большими разлапистыми буками, двинулись к мостику, соединявшему берега
декоративного озерца. Посреди моста они остановились и облокотились на
серо-зеленую железную балюстраду, вглядываясь в свинцово-серую воду. Все
лебединые плотики уже убрали. Подступала зима. Внизу, у края воды, стайка
детей кормила крякающих уток.
- Но все это оказалось обычной ерундой. - Маккей нащупал в кармане
пиджака трубку и извлек ее на свет.
- Ерундой?
- Все ингредиенты истории с привидением. Можно сказать, традиционные.
Ощущение некоего недоброго присутствия. Шумы по ночам. - Он раскурил
трубку от спички с розовой головкой. - Позже добавились перемещения.
Доктор Кэмпбелл утверждала, будто камень передвигался в темноте. Даже
проломил упаковочный ящик и выбрался наружу. Наконец, произошли две
довольно неприятные смерти. Собаки и вдовой сестры доктора Кэмпбелл.
Поразительный пример того, как можно запугать себя до такой степени, что
поверишь буквально чему угодно. Кроме того, это выдающийся пример
возникновения страшных историй. Каждый из таких элементов традиционен и на
протяжении веков появляется в бесчисленных историях о призраках. Обычно с
каждым пересказом эти элементы все больше усложняются. Не удивлюсь, если
"Гекстонская голова" в итоге превратится в историю в духе "Дома священника
из Борли", полную призрачных монахинь, кучеров без головы и Бог весть чего
еще.
Он вежливо улыбнулся Шону, потом заметил, что молодой человек не
сводит с него странного, напряженного взгляда. Может быть, он никогда не
слыхал о доме священника из Борли?
- Что же она сделала? - спросил Шон.
- Что?
- Ну, чтобы избавиться от камня.
- А, это тоже было частью проблемы. Каждый раз, как доктор Кэмпбелл
выбрасывала эту окаянную штуковину, та объявлялась снова.
Пауза. Шон засмеялся. Неестественным смехом.
- Неразменный пенни, да? - Он смотрел на озеро. - Чем же все
кончилось?
- Доктор Кэмпбелл позвала местного викария. Англиканского. Он зарыл
камень на кладбище при церкви Святого Дунстана. И это, похоже, сработало.
- Так она действительно верила, будто в камне обитает злой дух?
Маккей кивнул, благодушно попыхивая трубкой.
- Да, богган, - сказал он.
Брови Шона взлетели вверх.
- Что?
- Богган. Кельтское существо. Гэльское бохан. Корень, от которого
произошел наш бука. Злобный дух. Злое создание из племени слуаг сид.
Полагаю, можно называть его кельтским демоном. Доктор Кэмпбелл явно
считала "богган" самым подходящим термином. - Маккей почувствовал холод и
принялся потирать руки. - Честно говоря, по народным преданиям создание из
рода сид становится боханом только после того, как незваным пристанет к
семье или какому-нибудь человеку.
Они спустились с моста по маленькой боковой лесенке и пошли под
высокими плакучими ивами по дорожке вдоль берега озера, направляясь к
выходу на угол Арлингтон и Бойлстон.
- Как это "пристанет"? - медленно спросил Шон.
- Он выбирает вас. Селится у вас в каком-нибудь темном шкафу. Этакий
сверхъестественный гость в доме, можно сказать.
- И что потом?
- Потом нужно было заботиться о нем.
- Заботиться?
- Кормить теплым молоком из мисочки, время от времени - зверюшками с
гумна. Иногда хватало нескольких капель крови от зарезанной коровы.
Шон нахмурился.
- И зачем бы это делать?
- Как зачем? Разумеется, чтобы камень приносил удачу. Чтобы заставлял
посевы расти. Естественно, при условии, что его содержат в довольстве.
Если же нет... - Маккей рассеянно пожал плечами. - Видите ли, обижать их
было неблагоразумно. Они способны были обнаруживать собственнические
инстинкты... ревновать к привязанностям хозяина. И проявлять
мстительность. Кажется, доктор Кэмпбелл только и делала, что без конца
обижала свой камень. - Профессор усмехнулся.
