понравились.
- Давай не будем о них говорить, а то я начну о них тревожиться. -
Немного погодя я сказал: - Пойдем, если ты отдохнула.
- Я отдохнула. [262]
Мы пошли по дороге дальше. Было уже темно, и снег скрипел под ногами.
Ночь была сухая, и холодная, и очень ясная.
- Мне очень нравится твоя борода, - сказала Кэтрин. - Просто прелесть. На
вид жесткая и колючая, а на самом деле мягкая и такая приятная.
- По-твоему, так лучше, чем без бороды?
- Пожалуй, лучше. Знаешь, милый, я не стану стричься до рождения
маленькой Кэтрин. Я теперь слишком толстая и похожа на матрону. Но когда она
родится и я опять похудею, непременно остригусь, и тогда у тебя будет совсем
другая, новая девушка. Мы пойдем с тобой вместе, и я остригусь, или я пойду
одна и сделаю тебе сюрприз.
Я молчал.
- Ты ведь не запретишь мне, правда?
- Нет. Может быть, мне даже понравится.
- Ну, какой же ты милый! А вдруг, когда я похудею, я стану очень
хорошенькая и так тебе понравлюсь, что ты опять в меня влюбишься.
- О, черт! - сказал я. - Я и так в тебя достаточно влюблен. Чего ты еще
хочешь? Чтоб я совсем потерял голову?
- Да. Я хочу, чтоб ты потерял голову.
- Ну и пусть, - сказал я. - Я сам этого хочу.
Глава сороковая
Нам чудесно жилось. Мы прожили январь и февраль, и зима была чудесная, и мы были очень счастливы. Были недолгие оттепели, когда дул теплый ветер, и снег делался рыхлым, и в воздухе чувствовалась весна, но каждый раз становилось опять ясно и холодно, и возвращалась зима. В марте зима первый раз отступила по-настоящему. Ночью пошел дождь. Дождь шел все утро, и снег превратился в грязь, и на горном склоне стало тоскливо. Над озером и над долиной нависли тучи. Высоко в горах шел дождь. Кэтрин надела глубокие калоши, а я резиновые сапоги monsieur Гуттингена, и мы под зонтиком, по грязи и воде, размывавшей лед на дороге, пошли в кабачок у стан-
[263]
ции выпить вермуту перед завтраком. Было слышно, как за окном идет дождь.
- Как ты думаешь, не перебраться ли нам в город?
- А ты как думаешь? - спросила Кэтрин.
- Если зима кончилась и пойдут дожди, здесь станет нехорошо. Сколько еще
до маленькой Кэтрин?
- Около месяца. Может быть, немножко больше.
- Можно спуститься вниз и поселиться в Монтре.
- А почему не в Лозанне? Ведь больница там.
- Можно и в Лозанне. Я просто думал, не слишком ли это большой город.
- Мы и в большом городе можем быть одни, а в Лозанне, наверно, славно.
- Когда же мы переедем?
- Мне все равно. Когда хочешь, милый. Можно и совсем не уезжать, если ты
не захочешь.
- Посмотрим, как погода.
Дождь шел три дня. На склоне горы ниже станции совсем не осталось снега.
Дорога была сплошным потоком жидкой грязи. Была такая сырость и слякоть, что
нельзя было выйти из дому. Утром на третий день дождя мы решили переехать в
город.
- Пожалуйста, не беспокойтесь, monsieur Генри, - сказал Гуттинген. -
Никакого предупреждения не нужно. Я и не думал, что вы останетесь здесь, раз
уж погода испортилась.
- Нам нужно быть поближе к больнице из-за madame, - сказал я.
- Ну конечно, - сказал он. - Может быть, еще приедете как-нибудь вместе с
маленьким.
- Если только найдется место.
- Весной тут у нас очень славно, приезжайте, вам понравится. Можно будет
устроить маленького с няней в большой комнате, которая теперь заперта, а вы
с madame займете свою прежнюю, с видом на озеро.
- Я вам напишу заранее, - сказал я. Мы уложились и уехали с первым
поездом после обеда. Monsieur и madame Гуттинген проводили нас на станцию, и
он довез наши вещи на санках по грязи. Они оба стояли у станции под дождем и
махали нам на прощанье. [264]
- Они очень славные, - сказала Кэтрин.
- Они были очень добры к нам.
