таких темпах они должны были созреть за неделю, самое большее - за две.
Какими темно-зелеными казались листья! Энджела пошарила в памяти,
подыскивая слово, которым можно было бы описать богатство тона.
Насыщенный, желтовато-зеленый... оттенок "келли". Кельтский... Вот именно.
Кельтский. Цвет листьев чем-то напомнил ей об Ирландии. Взглянув на небо,
видневшееся за листьями, Энджела вдруг поняла, чем. На западе залегла
темная гряда грозовых туч. Контраст между зеленью листьев и мрачным
лиловатым оттенком облачной гряды был поразительным, рождал трепет.
"Конечно, - радостно подумала она. - Голуэй, и Слиго, и Горт. Маленький
кусочек Ирландии перед моим собственным домом". Она снова присмотрелась к
растениям. Вдруг ей стала понятной та ничем незамутненная первичная сила,
которая таилась в этих ростках и медленно, неуклонно, терпеливо толкала их
вверх сквозь влажную темную почву. Буйная пышная листва словно бы
подрагивала от медленного биения некоего чудовищного сердца, похороненного
под землей. В самой ее пышности было что-то грозное, подавляющее,
первобытное. Словно она безмолвно, сильно, властно алкала расфасованной в
пакетики подкормки, какую познала в теплицах: кровяной, костной, богатых
нитратами побочных продуктов жизнедеятельности человека и домашнего скота.
Энджела втянула ноздрями воздух. Пахло плесенью - сырой грибной
запах, за которым, однако, она различила несомненный аромат дождя. Она
поглядела на далекий облачный кряж. Похоже, надвигалась гроза.
Энджела встала и вернулась в дом. Поставив цветы, она побрела в
кабинет, собираясь заняться окончательным наброском сценария о школе
Монтессори. Пока монтировался фильм, Энджела откладывала эту работу. Она
записала, что должна позвонить Джуди Лэчмэн и объяснить задержку, и
скотчем прилепила записку к настольной лампе.
Взяв грубый набросок сценария, Энджела со вздохом положила его
обратно. Она не чувствовала ни желания работать, ни вдохновения. Ей
вспомнились слова доктора Спэрлинга: "Отдохните. Почитайте книжку".
Потрясающе. Только его позволения она и ждала.
Энджела пошла в гостиную и поискала спички. Она вспомнила обещание,
данное себе после похорон Фионы: гостиная не только для гостей, но и для
хозяев. Теперь можно было исполнить обещанное. Она прочно обоснуется в
этой комнате. Энджела подожгла сосновые поленья в камине и живо
представила себе всю ту готовку, какую запланировала на зиму. Тушеное
мясо, бульоны, овощное рагу, индейка ко Дню Благодарения и тыквенный
пирог. В этом году можно было бы даже рискнуть и попробовать свои силы в
приготовлении рождественского пудинга. Рецепт она узнала бы у Иви.
Энджела скинула туфли и с кроссвордами из "Космополитэн" и "Нью-Йорк
санди таймс" клубочком свернулась на диване. Но головоломка оказалась
трудной, она быстро бросила ее и безучастно уперлась взглядом в веселое
яркое пламя в камине. Вскоре она хватилась, что не сводит глаз с лежащей
на каминной полке каменной головы и грустно размышляет о миссис Салливэн.
Мысли об экономке сменились мыслями о Фионе. Потом мыслями о Перышке.
