только смотрел на меня и корчился от смеха.
Лишь гиены казались ему забавнее.
Очень смешила его гиена, когда она среди бела дня бежала по равнине
вприпрыжку, бесстыдно волоча набитое брюхо, а если ей всаживали пулю в
зад, делала отчаянный скачок и летела вверх тормашками. М'Кола хохотал,
когда гиена останавливалась вдалеке, около соленого озера, чтобы
оглянуться назад, и, раненная в грудь, валилась на спину, вверх набитым
брюхом и всеми четырьмя лапами. А сколько смеха вызывал этот
отвратительный остромордый зверь, когда выскакивал из высокой травы в
десяти шагах от нас! Гремел выстрел, и гиена начинала вертеться на месте и
бить хвостом, пока не испускала дух.
М'Кола забавлялся, глядя, как гиену убивали почти в упор. Ему
доставляли удовольствие веселое щелканье пули и тревожное удивление, с
которым гиена вдруг ощущала смерть внутри себя. Еще занятнее было, когда в
нее стреляли издали, и она, словно обезумев, начинала кружиться на месте в
знойном мареве, висевшем над равниной, кружиться с молниеносной быстротой,
означавшей, что маленькая, никелированная смерть проникла в нее. Но самая
бурная потеха для М'Кола - при этом он начинал махать руками, тряс
головой, хохотал и отворачивался, словно стыдясь за подстреленного зверя,
- истинный разгар веселья начинался после настоящего мастерского выстрела,
когда гиена, раненная на бегу в заднюю часть туловища, начинала бешено
кружиться, кусая и терзая собственное тело до тех пор, пока у нее не
вываливались внутренности, а тогда она останавливалась и жадно пожирала их.
- Физи, - говорил в таких случаях М'Кола и тряс головой, насмешливо
сокрушаясь по поводу того,
что на свете существуют такие мерзкие твари. Физи, гиена, двуполая
самоубийца, пожирательница трупов, гроза маток с телятами, хищница,
перегрызающая поджилки, всегда готовая вцепиться в лицо спящему человеку,
с тоскливым воем неотступно следует за путниками, вонючая, противная, с
отвислым брюхом и крепкими челюстями, легко перекусывает кости, которые не
по зубам и льву, рыщет по бурой равнине, то и дело оборачивая назад свою
наглую морду, противную, как у дворняжки. Подстреленная из маленького
манлихера, она начинает крутиться на месте - жуткое зрелище! "Физи, -
смеялся М'Кола, стыдясь за гиену, и тряс своей черной лысой головой. -
Физи. Сама себя жрет. Физи".
Гиена вызывала у него злорадные, а птицы - безобидные шутки. Мое виски
тоже давало повод для шуток. В этом М'Кола был неистощим. О некоторых его
выходках я расскажу позднее. Магометанство и все прочие религии также были
предметом веселых насмешек. Чаро, мой второй ружьеносец, был серьезный и
очень набожный человечек. Весь рамадан он не позволял себе до заката даже
собственную слюну глотать и, когда солнце начинало клониться к горизонту,
напряженно глядел на запад. Он носил при себе бутылку с чаем, то и дело
трогал ее пальцами и поглядывал на солнце, а М'Кола исподтишка наблюдал за
ним, притворяясь, будто смотрит в сторону. Тут уж смех приходилось
сдерживать: то было нечто такое, над чем нельзя смеяться открыто, и М'Кола
в сознании своего превосходства только удивлялся человеческой глупости.
Магометанство здесь в моде, и те наши проводники, которые принадлежали к
высшим сословиям, все были магометанами. Это считалось признаком
знатности, давало веру в могущественного бога и ставило человека выше
других, а ради этого стоило раз в год поголодать немного и мириться с
некоторыми запретами в отношении еды. Я это понимал, а М'Кола не понимал и
не одобрял. Он наблюдал за Чаро с тем безразличным выражением, которое
появлялось на его лице всякий раз, когда дело касалось вещей, ему чуждых.
Чаро умирал от жажды, но, преисполненный благочестия, терпеливо ждал, а
солнце заходило ужасно медленно. Как-то я взглянул на красный шар,
висевший над деревьями, подтолкнул Чаро локтем, я он улыбнулся в ответ.
М'Кола торжественно протянул мне флягу с водой. Я отрицательно покачал
головой, а Чаро снова улыбнулся. М'Кола сохранял безразличие. Наконец
солнце село, и Чаро с жадностью припал к бутылке, его кадык заходил вверх
и вниз. М'Кола поглядел на него и отвернулся.