В Монтре мы сели на лозаннский поезд. Из окна вагона нельзя было видеть
горы в той стороне, где мы жили, потому что мешали облака. Поезд остановился
в Веве, потом пошел дальше, и с одной стороны пути было озеро, а с другой -
мокрые бурые поля, и голый лес, и мокрые домики. Мы приехали в Лозанну и
остановились в небольшом отеле. Когда мы проезжали по улицам и потом
свернули к отелю, все еще шел дождь. Портье с медными ключами на цепочке,
продетой в петлицу, лифт, ковры на полу, белые умывальники со сверкающими
приборами, металлическая кровать и большая комфортабельная спальня - все это
после Гуттингенов показалось нам необычайной роскошью. Окна номера выходили
в мокрый сад, обнесенный стеной с железной решеткой сверху. На другой
стороне круто спускавшейся улицы был другой отель, с такой же стеной и
решеткой. Я смотрел, как капли дождя падают в бассейн в саду.
Кэтрин зажгла все лампы и стала раскладывать вещи. Я заказал виски с
содовой, лег на кровать и взял газету, которую купил на вокзале. Был март
1918 года, и немцы наступали во Франции. Я пил виски с содовой и читал, пока
Кэтрин раскладывала вещи и возилась в комнате.
- Знаешь, милый, о чем мне придется подумать, - сказала она.
- О чем?
- О детских вещах. Обычно все уже запасаются детскими вещами к этому
времени.
- Это ведь можно купить.
- Я знаю. Завтра же пойду покупать. Вот только узнаю, что нужно.
- Тебе следовало бы знать. Ведь ты же была сестрой.
- Да, но, знаешь ли, солдаты так редко обзаводились детьми в госпитале.
- А я?
Она запустила в меня подушкой и расплескала мое виски с содовой.
- Я сейчас закажу тебе другое, - сказала она. - Извини, пожалуйста. [265]
- Там уже немного оставалось. Иди сюда, ко мне.
- Нет. Я хочу сделать так, чтобы эта комната стала на что-нибудь похожа.
- На что?
- На наш с тобой дом.
- Вывесь флаги Антанты.
- Заткнись, пожалуйста.
- А ну повтори еще раз.
- Заткнись.
- Ты так осторожно это говоришь, - сказал я, - как будто боишься обидеть
кого-то.
- Ничего подобного.
- Ну, тогда иди сюда, ко мне.
- Ладно. - Она подошла и села на кровати. - Я знаю, что тебе теперь со
мной неинтересно, милый. Я похожа на пивную бочку.
- Неправда. Ты красивая, и ты очень хорошая.
- Я просто уродина, на которой ты по неосторожности женился.
- Неправда. Ты становишься все красивее.
- Но я опять похудею, милый.
- Ты и теперь худая.
- Ты, должно быть, выпил.
- Только стакан виски с содовой.
- Сейчас принесут еще виски, - сказала она. - Может быть, сказать, чтоб
нам и обед сюда подали?
- Очень бы хорошо.
- Тогда мы совсем не будем выходить сегодня, ладно? Просидим вечер дома.
- И поиграем, - сказал я.
- Я выпью вина, - сказала Кэтрин. - Ничего мне от этого не будет. Может
быть, тут есть наше белое капри.
- Наверно, есть, - сказал я. - В таком отеле всегда бывают итальянские
вина.
Кельнер постучал в дверь. Он принес виски в стакане со льдом и на том же
подносе маленькую бутылку содовой.
- Спасибо, - сказал я. - Поставьте здесь. Будьте добры, принесите сюда
обед на две персоны и две бутылки сухого белого капри во льду.
- Прикажете на первое - суп?
- Ты хочешь суп, Кэт? [266]
- Да, пожалуйста.
- Один суп.
- Слушаю, сэр.
Он вышел и затворил двери. Я вернулся к газетам и к войне в газетах и
медленно лил содовую в стакан со льдом и виски. Надо было сказать, чтобы не
клали лед в виски. Принесли бы лед отдельно. Тогда можно определить, сколько
в стакане виски, и оно не окажется вдруг слишком слабым от содовой. Надо
будет купить бутылку виски и сказать, чтобы принесли только лед и содовую.
Это лучше всего. Хорошее виски - приятная вещь. Одно из самых приятных
явлений жизни.
- О чем ты думаешь, милый?
- О виски.
- АО чем именно?
- О том, какая славная вещь виски.
Кэтрин сделала гримасу.
- Ладно, - сказала она.