Вздрогнув, Энджела прокрутила в голове свой ужасный сон. Он очень
напоминал тот, который приснился ей в Ирландии. Нет, он был хуже. Что он
означал? Чутье подсказывало Энджеле: не может быть, чтобы этот сон ничего
не означал. Что бы ей ни говорили, он не был обычным кошмаром. Что-то
связывало его со смертями. Не пыталось ли подсознание Энджелы что-то
сообщить ей, не передавало ли какую-то информацию, которую она сознательно
отметала? Может быть, следовало бы показаться психиатру. Если бы только
была жива Фиона. Энджела снова вернулась к Фионе. Ее мятущиеся мысли были
планетами, вращавшимися вокруг незримого потухшего солнца; деревянными
лошадками на карусели смерти: Фиона, миссис Салливэн, Перышко, Фиона,
миссис Салливэн, Перышко; круг за кругом проносились они, а в центре все
время пряталась невидимая потайная ступица, присутствие которой Энджела
тем не менее ощущала, угрюмая звезда, ось, которая, как ей начинало
казаться, должна была там быть, дабы связать в единое целое весь этот ужас
и, может быть, даже то страшное чувство давящей на живот тяжести, с
которым Энджела очнулась от сна. Процесс оживления... что, этим
действительно можно было что-то объяснить? Энджела молила Бога, чтобы это
оказалось так. Это означало бы жизнь - жизнь, заявляющую о себе в лицо
всем смертям, ее дитя, зашевелившееся в теплой тьме материнской утробы, в
теплой питающей его тьме. Ведь разве тьма - непременно зло? Разве она
непременно означает холод, разложение и смерть? Но карусель снова
неумолимо повернулась к смерти, к смерти миссис Салливэн, к омерзительному
раздиранию мышц, хрящей и сосудов, к мучительному отъединению конечностей
- крэк! крэк! крэк! - сустав от сустава, позвонок от позвонка. Что за
чудовище должно было побывать у миссис Салливэн, что за одержимое бесами
сознание требовалось, чтобы вот так убить и исчезнуть, прихватив с собой
голову? Может быть, сродни тому, кто был способен убежать с места аварии с
оторванной рукой? Или отрывать головы живым кошкам и собакам?..
Энджела со всхлипом запустила кроссворд через комнату и, чтобы
сдержать неумолимый поток страшных образов, прижала кулаки к глазам.
Когда она снова открыла глаза, ей показалось, что каменная голова
смотрит с каминной полки прямо на нее. В голове у Энджелы зазвучали слова
предостережения, сделанного миссис Салливэн.
Испуганная, зачарованная, она пристально вглядывалась в камень, по
крохам собирая всю рассудительность, какую могла отыскать, чтобы дать
отпор мысли, которая медленно, но верно овладевала ею.
Как мог камень - бесчувственный, неодушевленный кусок камня -
приносить несчастье? В этом не было ни капли смысла.
И все же...
Она щипнула подушку и выдернула пушинку.
Что, если миссис Салливэн все-таки была права? Девица-экстрасенс (как
же ее звали?) заявила, будто почувствовала в их доме некое влияние,
вызывающее беспокойство.
Что, если в этом каким-то образом был виноват камень?
Если одни дома и предметы могли, как намекала Бонни Барнетт (вот как
ее звали!) нести на себе благословение, то другие, может быть, несли на
себе проклятие?
Потом Энджела припомнила, что говорил ей о языческих религиях Маккей.
И снова нахмурилась, не сводя глаз с камня.
Как же узнать?
Только методом проб и ошибок.
Избавившись от него.
И все же. Скажем, Энджела избавляется от него и неприятности
прекращаются. Все равно полной уверенности, что их вызывал камень, у нее
не будет.
Или хуже того: вдруг неприятности не прекратятся и после того, как
она избавится от камня? Камень был ценной антикварной вещью.
Что, если на самом деле камень оберегал их с Шоном от несчастий,
подобно громоотводу отклоняя беду от них самих и переводя на окружающих их
людей? Тогда Энджела будет проклята в любом случае - избавится она от
камня или нет.
Ситуация была абсурдной.
Энджела схватила "Космополитэн" и принялась судорожно просматривать.
Сообразив, что уже читала этот журнал, она запустила им вслед за
кроссвордами. И снова поймала себя на том, что рассматривает камень на
каминной полке. Вопрос мучил Энджелу, отказываясь уйти. Мог ли быть
виноват камень? Как следовало разрешить этот вопрос? Совет специалиста,
вот что ей было нужно. Специалиста? Специалист - это кто, черт возьми?
Священник? Экстрасенс?
Бонни Барнетт.
Но Бонни вернулась в Орегон.
Может быть, у Стиви Осорио есть ее телефон.
Стиви болтался на борту исследовательского судна где-то в Тихом
океане. Должны были быть другие экстрасенсы. Как их найти? Желтые
страницы? Черил должна знать.
