- Мы, инглиш фриендс, пойдем ужинать в город. Ви присоединись к нам?
- Конечно, - соглашаюсь и вспоминаю про колбасу в палатке. Ее нужно
срочно спасать в каком-нибудь холодильнике, иначе придется каждый день
присоединятся к ее английским друзьям, а это мне далеко не по карману.
Она прощается и исчезает.
Я бреду в палатку, размышляю о произношении. Разве можно надеяться на
что-то серьезное при таком акценте, ее русском и моем английском, тем
более, у них там, судя по всему, такая теплая английская компания? Но
вскоре забываю об этом и начинаю распихивать припасы по холодильнику,
потом сижу у палатки и курю, потом снова вспоминаю об ужине и иду к оте-
лю.
Суматошно перезнакомившись со всеми Питерами, Самуэлями и Джонами, мы
взбираемся по крутому склону на автомобильную дорогу и минут тридцать
бредем в город. К вечеру жара спадает. Обходим все ресторанчики, тща-
тельно изучив цены, усаживаемся наконец в итальянской пиццерии, едим и,
оставляя по двадцать пять франков, возвращаемся в кромешной темноте
вниз. На узком горном серпантине, ослепляемые мотоциклистами, мы вытяги-
ваемся гуськом и затихаем. Такая темная ночь, такие крупные звезды и та-
кая большая компания. Мне грустно.
Я прощаюсь оптом с ними у отеля, одиноко плетусь в свою берлогу. Пло-
хо спится внуку Раскольникова на родине Наполеона. Он ворочается, подг-
ребая под себя узкий поролоновый матрасик, едва спасающий от неровной
каменистой почвы. К утру она остывает - его бьет озноб. Он просыпается,
закуривает сигарету. Высунувшись наполовину из палатки, находит Полярную
звезду и долго смотрит в северо-восточном направлении. Его ужасают
предстоящие тринадцать дней скучных полупонятных разговоров, и он прини-
мает твердое решение разрушить их неотвратимость.
Утром выясняется, что иностранцы тоже люди, правда, замороченные тя-
желым наемным трудом. На доске объявлений вывешено новое расписание,
сдвигающее начала заседаний на послеобеденное время, а все волшебные ут-
ренние часы отдаются пляжу. Меня опять приглашают в их теплую компанию,
и я , благодарный за приглашение, бегу в палатку, опаздываю, и наконец
появляюсь на пляже в надежде увидеть ее в более обнаженном виде. Тут же
во мне восстает моя извращенная мораль. Ведь я принципиальный противник
нудизма, и многочисленные, разбросанные на песку обнаженные бюсты будят
во мне самые противоречивые чувства. Ох нет, слишком я падок до женского
тела, чтобы приветствовать полное его обнажение при всем честном народе.
Как женщину можно лишать главного ее очарования - таинственности!? Да
они все тут просто пуритане. Мысль о том, что и она окажется в чем мать
родила, заставляет меня остановиться, и я растягиваю худое мучное тело
поперек набегающей лазурной волны. Господи, как же я давно не был на мо-
ре, как хорошо, как хорошо, впрочем, уже минут через двадцать я, совере-
шенно зажаренный, окунаюсь в прозрачную воду и быстро убираюсь восвояси.
Вечером мы встречаемся у свадебных столов и дружно решаем больше не
ужинать в городе, а перебиваться самодельным харчем под открытым небом.