Мы прожили в этом отеле три недели. Там было недурно: ресторан обычно пустовал, и мы очень часто обедали у себя в номере. Мы гуляли по городу, и ездили трамваем в Уши, и гуляли над озером. Погода стояла совсем теплая, и было похоже на весну. Мы жалели, что уехали из своего шале в горах, но весенняя погода продолжалась всего несколько дней, и потом опять наступила холодная сырость переходного времени.
Кэтрин закупала все необходимое для ребенка. Я ходил в гимнастический зал
боксировать для моциона. Обычно я ходил туда утром, пока Кэтрин еще лежала в
постели. В мнимовесенние дни очень приятно было после бокса и душа пройтись
по улице, вдыхая весенний воздух, зайти в кафе посидеть и посмотреть на
людей, и прочесть газету, и выпить вермуту; а потом вернуться в отель и
позавтракать с Кэтрин. Преподаватель бокса в гимнастическом зале носил усы,
у него были очень точные и короткие движения, и он страшно пугался, когда
станешь нападать на него. Но в гимнастическом зале было очень приятно. Там
было много воздуха и света, и я трудился на совесть, прыгал через [267]
веревку, и тренировался в различных приемах бокса, и делал упражнения для
мышц живота, лежа на полу в полосе солнечного света, падавшей из раскрытого
окна, и порой пугал преподавателя, боксируя с ним. Сначала я не мог
тренироваться перед длинным узким зеркалом, потому что так странно было
видеть боксера с бородой. Но под конец меня это просто смешило. Я хотел
сбрить бороду, как только начал заниматься боксом, но Кэтрин не позволила
мне.
Иногда мы с Кэтрин ездили в экипаже по окрестностям. В хорошую погоду
ездить было приятно, и мы нашли два. славных местечка, куда можно было
заехать пообедать. Кэтрин уже не могла много ходить, и я с удовольствием
ездил с ней вместе по деревенским дорогам.
Если день был хороший, мы чудесно проводили время, и ни разу мы не
провели время плохо. Мы знали, что ребенок уже совсем близко, и от этого у
нас обоих было такое чувство, как будто что-то подгоняет нас и нельзя терять
ни одного часа, который мы можем быть вместе.
Глава сорок первая
Как-то я проснулся около трех часов утра и услышал, что Кэтрин ворочается на постели.
- Тебе нездоровится, Кэт?
- У меня как будто схватки, милый.
- Регулярно?
- Нет, не совеем.
- Если пойдут регулярно, нужно ехать в больницу. Мне очень хотелось
спать, и я заснул. Вскоре я проснулся снова.
- Ты, может, позвонишь доктору, - сказала Кэтрин. - Может, это уже
начинается.
Я подошел к телефону и позвонил доктору.
- Как часто повторяются схватки? - спросил ОН..
- Как часто, Кэт?
- Примерно каждые пятнадцать минут.
- Тогда поезжайте в больницу, - сказал доктор. - Я сейчас оденусь и тоже
приеду туда. [268]
Я повесил трубку и потом позвонил в привокзальный гараж, чтобы вызвать
такси. Долгое время никто не подходил к телефону. Наконец я добился
какого-то человека, который обещал сейчас же выслать машину. Кэтрин
одевалась. В ее чемодане было уже сложено все необходимое для больницы и
детские вещи. Мы вышли в коридор, и я позвонил лифтеру. Ответа не было. Я
сошел вниз. Внизу никого не было, кроме ночного швейцара. Я сам поднялся в
лифте наверх, внес в кабину чемодан Кэтрин, она вошла, и мы спустились вниз.
Ночной швейцар открыл нам дверь, и мы сели на каменные тумбы у ступенек
парадного крыльца и стали ждать такси. Ночь была ясная, и на небе были
звезды. Кэтрин была очень возбуждена.
- Я так рада, что уже началось, - сказала она. - Теперь скоро все будет
позади.
- Ты молодец.
- Я не боюсь. Только бы вот такси скорее приехало.
Мы услышали шум машины на улице и увидели свет от фар. Такси подъехало к
крыльцу, и я помог Кэтрин сесть, а шофер поставил чемодан на переднее
сиденье.
- В больницу, - сказал я.
Мы выехали на мостовую и стали подниматься в гору.
Когда мы подъехали к больнице, я взял чемодан, и мы вошли. Внизу за
конторкой сидела женщина, которая записала в книгу имя и фамилию Кэтрин,