Когда в комнату вошел Шон, Энджела все еще мучилась из-за камня и не
услышала, как подъехала его машина.
Он стоял в дверях и хмурился. Энджела заметила, что его правая щека
припухла от новокаина.
- Привет. - Голос был приглушенным. - Что за праздник?
- Ты о чем?
Шон показал на огонь.
- Замерзла?
- Просто захотелось зажечь.
- Просто захотелось зажечь, да? - Нотка раздражения. Дрова стоили
недешево.
- Как зуб? - спросила она.
- Сейчас прекрасно. - Он подошел к пышущему жаром камину, подержал
над ним руки и обернулся к Энджеле. - Ну?
- Что "ну"?
- Что он сказал?
- Кто?
- Да доктор Спэрлинг же, Господи.
Озадаченный ее рассеянностью Шон нахмурился.
Энджела рассказала о визите к врачу. Шон слушал, глубоко засунув руки
в карманы. Под конец он хмыкнул:
- Вот видишь? Что я говорил?
- Знаю, знаю. - Энджела поджала ноги, освобождая мужу место на
диване. - Ты был прав. Как всегда.
Но он не сделал попытки сесть и продолжал стоять, внимательно
рассматривая ее.
- Тогда в чем дело? - спросил он.
- Ни в чем. Я же тебе сказала. - Энджела удивленно воззрилась на
него. - А что?
- Возвращаюсь и вижу, что ты лежишь на диване.
Энджела выглянула в окно. Небо уже почти сплошь затянуло тучами.
- Решила устроить себе свободный вечер, вот и все.
- А, - сказал Шон. - Все ли?
Энджела подумала, что это было сказано с явным сарказмом. Или она
попросту приписывала мужу собственные грехи? Она села и спустила ноги на
пол, нащупывая туфли. Шон нагнулся, чтобы подобрать разбросанные журналы.
- Что это?
Он явно прекрасно видел все сам.
- Просто журналы.
- Лучшего занятия ты не нашла? - Тон был подчеркнутым. Больше Энджела
не сомневалась.
- Но я же сказала. Мне не хотелось работать.
Шон уселся на подлокотник кресла.
- И когда же ты, в таком случае, собираешься закончить сценарий?
Энджела сдвинула брови.
- Наверное, завтра. День или два ничего не меняют, правда?
- Прошло уже больше недели.
- Да что ты? - Намеренно изображая равнодушие, Энджела встала,
размышляя, что же случилось с их далеким от педантичности стилем жизни, и
пошла на кухню налить себе кофе. Но Шон все равно пришел следом.
- Хочешь кофейку? - спросила она.
Он открыл холодильник, вынул сливки и, захлопывая дверцу, сказал:
- Вейнтрауб говорит, эта лента - его самая большая удача.
- Его самая большая удача? - Энджела недоверчиво обернулась с кружкой
в руке.
- Так он сказал. - Теперь Шон усмехался.
Снаружи раздался шум мотора. Хлопнула дверца.
- А это еще кто? - Шон выглянул в кухонное окно. - О Господи. - Он
резко втянул воздух.
- Кто там?
- Джерри.
- Стейнберг?
Шон кивнул, пошел к черному ходу и распахнул дверь, приветствуя
приятеля.
- Ты глянь, кто к нам пожаловал! Ах, чертов сын!
Джерри выглядел исхудавшим, бледным и слегка прихрамывал при ходьбе.
Он приехал на новом красном МГ.
Они встретили его за порогом кухни и по очереди обняли, смеясь.
Энджела заметила, что на переносице и на верхней губе у Джерри остались
шрамы.
Они перешли в гостиную. Шон подбросил дров в огонь. Джерри сел в
кресло. Энджела принесла кружку кофе и хрустящее шоколадное печенье,
которое пекла сама. Все это она поставила на столик и села на диван.
Шон поворошил поленья в камине.
- Когда ты выписался?
- Вчера.
- Фрэнк нам не сказал.
- Нет?
Энджела подвинула к нему печенье. Джерри взял две штуки.
- Как новая машина? - спросила она.
- Неплохо. Но я бы предпочел сохранить старую.
Энджела сняла со своего свитера сухой лист. Шон сдвинул брови, глядя
