- Но ведь это правда, милый? Это ведь не на Миланский вокзал я еду
провожать тебя?
- Надеюсь, что нет.
- Не говори так. Я боюсь. Вдруг это в самом деле так.
- Я точно пьяный и ничего не соображаю, - сказал я.
- Покажи свои руки.
Я протянул ей обе руки. Они были стерты до живого мяса.
- Только в боку раны нет, - сказал я.
- Не богохульствуй.
Я очень устал, и у меня кружилась голова. Все мое оживление пропало.
Экипаж катился по улице.
- Бедные руки! - сказала Кэтрин.
- Не тронь их, - сказал я. - Что за черт, я не пойму, где мы. Куда мы
едем, кучер?
Кучер остановил лошадь.
- В отель "Метрополь". Разве вы не туда хотели?
- Да, да, - сказал я. - Все в порядке, Кэт. [248]
- Все в порядке, милый. Не волнуйся. Мы хорошо выспимся, и завтра ты уже
не будешь точно пьяный.
- Я совсем пьяный, - сказал я. - Весь этот день похож на оперетту. Может
быть, я голоден.
- Ты просто устал, милый. Это все пройдет.
Экипаж остановился у отеля. Мальчик вышел взять наши чемоданы.
- Уже проходит, - сказал я. Мы были на мостовой и шли к отелю.
- Я знала, что пройдет. Ты просто устал. Тебе нужно выспаться.
- Во всяком случае, мы в Швейцарии.
- Да, мы действительно в Швейцарии.
Вслед за мальчиком с чемоданами мы вошли в отель.
[249]
Книга пятая
Глава тридцать восьмая
В ту осень снег выпал очень поздно. Мы жили в деревянном домике среди сосен на склоне горы, и по ночам бывали заморозки, так что вода в двух кувшинах на умывальнике покрывалась к утру тонкой корочкой льда. Madame Гуттинген рано утром входила в комнату, чтобы закрыть окна, и разводила огонь в высокой изразцовой печке. Сосновые дрова трещали и разгорались, и огонь в печке начинал гудеть, и madame Гуттинген во второй раз входила в комнату, неся толстые поленья для печки и кувшин с горячей водой. Когда комната нагревалась, она приносила завтрак. Завтракая в постели, мы видели озеро и горы по ту сторону озера, на французском берегу. На вершинах гор лежал снег, и озеро было серое со стальной синевой.
Снаружи, перед самым домом, проходила дорога. От мороза колеи и борозды
были твердые, как камень, и дорога упорно лезла вверх через рощу и потом,
опоясав гору, выбиралась туда, где были луга, и сараи, и хижины в лугах на
опушке леса, над самой долиной. Долина была глубокая, и на дне ее протекала
речка, впадавшая в озеро, и когда ветер дул из долины, слышно было, как
речка шумит по камням.
Иногда мы сворачивали с дороги и шли тропинкой через сосновую рощу. В
роще земля под ногами была мягкая: она не отвердела от мороза, как на
дороге. [250] Но нам не мешало то, что земля на дороге твердая, потому что
подошвы и каблуки у нас были подбиты гвоздями, и гвозди вонзались в мерзлую
землю, и в подбитых гвоздями башмаках идти по дороге было приятно и как-то
бодрило. Но идти рощей было тоже очень хорошо.
От дома, в котором мы жили, начинался крутой спуск к небольшой равнине у
озера, и в солнечные дни мы сидели на веранде, и нам было видно, как вьется
дорога по горному склону, и виден был склон другой горы и расположенные
террасами виноградники, где все лозы уже высохли по-зимнему, и поля,
разделенные каменными оградами, и пониже виноградников городские дома на
узкой равнине у берега озера. На озере был островок с двумя деревьями, и
деревья были похожи на двойной парус рыбачьей лодки. Горы по ту сторону
озера были крутые и остроконечные, и у южного края озера длинной впадиной
между двумя горными кряжами лежала долина Роны, а в дальнем конце, там, где
долину срезали горы, был Дан-дю-Миди. Это была высокая снежная гора, и она
господствовала над долиной, но она была так далеко, что не отбрасывала тени.
