ворвался куст огненно-красных цветов. Настолько страстно живые, что,
казалось, вот-вот заговорят, цветы тянулись вверх, в синеву. Подобно стулу
в тени реек, они чересчур протестовали. Я взглянул на листья и обнаружил
пещеристый лабиринт нежнейших цветов и оттенков зеленого, пульсирующий
непостижимой загадкой.
Розы:
Цветы легко нарисовать - Листья трудно.
Хайку Шики выражает (не называя прямо) как раз то, что я тогда
почувствовал - чрезмерное, слишком очевидное торжество цветов,
контрастирующее с более нежным чудом их листвы.
Мы вышли на улицу. У обочины стоял большой светло-голубой автомобиль.
При виде его меня внезапно охватило всепоглощающее веселье. Каким
самодовольством, какой абсурдной самоудовлетворенностью сверкали те
выпирающие наружу поверхности лоснящейся эмали! Человек создал эту вещь по
своему подобию - или, скорее, по подобию своего любимого литературного
персонажа. Я смеялся, пока по щекам у меня не покатились слезы.
Мы снова вошли в дом. Была приготовлена еда. Кто-то, кто еще не был
идентичен мне, набросился на нее с волчьим аппетитом. Я смотрел на это со
значительного расстояния и без особого интереса.
Когда все было съедено, мы сели в автомобиль и отправились на прогулку.
Воздействие мескалина уже клонилось к упадку; но цветы в садах
по-прежнему трепетали на кромке сверхъестественного, перечные и рожковые
деревья вдоль боковых улиц по-прежнему явно принадлежали какой-нибудь
священной роще. Рай чередовался с Додоной, Иггдрасиль - с мистической
Розой. А потом мы внезапно оказались на перекрестке - в ожидании
возможности пересечь Бульвар Сансет.
Перед нами постоянным потоком катились машины - тысячи машин, ярких и
сверкающих как мечта рекламодателя, и каждая - более нелепая, чем
предыдущая. Я снова забился в конвульсиях смеха.
Наконец, Красное Море дорожного движения расступилось, и мы пересекли
его и въехали в еще один оазис деревьев, лужаек и роз. Через несколько
минут мы поднялись на обзорную площадку в холмах, и под нами раскинулся
город. Я был довольно разочарован - он выглядел совершенно как город,
который я видел всегда. Насколько меня это касалось, преображение было
пропорционально расстоянию: чем оно ближе, тем более божественно иное. Эта
огромная туманная панорама едва ли отличалась от себя самой.
Мы двинулись дальше, и, пока оставались среди холмов, и один дальний
вид сменял другой, значимость присутствовала на своем повседневном уровне,
намного ниже точки преображения. Магия снова начала работать, когда мы
свернули в новый пригород и начали скользить между двумя рядами домов.
Здесь, несмотря на отвратительную причудливость архитектуры, возобновилась
трансцендентная инаковость, появились намеки на утренние небеса. Кирпичные
трубы и зеленые латунные крыши пылали в свете солнца как осколки Нового
Иерусалима. И внезапно я увидел то, что видел Гуарди и что (с таким
несравненным мастерством?) так часто было выражено в его картинах:
оштукатуренную стену с пересекающей ее тенью, голую, но незабываемо
прекрасную, пустую, заряженную всем значением и всей загадкой
существования. Откровение приблизилось и вновь исчезло за какую-то долю
секунды. Автомобиль проехал дальше; время приоткрывало еще одно явление
вечной Таковости. "Внутри одинаковости есть различие. Но то, чтобы это
различие отличалось от одинаковости, - никак не намерение всех Будд. Их
намерение - и общность, и различие." Вот эта клумба красной и белой
герани, например, - она совершенно отличалась от этой оштукатуренной
стены в сотне ярдов вверх по дороге. Но "есть-ность" обеих была одной и
той же, вечное свойство их мимолетности - одним и тем же.
Час спустя, после еще десятка миль и посещения "Самой Большой В Мире
Аптеки", мы, наконец, были дома, и я вернулся к этому успокаивающему, но
глубоко неудовлетворительному состоянию, известному как "нахождение в
своем уме".
То, что человечество вообще сможет когда-либо избавиться от
Искусственных Раев, представляется маловероятным. Большинство мужчин и
женщин ведут жизнь, в своем худшем виде настолько мучительную, а в лучшем
- настолько монотонную, бедную и ограниченную, что позыв бежать ее,
стремление превзойти себя хотя бы на несколько мгновений есть и всегда
было одним из основных аппетитов души.
Искусство и религия, карнавалы и сатурналии, танцы и слушание ораторов
- все это служило, по выражению Г.Дж.Уэллса, Дверями В Стене. А для
частного, повседневного пользования всегда существовали химические
интоксиканты. Все успокоительные средства и наркотики, низводящие человека
до состояния овоща, все эйфорики, произрастающие на деревьях,
галлюциногены, созревающие в ягодах или выжимаемые из корней, - все без
исключения были известны и систематически использовались человеческими
существами с незапамятных времен. И к этим естественным преобразователям
сознания наука прибавила свою долю синтетических веществ - хлорал,
например, бензедрин, бромиды и барбитураты.
