подойти к солонцу незаметно. Деревья обступали его со всех сторон, и тут
уж сами животные как бы оказывались в засаде, а охотник вынужден был
подбираться к ним по открытому месту. Пришлось бы красться в одиночку,
ползком, да и то дальше чем с двадцати шагов стрелять было нельзя - мешали
густые ветви.
Конечно, за кордоном деревьев место для укрытия превосходное - ведь
куду, чтобы выйти на солонец, должны пройти по открытой прогалине добрых
двадцать пять ярдов. Но мы проторчали там до одиннадцати, - и никакого
толку. Мы тщательно разровняли ногами землю вокруг солонца, чтобы назавтра
сразу увидеть свежие следы, и вернулись на дорогу, до которой было около
двух миль. Горький опыт научил антилоп приходить на солонец только ночью и
покидать его до рассвета. Один самец замешкался, но утром мы спугнули его,
что лишь осложнило дело.
Вот уже десять дней выслеживали мы крупных антилоп-куду, а я еще ни
разу не видел взрослого самца. Оставалось всего три дня, потому что с юга,
из Родезии, надвигались дожди, и, чтобы не застрять здесь, мы должны были
доехать, по крайней мере, до Хандени, прежде чем они начнутся. Мы
назначили себе крайний срок - 17 февраля. По утрам проходило не менее
часа, прежде чем хмурое, взъерошенное небо очищалось от туч, и мы ощущали
неуклонное приближение дождей так явственно, словно чья-то невидимая рука
отмечала их путь на синоптической карте.
Погоня за зверем, на которого ты давно и страстно мечтаешь
поохотиться, хороша, когда впереди много времени и каждый вечер после
состязания в хитрости и ловкости возвращаешься хоть и ни с чем, но в
приятном возбуждении, зная, что это только начало, что удача еще улыбнется
тебе и желанная цель будет достигнута. Иное дело, когда времени в обрез, и
если сейчас не убьешь куду, то, быть может, никогда не убьешь его, а то и
не увидишь ни разу. Нет, это уже не охота! Тут охотник оказывается в
положении тех
юношей, которых родители посылают на два года в Париж, чтобы за это время
они стали известными писателями или художниками, в случае же неудачи они
бывают вынуждены вернуться домой и заняться тем же, чем их отцы. Настоящий
охотник бродит с ружьем, пока он жив и пока на земле не перевелись звери,
так же как настоящий художник рисует, пока он жив и на земле есть краски и
холст, а настоящий писатель пишет, пока он может писать, пока есть
карандаши, бумага, чернила и пока у него есть о чем писать, - иначе он
дурак и сам это знает. Но сейчас время года было неподходящее, да и денег
у нас оставалось мало, так что занятие, которое могло бы доставлять мне
каждый день массу удовольствия независимо от результатов, обращалось в то,
что в жизни всего неприятнее, - необходимость делать что-либо наспех, в
немыслимо короткий срок. Я встал за два часа до рассвета, помня, что у
меня в запасе всего три дня, и теперь, около полудня, подъезжая к лагерю,
уже изрядно нервничал. А там под тентом сидел Кандиский в своих тирольских
штанах и оживленно болтал. Я успел совершенно забыть о нем.
- Хэлло! Хэлло! - приветствовал он меня. - Не было удачи? Ничего не
вышло? Где же куду?
- Фыркнул разок и удрал, - ответил я. - Добрый день, дорогая!
Жена улыбнулась. Она все время тревожилась за меня. Она и Джексон,
которого мы называли "Старик", с рассвета напряженно прислушивались,
ожидая моего выстрела. Прислушивались даже после того, как приехал гость;
прислушивались, когда писали письма, когда читали, и все время, пока
Кандиский болтал.
- И вы его не убили?
- Нет. Он больше не показывался. Я заметил, что Старик тоже встревожен
и мрачен. Видно, гость был не из молчаливых.
- Выпейте пива, полковник, - обратился он ко мне.
- Мы спугнули одного, - продолжал я. - Стрелять было нельзя. Там уйма
следов. Но мы ждали напрасно. Ветер мешал. Спросите у проводников, если не
верите.
- Я уже говорил полковнику Филипсу, - вмешался Кандиский, приподняв со
стула свой обтянутый кожаными штанами зад и закидывая одну голую волосатую
ногу на другую, - нельзя вам здесь задерживаться! Поймите, надвигаются
дожди. Когда они начнутся, местность станет непроходимой на двенадцать
миль вокруг. Это безумие.
