать.
СЛУЧАЙ С ГАВЛОВИЦКИМ ВОДЯНЫМ
- Был и у меня любопытный медицинский случай, - заговорил
в свою очередь упицкий доктор. - У нас в Упе, за
гавловицким мостом, в корнях верб и ольхи жил старик
водяной. Звали его Иодгал Брючга, ворчун, страшилище,
нелюдим; случалось, наводнение устраивал и даже детей топил
во время купанья. Словом, его присутствие в реке никому
радости не доставляло.
Как-то раз осенью приходит ко мне на прием старичок в
зеленом фраке и с красным галстуком на шее; охает, чихает,
кашляет, сморкается, вздыхает, потягивается, бормочет:
- Простудился я, дохтур, насморк схватил. Здесь ноет,
тут колет, спину ломит, суставы выворачивает, кашлем всю
грудь разбило, нос заложило так, что не продохнешь.
Помогите, пожалуйста.
Выслушал я его и говорю:
- У вас ревматизм, дедушка; я дам вам вот эту мазь, то
есть линаментум, чтоб вы знали; но эго не все. Вам нужно
быть в теплом, сухом помещении, понимаете?
- Понимаю, - проворчал старик. - Только на счет сухости
и тепла, молодой господин, не выйдет.
- Почему же не выйдет? - спрашиваю.
- Да потому, господин дохтур, что я - гавчовицкий
водяной, - отвечает дед. - Ну как же я так устрою, чтобы в
воде сухо и тепло было? Ведь мне и нос-то вытирать водной
гладью приходится. В воде сплю и водой накрываюсь. Только
вот теперь, на старости лет, стал из мягкой воды постель
себе стелить вместо твердой, чтобы не так жестко лежать
было. А насчет сухости и тепла - трудно.
- Ничего не поделаешь, дедушка. В холодной воде с таким
ревматизмом вам быть вредно. Старые кости тепла требуют.
Сколько вам лет-то, господин водяной?
- Охо-хо, - забормотал старик. - Я ведь, господин
дохтур, еще с языческих времен на свете живу. Выходит
несколько тысяч лет, а то и побольше. Да, немало пожил!
- Вот видите, - сказал я. - В ваши годы, дедушка, вам бы
поближе к печке. Постойте, мне пришла в голову мысль! Вы
слышали о горячих ключах?
- Слыхал, как не слыхать, - проворчал водяной. - Да ведь
здесь таких нету.
- Здесь нет, но есть в Теплице, в Пиштьянах, еще кое-где.
Только глубоко под землей. И горячие ключи эти, имейте в
виду, как будто нарочно созданы для больных ревматизмом
старых водяных. Вы просто-напросто поселитесь в таком
горячем источнике, как местный водяной, и заодно будете
лечить свой ревматизм.
- Гм, гм, - промолвил дедушка в нерешительности. - А
какие обязанности у водяного горячих ключей?
- Да не особенно сложные, - говорю. - Подавать все время
горячую воду наверх, не позволяя ей остынуть. А излишек
выпускать на земную поверхность. Вот и все.
- Это бы ничего, - проворчал гавловицкий водяной. - Что
ж, поищу какой-нибудь такой ключ. Премного благодарен вам,
господин дохтур.
И заковылял из кабинета. А на том месте, где стоял,
лужицу оставил.
И представьте себе, коллеги, - гавловицкий водяной
оказался настолько благоразумным, что последовал моему
совету: поселился в одном из горячих источников Словакии и
выкачивает из недр земли столько кипятку, что в этом месте
непрерывно бьет теплый ключ. И в горячих водах его купаются
ревматики, с большой для себя пользой. Они съезжаются туда
лечиться со всего света.
Последуйте его примеру, господин Мадияш, - исполняйте
все, что мы, врачи, вам советуем.
СЛУЧАЙ С РУСАЛКАМИ
- У меня тоже был один интересный случай, - заговорил
доктор из Горжичек. - Сплю я раз ночью как убитый, - вдруг
слышу кто-то в окно стучит и зовет: "Доктор! Доктор!"
Открываю окно.
- В чем дело? - спрашиваю. - Я кому-нибудь понадобился?
- Да, - отвечает мне какой-то встревоженный, но приятный
голос. - Иди! Иди, помоги!
- Кто это? - спрашиваю. - Кто меня зовет?