- Что, если бы вам захотелось избавиться от такой штуки?
- Очевидно, пришлось бы поступить как доктор Кэмпбелл. Видите ли,
злобный народец сид по-настоящему боялся только трех вещей. Холодного
железа, света и могущества определенных святых. Например, святого Патрика.
По-моему, история доктора Кэмпбелл указывает на то, что и святого Дунстана
следует считать в равной степени влиятельным.
- Экзорцистом?
Маккей кивнул.
- А почему свет?
- Потому, что злобный народец сид был порождением тьмы, понимаете?
Свет оказывал на него губительное действие. Вот почему днем им приходилось
оборачиваться камнями и предметами.
Они приближались к выходу из сада.
- К счастью для всех нас, в пятисотом году от рождества Христова
явился Патрик и дал им нагоняй. И изгнал очень многих. Всех богганов, все
злобное племя. - В глазах у Маккея плясали смешинки.
- Куда они делись? На Луну? - не менее весело сострил Шон.
- Кто знает? - Маккей остановился, чтобы выколотить трубку о башмак.
- Возможно, обратно в мир иной. "Удел их - одиночество, и жилище их -
змеиное гнездо".
Шон усмехнулся.
- Один из них явно задержался.
- Несомненно. Камень доктора Кэмпбелл.
- Я, собственно, имел в виду камень Энджелы.
- Прошу прощения?
- Видите ли, доктор Маккей, по словам моей жены, - объявил Шон по
возможности небрежно, - почти все, что вы мне рассказали про тот
английский камень, можно сказать про камень, который она подобрала в
Кашеле.
Маккей немедленно остановился. Лицо профессора исполнилось удивления.
Потом глаза старика начали сужаться.
- Да будет вам!
Шон усмехнулся и вскинул два пальца.
- Честное скаутское. Я еще никогда не был так серьезен. Или, скорее,
Энджела еще никогда не была так серьезна. Она думает, что этот камень
обладает собственной волей. Шныряет вокруг да около, когда никто не
смотрит. Она пришла к убеждению, будто он виноват в гибели нашего кота,
возможно - в смерти одной нашей приятельницы, Фионы... вы ее видели на
нашей свадьбе... и в смерти нашей уборщицы, которая, как думает Энджела,
выбросила его вон и тем самым навлекла на себя его недовольство. Как вам
это нравится?
Он намеренно воздержался от упоминания о новых страхах жены за жизнь
их нерожденного ребенка.
Лицо Маккея озарило понимание.
- Ну, тогда неудивительно, что она жертвует его Институту, правда? -
медленно проговорил он.
Шон рассмеялся.
- Вот пусть он и остается в Институте после всего, что вы мне
наговорили. Если честно, мне очень жаль, что она не оставила треклятую
штуковину в Кашеле - там, где нашла ее.
Маккей наградил его пристальным взглядом.
- Может быть, именно это ей и следовало сделать, - сказал он, толком
не понимая, почему.
В поисках Джека Вейнтрауба Шон оглядел облицованный темными панелями,
забитый сделанными в прошлом веке фотографиями зал ресторана с высоким
потолком. Головы лосей, оленьи рога, лампы с оранжевыми абажурами. Голова
бизона. У дверей - драцены со скудной листвой. Серые гравюры: Джордж
Вашингтон, птицы, охотники, игроки в крикет, пышущая здоровьем девица с
влажной улыбкой. Из динамиков над дверью неслось "Не могу перестать любить
тебя". Продюсера Шон обнаружил за столиком у окна.
Извинившись, Шон объяснил отсутствие Энджелы. Вейнтрауб кивнул. Он не
производил впечатление чрезмерно огорченного - казалось, ему вообще все
равно. Он выглядел подавленным и, похоже, нервничал по поводу предстоящей
встречи не меньше Шона.
Последовав его примеру, Шон заказал "дайкири". Музыка плавно перешла
в "Мистер Чудо". Безотносительно к делу они поговорили об инфляции и о
последнем разводе Вейнтрауба. Шон не сводил глаз с бронзовой женщины,
державшей электрический канделябр. Возле статуи стоял настоящий бостонский
вереск. За ней в нише виднелось соседнее помещение, обставленное, как
библиотека. Уходящие к потолку ряды книг. Массивная хрустальная люстра.