Раньше, до того как мы подружились, М'Кола совершенно не доверял мне.
Что бы ни произошло, он замыкался в своем безразличии. В то время Чаро
нравился мне куда больше. Мы понимали друг друга, когда речь шла о
религии; Чаро восхищался моей меткой стрельбой, всегда жал мне руку и
улыбался, когда мне удавалось подстрелить какую-нибудь редкую дичь. Это
тешило мое самолюбие и было очень приятно. М'Кола же считал мои первые
успехи случайными. Мы еще не добыли тогда ничего стоящего, и М'Кола,
собственно говоря, не был моим ружьеносцем. Он был ружьеносцем мистера
Джексона Филипса, а со мной охотился временно. Я его совершенно не
интересовал. Он относился ко мне с полнейшим равнодушием, а к Карлу - с
вежливым презрением. По-настоящему он любил только "Маму", мою жену.
В тот вечер, когда был убит первый лев, мы возвращались в полной
темноте. Охота получилась не очень удачная, так как произошла путаница. Мы
условились заранее, что первый выстрел сделает Мама. Но поскольку все мы
охотились на льва впервые, а время было позднее, слишком позднее для такой
охоты, то после первого попадания каждый имел право стрелять сколько
угодно. Это было разумно: солнце уже садилось, и если бы раненый лев ушел
в чащу, дело не обошлось бы без хлопот. Помню, каким желтым, большеголовым
и огромным показался мне лев рядом с низкорослым деревцем, похожим на
садовый куст, и когда Мама, вскинув винтовку, опустилась на одно колено, я
с трудом удержался, чтобы не посоветовать ей сесть и прицелиться получше.
Затем грянул короткий выстрел из манлихера, и зверь побежал влево легко и
неслышно, как огромная кошка. Я выстрелил из спрингфилда, зверь упал,
завертелся, я снова выстрелил - слишком поспешно - и пуля подняла около
него облачко пыли. Теперь лев лежал, распростершись на брюхе; солнце
едва успело коснуться макушек деревьев и вокруг зеленела трава, когда мы
приблизились, точно карательный отряд, с винтовками наготове, не зная,
убит лев или только оглушен. Подойдя совсем близко, М'Кола швырнул в него
камнем. Камень угодил льву в бок, и по тому, как он ударился о неподвижную
тушу, можно было заключить, что хищник мертв. Я был уверен, что Мама не
промахнулась, но обнаружил только одно пулевое отверстие в задней части
туловища, под самым позвоночником; пуля прошла почти навылет и застряла в
груди. Кусочек свинца нетрудно было нащупать под шкурой, и М'Кола, сделав
надрез, извлек его. Это была четырнадцатиграммовая пуля от моего
спрингфилда, она-то и поразила зверя, пробив легкие и сердце.
Я был так удивлен тем, что лев просто-напросто свалился мертвым от
выстрела, тогда как мы ожидали нападения, геройской борьбы и трагической
развязки, что чувствовал скорее разочарование, чем радость. Это был наш
первый лев, мы не имели никакого опыта и ожидали совсем иного. Чаро и
М'Кола пожали руку Маме, а затем Чаро подошел и мне тоже пожал руку.
- Хороший выстрел, бвана, - сказал он на суахили. - Пига м'узури.
- Вы не стреляли. Карл? - спросил я.
- Нет. Вы опередили меня.
- А вы. Старик?
- Тоже нет. Вы бы услышали. - Он открыл затвор и вынул два патрона
сорок пятого калибра.
- Я, конечно, промахнулась, - сказала Мама.
- А я был уверен, что это ты застрелила его. Да и сейчас так думаю, -
возразил я.
- Мама попала в него, - сказал М'Кола.
- А куда именно? - спросил Чаро.
- Попала, - твердил свое М'Кола. - Попала.
- Нет, это вы уложили его, - сказал мне Старик. - Ей-богу, он
свалился, как кролик.
- Мне просто не верится.
- Мама пига, - сказал М'Кола. - Пига симба.
Когда мы подошли к лагерю и в темноте увидели костер, М'Кола внезапно
разразился потоком быстрых певучих слов на языке вакамба, закончив словом
"симба". Кто-то в лагере издал короткий ответный крик.
- Мама! - закричал М'Кола. Затем опять последовала длинная певучая
фраза. И снова: - Мама! Мама!