Как выясняется, мелкие запасы всякого продукта обнаруживаются не только
у меня. Мы выволакиваем все это на свет божий. Попозже к нам присоединя-
ются еще пяток сбегавших в магазин коллег, и легкий наш ужин переходит в
долгую, до самой ночи, беседу. Руфь сидит напротив и изредка угощает ме-
ня крытым белой плесенью горьковатым сыром взамен наших золотистых шпро-
тиков. Я довольно быстро схожусь с испанцами, благо их английский прост
и доходчив, и мы уже по-дружески подумываем, не распить ли нам какого
более крепкого напитку. Англичане держатся обособленно, молчаливо, с
достоинством поедая тут же нарезанные сэндвичи. Тот американец таки ока-
зался американцем по имени Тони, ведет себя намного раскованнее, но,
впрочем, тоже с ужасным чувством собственного достоинства. Я держусь
просто, доверчиво и открыто, и предлагаю всякому что-нибудь из нашего
московского дефицита. Все одобрительно пробуют, а Тони отказывается, за-
являя, что он предпочитает советскому местный продукт, и со скрежетом
открывает купленную в городе баночку лосося, достает оттуда розовые лом-
тики и демонстративно причмокивает. Я немного сконфужен, и Руфь приобод-
ряет меня легким поворотом плеча, мол, что тут попишешь. Я, впрочем, не
отчаиваюсь, а продолжаю наслаждаться средиземноморским закатом, пробива-
ющимся сквозь ее мягкие льняные волосы. С вечерним свежим ветерком нака-
тывает романтическое настроение. Снова наплывает парижское кино. Но
вдруг замечаю на лососевой банке надпись на чистом английском языке -
сделано в СССР. Тони смачно причмокивает, а я боюсь, вдруг он заметит
эту надпись и окажется в неудобном положении. Эта мысль до того меня пу-
гает, что я привлекаю к себе внимание, фальшиво напевая "Подмосковные
вечера", и испанцы тут же подхватывают наш незатейливый мотив. Мне ста-
новится скучно, и вскоре мы расходимся.
Следующие два дня проходят без всяких неожиданностей. Руфь по-прежне-
му окружена англосаксами, и мы никак не можем встретиться на пляже.
Правда, однажды она промелькнула между оливковыми деревьями в закрытом
вишневом купальнике, и меня обжигает горячая волна сожаления. Она весе-
ла, она смеется каким-то скорым английским шуткам.
Вечером за ужином я не выдерживаю и объявляю пари. Стол удивленно за-
тихает, ожидая, например, что я достану револьвер и предложу сыграть в
русскую рулетку. Но я поступаю проще, я ставлю бутылку добротного ар-
мянского коньяка тому, кто решит первым математическую задачу из моего
абитуриентского прошлого. Это мировое скопище мозгляков из почтенных на-
учных центров бросается в бой, в особенности английские Кэмбридж и Окс-
форд, а вслед и Массачусетский технологический в лице Тони. Все погружа-
ются в простую с первого взгляда проблему. Я-то знаю, чем это все кон-
чится. Выползаю из-за стола, прячу экономный скарб в холодильник и раз-
валиваюсь в том самом шезлонге, шепча про себя волшебное "думан-ду-
ман..."
Не успеваю докурить первую сигарету, как появляется Руфь с непра-
вильным решением. Я объясняю, в чем ошибка, и опять остаюсь в одиночест-
ве. Теперь надолго. Через часик Руфь появляется снова, и мы идем к дос-
ке, на которой тоненькая рука выводит более сложный вариант решения,
впрочем, тоже неправильный. Она удивленно смотрит на меня своими прек-
расными глазами, наверно, осознавая, что я не такая простая штучка. К
нам изредко подбегают с победным видом наши высоколобые друзья. Она сама
развеивает их радужные надежды получить тут же коньяк. Мы наконец оста-
емся в одиночестве, и она - о, нетерпеливая уязвленная молодость! - про-
сит показать решение. Она поражена его простотой и изяществом, но
все-таки слегка расстроена. Я ее успокаиваю, как могу, мол, задачка-то
на самом деле непростая, мол, и обстановка неподходящая, и замолкаю.
- Тут вас все обсуждают, - шепчет она.
Поскольку такое редкое явление на закрытом западном воркшопе, я в
цетре внимания, и следят даже за тем, как я держу вилку и нож.
Я смущен и в то же время обрадован ее взаимностью. В ответ на мой она
раскрыла свой секрет и тем самым как бы вступила со мной в тайный сго-
вор. Воодушевленный таким продвижением, заговорщицки шепчу:
- Теперь у них надолго хватит других забот, - и поздно спохватываюсь,
сообразив, что слишком забегаю вперед. Следуя моим представлениям о хо-
лодной английской чопорности, она должна была бы вежливо улыбнуться мое-
му нахальному выпаду и молча отойти. Но она улыбнулась тепло и начала
что-то выводить на доске. Возникла странная напряженная пауза. Она от-
вернулась к доске, и мне кажется, что наш разговор таки закончен и надо
бы мне ретироваться, но уходить не хочется. Плавная изогнутая линия,
проведенная создателем по тыльной стороне руки вниз к бедрам, слегка по-
качивается в такт поскрипыванию мелка. В неясном свете далекой лампы
первым легким загаром чуть поблескивает нежная бархатистая кожа. Страшно
не хочется говорить о математике.