Когда было солнечно, мы завтракали на веранде, но остальное время мы ели
наверху, в маленькой комнатке с дощатыми стенами и большой печкой в углу. Мы
накупили в городе журналов и книг и выучились многим карточным играм для
двоих. Маленькая комната с печкой была нашей гостиной и столовой. Там было
два удобных кресла и столик для журналов и книг, а в карты мы играли на
обеденном столе, после того как уберут посуду. Monsieur и madame Гуттинген
жили внизу, и вечерами мы иногда слышали, как они разговаривают, и они тоже
были очень счастливы вдвоем. Он когда-то был обер-кельнером, а она работала
горничной в том же отеле, и они скопили деньги на покупку этого дома. У них
был сын, который готовился стать обер-кельнером. Он служил в отеле в Цюрихе.
Внизу было помещение, где торговали вином и пивом, и по вечерам мы иногда
слышали, как на дороге останавливались повозки и мужчины поднимались по
ступенькам в дом пропустить стаканчик. [251]
В коридоре перед нашей комнатой стоял ящик с дровами, и оттуда я брал
поленья, чтоб подбрасывать в печку. Но мы не засиживались поздно. Мы
ложились спать в нашей большой спальне, не зажигая огня, и, раздевшись, я
открывал окна, и смотрел в ночь, и на холодные звезды, и на сосны под
окнами, и потом как можно быстрее ложился в постель. Хорошо в постели, когда
воздух такой холодный и чистый, а за окном ночь. Мы спали крепко, и если
ночью я просыпался, то знал отчего, и тогда я отодвигал пуховик, очень
осторожно, чтобы не разбудить Кэтрин, и опять засыпал, с новым чувством
легкости от тонкого одеяла. Война казалась далекой, как футбольный матч в
чужом колледже. Но из газет я знал, что бои в горах все еще идут, потому что
до сих пор не выпал снег.
Иногда мы спускались по склону горы в Монтре. От самого дома вела вниз
тропинка, но она была очень крутая, и обычно мы предпочитали спускаться по
дороге и шли широкой, отверделой от мороза дорогой между полями, а потом
между каменными оградами виноградников и еще ниже между домиками лежащих у
дороги деревень. Деревень было три: Шернэ, Фонтаниван и еще одна, забыл
какая. Потом все той же дорогой мы проходили мимо старого, крепко сбитого
каменного chateau на выступе горы, среди расположенных террасами
виноградников, где каждая лоза была подвязана к тычку, и все лозы были сухие
и бурые, и земля ожидала снега, а внизу, в глубине, лежало озеро, гладкое и
серое, как сталь. От chateau дорога шла вниз довольно отлого, а потом
сворачивала вправо, и дальше был вымощенный булыжником очень крутой спуск
прямо к Монтре.
У нас не было никого знакомых в Монтре. Мы шли по берегу озера и видели
лебедей, и бесчисленных чаек, и буревестников, которые взлетали, как только
подойдешь поближе, и жалобно кричали, глядя вниз, на воду. Поодаль от берега
плыли стаи гагар, маленьких и темных, оставляя за собой след на воде. Придя
в город, мы пошли по главной улице и рассматривали витрины магазинов. Там
было много больших отелей, теперь закрытых, но магазины почти все были
открыты, и нам везде были очень рады. Была очень хорошая [252]
парикмахерская, и Кэтрин зашла туда причесаться. Хозяйка парикмахерской
встретила ее очень приветливо, это была наша единственная знакомая в Монтре.
Пока Кэтрин причесывалась, я сидел в пивном погребке и пил темное мюнхенское
пиво и читал газеты. Я читал "Корьере делла сера" и английские и
американские газеты из Парижа. Все объявления были замазаны типографской
краской, вероятно, чтобы нельзя было использовать их для сношений с
неприятелем. Это было невеселое чтение. Дела везде обстояли невесело. Я
сидел в уголке с большой кружкой темного пива и вскрытым бумажным пакетом
pretzeis (1) и ел pretzeis, потому что мне нравился их солоноватый привкус и
то, каким вкусным от них становилось пиво, и читал о разгроме. Я думал, что
Кэтрин зайдет за мной, но она не заходила, и я положил газеты на место,
заплатил за пиво и пошел искать ее. День был холодный, и сумрачный, и
зимний, и камень стен казался холодным. Кэтрин все еще была в
парикмахерской. Хозяйка завивала ей волосы. Я сидел в кабинетике и смотрел.