Из темноты появились все носильщики, повар, свежевальщик, слуги и
старший проводник.
- Мама! - орал М'Кола. - Мама пига симба!
Туземцы приплясывали, отбивая такт ладонями, и гортанно выкрикивали
что-то, - из глубины их груди вылетали возгласы, похожие на львиный рык, и
означали они примерно вот что: "Ай да Мама! Ай да Мама! Ай да Мама!"
Быстроглазый свежевальщик поднял Маму на воздух, великан-повар и слуги
подхватили ее, остальные сгрудились вокруг, стараясь хотя бы поддержать
ее, и все, приплясывая, обошли вокруг костра и направились к нашей
палатке, распевая:
- Ай да Мама! Ха! Ха! Ха! Ай да Мама! Ха! Ха! Ха! - Они исполняли
танец и песню о льве, подражая его глухому, одышливому рыку. У палатки они
опустили Маму на землю, и каждый застенчиво пожал ей руку, причем
проводники говорили: "М'узури, Мем-саиб", - а М'Кола и носильщики:
"М'узури, Мама", с большим чувством произнося последнее слово.
Позже, когда мы сидели на стульях у костра и пили. Старик сказал моей
жене:
- Этого льва застрелили вы. М'Кола убьет всякого, кто вздумает
утверждать, будто это не так.
- Знаете, у меня такое настроение, словно и вправду его застрелила я,
- ответила она. - А случись это на самом деле, я бы возгордилась
невероятно. Ну до чего же приятно чувствовать себя победительницей!
- Милая, добрая Мама, - сказал Карл.
- Я уверен, что именно ты застрелила его, - подхватил я.
- О, не будем больше говорить об этом! До чего же мне приятно уже одно
то, что все так думают. Вы знаете, дома меня никогда не носили на руках.
- Все американцы плохо воспитаны, - заметил Старик. - Ужасно
некультурный народ.
- Мы отвезем вас на острова Ки-Уэст, - сказал Карл. - Милая добрая
Мама.
- Ну, поговорим о чем-нибудь другом, - попросила она. - Я слишком
растрогана. Мне следовало бы щедро вознаградить их, не правда ли?
- Они и не думали об этом, - отозвался Старик. - Но, пожалуй, хорошо
бы дать им что-нибудь по случаю торжества.
- О, мне хочется дать каждому много денег, - сказала Мама. - Ах, до
чего же приятно слыть победительницей.
- Милая, добрая Мама, - промолвил я. - Но ты же в самом деле убила
льва.
- Неправда, зачем ты меня обманываешь! Предоставь мне просто
наслаждаться триумфом.
Да, М'Кола все-таки долгое время меня недолюбливал. Пока лицензия Мамы
не была использована, он всюду следовал за нею, а на нас смотрел как на
людей, которые только мешают ей охотиться. Когда же ее лицензия кончилась
и она перестала ходить на охоту, его привязанность к ней ослабела. Потом
мы начали гоняться за куду, и Старик всякий раз оставался в лагере,
посылая Чаро с Карлом, а М'Кола со мной, и потому М'Кола утратил к нему
прежнее уважение. Разумеется, лишь на время. М'Кола был ружьеносцем
Старика, а чувства его к нам часто менялись и лишь после долгих совместных
скитаний могли стать более или менее прочными. Так или иначе, с началом
совместной охоты в наших отношениях произошла какая-то перемена.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НАЧАЛО ОХОТЫ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дело было еще в то время, когда с нами охотился Друпи. Вскоре после
того, как я, оправившись от болезни, вернулся из Найроби, мы с Друпи
пешком пошли в лес охотиться на носорогов. Друпи был настоящий дикарь,
красавец с тяжелыми веками, почти совсем прикрывавшими глаза, наделенный
своеобразной грацией, прекрасный охотник и непревзойденный следопыт. На
вид ему было лет тридцать пять, и вся его одежда состояла из куска ткани,
стянутого узлом на плече, да подаренной кем-то фески. Он никогда не
расставался с копьем. М'Кола носил старый армейский френч цвета хаки с
двумя рядами пуговиц - френч этот был первоначально предназначен для
Друпи, но тот долго пропадал где-то и поэтому остался ни с чем. Старик
дважды привозил Друпи этот подарок, и, наконец, М'Кола сказал: "Отдай мне".
Френч отдали ему, и с тех пор М'Кола постоянно носил его. Этот френч,
пара коротких штанов, пушистая шерстяная шапочка и вязаный свитер, который