"СЕРЕХА", читаю по детски выписанную кирилицу.
Слегка касаясь ее ладони, беру из ее руки мел, хотя рядом на доске их
целая россыпь, дорисовываю палочку и ставлю две жирных точки.
- Откуда ты знаешь русский?
- Я английская шпион.
- А я агент Кэй Джи Би, - парирую я, вспоминая напутствия уполномочен-
ного первого отдела и все три комиссии вкупе.
- Я знать.
- Откуда?
- Ты хотел украсть мой чемодан в аэропорту, ти большев?
Я не понял, но обиделся.
- У нас коммунистов называют большев.
- Хм, - хмыкнула моя беспартийная душа.
- Нет, не только коммунистов, всех, кто слишком многого хочет и сразу.
Ну уж большевик, так это точно.
В этот момент раздается страшной силы грохот, и я, грешным делом,
вспоминаю корсиканских сепаратистов. Мы испуганно оборачиваемся. Ввзбе-
шенный Тони, опрокидывая в сердцах стулья, уходит прочь от дурацкой
русской задачи.
- Он хороший, но крези, - говорит Руфь. Мы незлобно смеемся. Потом за-
молкаем, и она, прикасаясь к моей ладони, берет мелок, хотя тоже видит
их целую кучу на полке у доски, и выводит:
- Туман, - и справа дописывает английский перевод.
Я принимаю игру. Мы пишем в два столбика, обмениваясь волшебным мел-
ком. Утро туманное, утро седое. Здесь мы запинаемся. Она с удивлением
наблюдает, как я пытаюсь отыскать у себя на голове седой волосок. Но их
еще так мало у меня. Я безапелляционно беру ее прядь и приставляю к сво-
ей, судорожно пытаясь вспомнить, как же по английски называются волосы.
Ее щека так близка к моей, что я ничего не могу припомнить. Но она дога-
дывается, уточняя что-то насчет стариков. Мы продолжаем дальше про нивы,
ограничиваясь упрощенным вариантом поля, и снова запинаемся. Я вспоминаю
"Сороу" Ван-Гога, но мне кажется это слишком жестко, и показываю на ее
печальные глаза, но у нас в английском столбике получаются какие-то поля
с глазами, и мы возвращаемся к вангоговскому варианту. Со снегом никаких
проблем - он бывает и у них, к тому же ее предки по отцовской линии из
Швеции, и, хотя там никогда не была, и отец с ними давно не живет, она
понимает что и как может покрываться снегом. Она даже слегка поеживается
на вечернем прохладном ветерке, но я ничем ей не могу помочь, не перес-
тупая правил приличия. Начало предпоследней строки кажется совершенно
неопредолимым. На ум лезут нежно-ленивые обломовские мотивы, косвенные,
далекие, русские, нехотя живущего, нехотя любящего, нехотя умирающего
сознания. Наконец я сдаюсь. Мы ставим три больших вопросительных знака в
надежде вернутся к ним потом. Да когда же потом, если у нас всего две
недели? И я нехотя дописываю конец первого четверостишия. Она нараспев
складно читает тургеневский столбец несколько раз, и мы тепло расстаем-
ся, договорившись утром встретится на пляже.
На утренем пляже немноголюдно, и, если бы не пяток туристов, приплыв-
ших на надувных лодках с яхт поваляться на песочке, можно было бы поду-
мать, что весь остров занят решением моей задачи. Но тут все мои надежды
обрушиваются - из оливковых зарослей появляется Руфь в сопровождении То-
ни. Они радостно здороваются и расстилают рядышком со мной одно огромное
махровое полотенце, и усаживаются на него вдвоем. Впрочем, Тони оказыва-
ется приятным собеседником и нахваливает задачу, решение которой ему
рассказала эта английская шпионка. Я радостно улыбаюсь, а на душе скре-
бут кошки. Конечно, красивой женщине можно простить многие недостатки,
но только не болтливость. Впрочем, я не подаю виду, и мы мило беседуем.
Тони показывает на обнаженные вокруг нас бюсты и риторически спрашивает,
есть ли такие пляжи в Союзе, и тут же спрашивает у Руфи, почему она в
купальнике. Первое меня трогает мало, а вот его вопрос о наряде мне лич-