- Да, он говорил это, - подтвердил Старик. - Кстати, - это относилось
к Кандискому, - называйте меня просто мистер Филипс. Военные звания у нас
в ходу вместо прозвищ. Если вы сами полковник, не обижайтесь на нас. -
Затем Старик повернулся ко мне. - Плюньте на солонцы. Перестаньте туда
ездить, и вы добудете куду в два счета.
- Конечно, эти солонцы - одна морока, - согласился я. - Все кажется,
что вот-вот подвернется удобный случай.
- Попытайте счастья на холмах.
- Ладно, попробую.
- В конце концов, на что вам убивать куду? - спросил Кандиский. - Не
принимайте этого так близко к сердцу. Велика важность! За год можно
настрелять штук двадцать.
- Об этом, пожалуй, лучше не заикаться в охотничьей инспекции, -
заметил Старик.
- Вы меня не поняли, - возразил Кандиский. - Я говорю только, что это
{возможно}. Но, разумеется, никто не захочет сделать такое.
- Да, конечно, - согласился Старик. - В стране куду это нетрудно: чаще
всего здесь встречаются крупные антилопы именно этой породы. Но когда они
нужны, их нет.
- А я вот не признаю охоты, - сказал Кандиский. - Почему бы вам не
поинтересоваться лучше туземцами?
- Мы ими интересуемся, - заверила его моя жена.
- Право же, они прелюбопытный народ! Вот послушайте... - И Кандиский
начал что-то ей рассказывать.
- Знаете, в чем беда? Когда я охочусь на холмах, меня мучает мысль,
что эти твари внизу, на солонце, - сказал я Старику. - Самки сейчас в
холмах, но самцы вряд ли с ними. Приходишь на солонец
вечером и видишь следы! Они {были} на этом треклятом месте! По-моему, они
ходят туда во всякое время дня.
- Возможно.
- Я уверен, что там попадаются все новые самцы. Вероятно, они приходят
на солонец раз в несколько дней. Некоторые, безусловно, уже пуганые: ведь
Карл убил одного. Если бы он хоть уложил его с первого выстрела, а не
гонялся за ним по всей округе! Бог мой, хоть бы раз он уложил зверя с
первого выстрела! Ну, да ничего, придут другие куду. Остается только
ждать: не могли же все они пронюхать о нас. А все-таки Карл здорово
испортил нам охоту здесь.
- Он всегда так волнуется, - заметил Старик. - Но он славный малый.
Помните, как ловко он уложил леопарда? Лучшего выстрела и желать нельзя.
Подождем, пусть антилопы успокоятся.
- Правильно. Я на него и не сержусь.
- А не засесть ли вам у солонца на весь день?
- Ветер, черт бы его побрал, начал кружить и разнес наш запах во все
стороны. Что толку теперь там сидеть? Разве что наступит затишье. Сегодня
Аб-дулла захватил ведро золы.
- Да, я видел.
- Подобрались мы к солонцу, там ни ветерка, и уже совсем рассвело -
можно было стрелять. Абдулла все время подбрасывал золу, проверял, нет ли
ветра. Я велел туземцам остановиться и вдвоем с Абдуллой двинулся вперед.
Мы шли очень тихо. На мне были башмаки на войлочной подошве, а почва там
черная и рыхлая. Но все-таки мы спугнули этого проклятущего куду уже в
пятидесяти шагах.
- А уши у куду вам ни разу не удалось разглядеть?
- Уши? Если бы мне удалось разглядеть уши какой-нибудь из этих подлых
тварей, она была бы уже освежевана.
- Да, подлые твари! - согласился Старик. - Не по вкусу мне охота на
солонцах. Куду вовсе не так уж хитры, как нам кажется. Но вы охотитесь на
них там, где они всегда настороже: ведь их стреляют на солонцах, с тех пор
как эти солонцы существуют.
- Это мне и любо, - ответил я. - Я готов охотиться здесь хоть целый
месяц. Что может быть луч-
ше засады? Не надо бегать, потеть. Сидишь себе, ловишь мух да скармливаешь
их муравьиным львам. Благодать! Только вот время...
- В том-то и беда. Времени мало.
- Так вот, - говорил между тем Кандиский моей жене, - вы непременно
должны посмотреть эти большие "нгомы", пляски на празднествах туземцев.
Это самые настоящие национальные танцы.