- Я, голос ночи, - послышалось из мрака. - Голос лунной
ночи. Иди!
- Иду, иду, - ответил я, как во сне, и поспешно оделся.
Выхожу из дома - никого!
Признаюсь, я струхнул не на шутку.
- Эй! - зову вполголоса. - Есть тут кто-нибудь? Куда
мне идти?
- За мной, за мной, - нежно простонал кто-то невидимый.
Пошел я на этот голос прямо по целине, не думая о дороге,
сперва росистым лугом, потом бором. Ярко светила луна, и
все застыло в ее холодных лучах. Господа, я знаю здешние
края как свои пять пальцев; но той лунной ночью окружающее
казалось чем-то нереальным, какой-то феерией. Иной раз
узнаешь какой-то другой мир в самой знакомой обстановке.
Долго шел я на этот голос, вдруг вижу: да ведь это
Ратиборжская долина, ей-богу.
- Сюда, сюда, доктор, - опять послышался голос.
Будто блеснув, всплеснула речная волна, и стою я на
берегу Упы, на серебристом лугу, залитом луной. А
посередине луга что-то светится: не то тело, не то просто
туман; и слышу я - не то тихий плач, не то шум воды.
- Так, так, - говорю успокоительно. - Кто же мы такие и
что у нас болит?
- Ах, доктор, - произнесла дрожащим голосом маленькая
светящаяся туманность. - Я - просто вила, речная русалка.
Мои сестры плясали, и я плясала с ними, как вдруг, сама не
знаю почему, - может, о лунный луч споткнулась, может,
поскользнулась на блестящей росинке, - только очутилась я на
земле: лежу и встать не могу, и ножка болит, болит...
- Понимаю, мадемуазель, - сказал я. - У вас, как видно,
фрактура, иначе говоря - перелом. Надо привести в
порядок... Значит, вы - одна из тех русалок, что танцуют в
этой долине? Так, так. А попадется молодой человек из
Жернова или Слатаны, вы его закружите насмерть, да? Гм, гм.
А знаете, милая? Ведь это безобразие. И на этот раз вам
пришлось дорого за него заплатить, правда? Доигрались?
- Ах, доктор, - застонала светлинка на лугу, - если б вы
только знали, как у меня ножка болит!
- Конечно, болит, - говорю. - Фрактура не может не
болеть.
Я стал на колени возле русалки, чтоб осмотреть перелом.
Уважаемые коллеги, я вылечил не одну сотню переломов, но
скажу вам: с русалками трудно иметь дело. У них все тело
сплошь из одних лучей, причем кости образованы так
называемыми жесткими лучами; в руку взять нельзя: зыбко,
как дуновение ветерка, как свет, как туман. Извольте-ка это
выпрямить, стянуть, забинтовать! Доложу вам, дьявольски
трудная задача. Попробовал было паутинками обматывать, -
кричит: "Ой-ой-ой! Режут, как веревки!" Хотел
иммобилизировать сломанную ножку лепестком цветка яблони, -
плачет: "Ах, ах, давит, как камень!" Что делать? В конце
концов снял я блик, металлический отблеск с крыльев
стрекозы, или либеллы, и приготовил из него две дощечки.
Затем разложил лунный луч, пропустив его сквозь каплю росы,
на семь цветов радуги, и самым нежным из них, голубым,
привязал эти дощечки к сломанной русалочьей ноге. Это было
сущее мученье! Я весь вспотел; мне стало казаться, что
полная луна жарит, как августовское солнце. Покончив с этой
работой, сел рядом с русалкой и говорю:
- Теперь, мадемуазель, ведите себя смирно, не шевелите
ножкой, пока не срастется. Но послушайте, душенька, я вам,
с подругами вашими, просто удивляюсь: как это вы до сих пор
здесь? Ведь все вилы и русалки, сколько их ни было,
давным-давно в гораздо лучшие места перебрались...
- Куда? - перебила она.
- Да туда, где фильмы делают, знаете? - ответил я. -
Они играют и танцуют для кино; денег у них куры не клюют, и
все на них любуются - слава на весь мир, мадемуазель! Все
русалки и вилы давно в кино перешли, и все водяные и лешие,
сколько их ни есть. Если бы вы только видели, какие на этих
вилах туалеты и драгоценности! Никогда б не надели они