Подошел официант. Они заказали куриный пирог и лапшу "феттучини".
За едой Вейнтрауб ни разу не сострил. Шон обнаружил, что и сам все
время норовит скользнуть взглядом мимо коллеги, за окно, и задержаться на
зеркальном фасаде нового здания "Джона Хэнкока", стоявшего прямо напротив
ресторана. Он угрюмо подумал, что оно такое же темное и непостижимое, как
мысли организации, которую приютило. Конторы телевизионщиков находились на
сороковом и сорок первом этажах. Когда это здание только возвели, в один
прекрасный день вылетели все стекла. Конструкцию пришлось целиком
облицевать фанерой. Самый большой фанерный ящик в мире, будь ему пусто.
Отчего же все стекла выскочили, задумался Шон.
Играли "Когда я влюбляюсь".
К половине второго они поели.
Просмотр начался в два. Пока шел фильм, администраторы с телевидения
- двое неопрятных мужчин и женщина (невысокого роста, привлекательная, в
сапогах) - не сказали ни слова. Наблюдая уголком глаза за их бесстрастными
лицами, Шон страдальчески подумал, что эти люди явно испытывают к Ирландии
отвращение. Потом зажегся свет, и телевизионщики, опять-таки без единого
слова, снова исчезли, оставив Шона с Вейнтраубом попариться еще немного.
- Сволочи, - проскрежетал Вейнтрауб.
Шон почувствовал, как в нем впервые в жизни неожиданно вспыхнула
симпатия к этому человеку.
Они вернулись на сороковой этаж в обитую плюшем приемную. До
совещания предстояло убить еще полчаса.
Шон все глубже погружался в выложенную кожаными подушками пропасть
отчаяния. Вейнтрауб зарылся в толстый еженедельник "Всякая всячина". Им
было больше нечего сказать друг другу. С объяснениями было покончено.
Теперь они жаждали только ответов.
В без четверти четыре чья-то секретарша пригласила их следовать за
ней в какую-то контору.
Совещание длилось менее получаса. На нем присутствовал один из мужчин
и интересная женщина. Кажется, последнее слово было за ней. Шон отметил,
что дама надушена крепкими духами, которые напомнили ему "Шалимар", но не
были им.
В первый раз улыбнувшись, она сообщила Шону, что фильм им очень
понравился. И что они наметили дату выхода в эфир на двадцать восьмое
января. Школьный сценарий их тоже заинтересовал. Он показался им
"стоящим". Ее саму привлек феминистский аспект. У нее возникли кое-какие
предложения. Когда, по их мнению, они могли бы начать? Да, а еще у нее
есть и другой сценарий, который они, возможно, захотели бы обдумать. Но об
этом можно было поговорить позже.
В четверть пятого они ушли.
Распираемый хорошими новостями, Шон схватил трубку стоявшего на столе
секретарши телефона и позвонил домой. В трубке слышались бесконечные
длинные гудки. Шону не верилось: Энджелы, мать ее так, все еще не было.
После минутных раздумий он нажал на рычаг и, тыча пальцем в кнопки, набрал
другой номер. Ответил хрипловатый голос Сюзанны.
Он тихо сказал, что сейчас приедет.
У главного входа в здание они с Вейнтраубом расстались. Продюсер был
в таком же приподнятом настроении, как и Шон, и под перезвон "Гуччи"
выплясывал скромную джигу радости - странная выделывающая антраша фигурка,
превращенная в карлика многочисленными зеркальными колоннами и
циклопическими черными стенами с их наклонными фресками из красных и
желтых цифр. Шон почувствовал, что очень тронут восторгами Вейнтрауба. Они
добавили личности Джека совершенно новую грань. Он напоминал попавшего в
Вегас маленького мальчика. Барабаны крутились, крутились без остановки, и
вот, наконец, в ряд вышли три - чтоб их! - нет, не три паршивых вишенки,
три колокольчика, Господи помилуй... зазвонили звонки, замигали лампочки,
и на пол водопадом хлынули серебряные доллары.