- Послушайте, - сказал я Старику. - Второй солонец, где я был вчера
вечером, - самый надежный, только уж очень близко от этой вонючей дороги...
- Если верить следопытам, туда ходят одни мелкие куду. И "потом - это
слишком далеко. Восемьдесят миль в оба конца.
- Знаю. Но ведь мы видели там следы четырех крупных самцов. Уверяю
вас, если бы не вчерашний грузовик... А не засесть ли мне там сегодня с
вечера? Просижу всю ночь и утро, а потом плюну на этот солонец. Там
побывал еще и огромный носорог. Во всяком случае, следы мы видели огромные.
- Ну что ж, - согласился Старик. - Может, заодно убьете и носорога. -
Старик ненавидел всякое бессмысленное убийство - и убийство, совершаемое
между прочим, ради эффекта, и убийство ради убийства, - мирясь с ним лишь
тогда, когда страсть охотника сильнее отвращения к смерти или охотник этот
стремится завоевать пальму первенства. И я видел, что он предлагает мне
убить носорога только для того, чтобы сделать мне приятное.
- Я не стану убивать его, разве что он окажется очень уж хорош, -
пообещал я.
- Ладно, убейте шельмеца, - расщедрился Старик.
- Эх, Старик...
- Да, убейте его. Вам доставит удовольствие расправиться с ним в
одиночку. Рог вы сможете продать, если он вам не нужен. У вас ведь
лицензия еще на одного носорога.
- Ну что? - вмешался Кандиский. - Разработали план кампании?
Сговорились, как перехитрить бедных зверей?
- Да, - сказал я. - А как ваш грузовик?
- Грузовик отслужил свое, - ответил австриец. - И знаете, я даже рад
этому. Слишком многое с ним
связано. Грузовик - это все, что осталось от моей "шамбы". Теперь у меня
ничего нет, и жить стало куда проще.
- Что значит "шамба"? - спросила моя жена. - Уж сколько времени слышу
это слово. Но я почему-то стесняюсь спрашивать, что означают всякие
местные слова.
- Шамба - это плантация, - пояснил Кандис-кий. - От моей ничего не
осталось, кроме грузовика. На нем я последнее время возил рабочих на шамбу
одного индийца. Это очень богатый индиец, он выращивает сизаль. Я служу у
него управляющим. Индийцы, знаете ли, умеют извлекать прибыль из сизалевых
плантаций.
- И вообще из чего угодно, - сказал Старик.
- Да. Там, где нас неизбежно ждет неудача, где мы попросту умерли бы с
голоду, они наживаются. Но этот индиец интеллигентный человек. Он меня
ценит. Я для него воплощение европейской организованности. Вот сейчас я
организовал набор местных рабочих и еду домой. Это дело долгое. Надо
произвести впечатление. Я три месяца не виделся с семьей. Зато теперь
организация организована. Я мог бы с таким же успехом управиться за
неделю, но впечатление было бы уже не то.
- А где ваша жена? - спросила его моя жена.
- Она с дочерью ждет меня дома, на плантации, где я работаю
управляющим.
- Она вас очень любит? - спросила моя жена.
- Наверно, любит, иначе она давным-давно ушла бы от меня.
- А сколько лет вашей дочери?
- Четырнадцатый год.
- Чудесно иметь дочь.
- Вы даже не представляете себе, до чего чудесно. Она мне будто вторая
жена. Понимаете, моя жена наперед знает все мои мысли, слова, мнения, все,
что я могу сделать, и чего не могу, и на что я способен, - словом,
решительно все. И я тоже знаю о своей жене все. А теперь в семье есть
новое существо, незнакомое и ничего обо мне не знающее, любящее меня в
неведенье и чуждое нам обоим. Такое чудесное существо, свое и в то же
время чужое, благодаря ей все наши
разговоры... как бы это сказать? Словно бы... как это называется... ну,
вот у вас... у вас обоих... в общем... будто каждый день получаешь
приправу из томатного кетчупа Хейнца.
- Это прекрасно, - сказал я.
- Книги у нас есть, - сказал Кандиский. - Покупать новинки мне теперь
не по карману, но побеседовать друг с другом мы всегда можем. Говорить,
обмериваться мыслями - это так интересно. Мы дома все обсуждаем.
Решительно все. У нас широкие интересы. Раньше, когда у меня была шамба, я
выписывал "Квершнитт". Это давало нам чувство причастности, принадлежности