Это меня волновало, и Кэтрин улыбалась и разговаривала со мной, и голос у
меня был немного хриплый от волнения. Щипцы приятно позвякивали, и я видел
волосы Кэтрин в трех зеркалах, и в кабинетике было тепло и приятно. Потом
хозяйка уложила Кэтрин волосы, и Кэтрин посмотрела в зеркало и немножко
изменила прическу, вынимая и вкалывая шпильки; потом встала.
- Мне прямо совестно, что я так долго.
- Monsieur было очень интересно. Разве нет, monsieur? - улыбнулась
хозяйка.
- Да, - сказал я.
Мы вышли и пошли по улице. Было холодно и сумрачно, и дул ветер.
- Ты даже не знаешь, как я тебя люблю, - сказал я.
- Ведь, правда, нам теперь очень хорошо? - сказала Кэтрин. - Знаешь что?
Давай зайдем куда-нибудь и вместо чая выпьем пива. Для маленькой Кэтрин пиво
очень полезно. Оно не даст ей слишком сильно расти.
---------------------------------------(1) Род печенья (нем.). [253]
- Маленькая Кэтрин, - сказал я. - Вот лентяйка!
- Она умница, - сказала Кэтрин. - Она себя очень хорошо ведет. Доктор
говорит, что мне полезно пиво и что оно ей не даст слишком сильно расти.
- Ты правда не давай ей расти, и если она будет мальчик, он сможет стать
жокеем.
- Пожалуй, если уж родится ребенок, надо будет нам в самом деле
пожениться, - сказала Кэтрин. Мы сидели в пивной за столиком в углу. На
улице уже темнело. Было рано, но день был сумрачный, и вечер рано наступил.
- Давай поженимся теперь, - сказал я.
- Нет, - сказала Кэтрин. - Теперь неудобно. Уже слишком заметно. Не пойду
я такая в мэрию.
- Жаль, что мы раньше не поженились.
- Пожалуй, так было бы лучше. Но когда же мы могли, милый?
- Не знаю.
- А я знаю только одно. Не пойду я в мэрию такой почтенной матроной.
- Какая же ты матрона?
- Самая настоящая, милый. Парикмахерша спрашивала, первый ли это у нас. Я
ей сказала, что у нас уже есть два мальчика и две девочки.
- Когда же мы поженимся?
- Как только я опять похудею. Я хочу, чтобы у нас была великолепная
свадьба и чтоб все думали: какая красивая пара.
- Но тебя это не огорчает?
- А отчего же мне огорчаться, милый? У меня только единственный раз было
скверно на душе, это в Милане, когда я почувствовала себя девкой, и то через
пять минут все прошло, и потом тут больше всего была виновата комната. Разве
я плохая жена?
- Ты чудная жена.
- Вот и не думай о формальностях, милый. Как только я опять похудею, мы
поженимся.
- Хорошо.
- Как ты думаешь, выпить мне еще пива? Доктор сказал, что у меня таз
узковат, так что лучше не давать маленькой Кэтрин очень расти.
- Что он еще сказал? - Я встревожился. [254]
- Ничего. У меня замечательное кровяное давление, милый. Он в восторге от
моего кровяного давления.
- А что еще он сказал насчет узкого таза?
- Ничего. Совсем ничего. Он сказал, что мне нельзя ходить на лыжах.
- Правильно.
- Он сказал, что теперь уже поздно начинать, если я до сих пор не ходила.
Он сказал, что ходить бы на лыжах можно, только падать нельзя.
- Он шутник, твой доктор.
- Нет, в самом деле, он очень славный. Мы его позовем, когда придет время
родиться маленькому.
- Ты его не спрашивала, пожениться ли нам?
- Нет. Я ему сказала, что мы женаты четыре года. Видишь ли, милый, если я
выйду за тебя, я стану американкой, а по американским законам, когда б мы ни
поженились, - ребенок считается законным.
- Где ты это вычитала?
- В нью-йоркском "Уорлд алманак" в библиотеке.
- Ты просто прелесть.
- Я очень рада, что буду американкой. И мы поедем в Америку, правда,
милый? Я хочу посмотреть Ниагарский водопад.
- Ты прелесть.
- Я еще что-то хотела посмотреть, только я забыла что.
- Бойни?
- Нет. Я забыла.
- Небоскреб Вулворта?
- Нет.
- Большой Каньон?