Большинство этих преобразователей сознания сейчас не могут применяться
кроме как по предписанию врача или же нелегально и со значительным риском.
Для неограниченного употребления Запад позволил только алкоголь и табак.
Все остальные Двери В Стене обозваны Наркотой, а те, кто неавторизованно
их употребляет, - наркоманами. Мы сейчас гораздо больше тратим на напитки
и табак, чем на образование. Это, конечно, не удивительно. Стремление
бежать от своей самости и окружения присутствует почти в каждом почти
постоянно. Позыв сделать что-то для молодых силен только в родителях, да и
в тех - лишь те несколько лет, пока их дети ходят в школу. В равной
степени не удивительно сегодняшнее отношение к напиткам и табаку. Несмотря
на растущую армию безнадежных алкоголиков, несмотря на сотни тысяч людей,
которых ежегодно увечат или убивают пьяные водители, популярные комики
по-прежнему острят по поводу алкоголя и приверженных ему. И несмотря на
свидетельства, связывающие сигареты с раком легких, практически все
расценивают курение табака как явление едва ли менее нормальное и
естественное, чем прием пищи. С точки зрения рационального утилитариста,
это может показаться странным. Для историка же это - именно то, чего
следовало ожидать. Твердое убеждение в материальной реальности Ада никогда
не отвращало средневековых христиан от того, к чему побуждали их амбиции,
похоть или алчность. Рак легких, дорожные происшествия и миллионы
несчастных и плодящих несчастье алкоголиков - факты, еще более
бесспорные, нежели факт существования Инферно во времена Данте. Но все эти
факты далеки и несущественны по сравнению с близким, ощущаемым фактом
стремления - здесь и сейчас - к освобождению или успокоению, к тому,
чтобы выпить и покурить.
Наш век - это век, среди прочего, автомобиля и стремительно растущего
населения. Алкоголь несовместим с безопасностью на дорогах, а его
производство, как и производство табака, обрекает на практически полную
стерильность многие миллионы акров самой плодородной земли. Проблемы,
поднимаемые алкоголем и табаком, не могут быть решены, само собой
разумеется, запрещением. Универсальное и постоянно присутствующее
стремление к самотрансценденции не должно быть упразднено захлопыванием
ныне популярных Дверей В Стене. Единственная разумная политика - это
открыть другие, лучшие двери в надежде склонить мужчин и женщин сменить
свои старые плохие привычки на новые и менее вредоносные. Некоторые из
этих других, лучших дверей будут по природе своей общественными,
технологическими, другие - религиозными или психологическими, еще
какие-то - диетическими, образовательными, атлетическими. Но нужда в
частых химических каникулах, дающих отдых от невыносимой самости и
отвратительной среды окружения, совершенно бесспорно, останется прежней.
Необходим, прежде всего, это новый наркотик, который облегчит и утешит наш
страдающий биологический вид без нанесения вреда, в конечном итоге,
большего, чем то добро, которое он принесет сразу. Такой наркотик должен
обладать эффективным действием в минимальных дозах и быть синтетически
производимым. Если он не будет обладать этими свойствами, его
производство, подобно производству вина, пива, спирта и табака, будет
мешать выработке пищи и тканей - продуктов первой необходимости. Он
должен быть менее токсичным, чем опиум или кокаин, менее вероятно
производить нежелательные социальные последствия, чем алкоголь или
барбитураты, быть менее неблагоприятным для сердца и легких, чем смолы и
никотин сигарет. А с положительной стороны он должен вызывать изменения в
сознании, более интересные, более ценные по сути, чем просто успокоение
или навевание сна, просто иллюзии всемогущества или освобождение от
подавления.
Для большинства людей мескалин почти совершенно безвреден. В отличие от
алкоголя, он не ведет принимающего его ни к каким неконтролируемым
действиям, которые оканчиваются драками, насилием и дорожными
происшествиями. Человек под воздействием мескалина тихо занимается своим
делом. Более того, это "его дело"
- опыт наиболее просветляющего вида, за который не нужно платить (и
это, конечно же, важно) компенсацию в виде похмелья. О долговременных
последствиях регулярного употребления мескалина мы знаем очень мало,
индейцы, которые потребляют бутоны пейоты, не кажутся физически или
морально деградировавшими вследствие этой привычки. Тем не менее,
имеющиеся в наличии свидетельства по-прежнему редки и отрывочны.(8)
Будучи очевидно превосходящим кокаин, опиум, алкоголь и табак, мескалин
все же - не идеальный наркотик. Рядом со счастливо преобразованным
большинством принимающих его есть еще и меньшинство, которое находит
наркотик этот лишь адом или чистилищем. Более того, для наркотика, который
следует запускать, подобно алкоголю, в массовое употребление, его
воздействие длится неудобно длительное время. Но химия и физиология
сегодня способны совершить практически всё. Если физиологи и социологи
определят идеал, можно будет надеяться, что неврологи и фармакологи
откроют средства, которыми этот идеал может быть реализован или, по
меньшей мере (ибо, возможно, именно такой вид идеала может быть полностью
не реализован никогда по самой природе вещей), более приближен, чем в
винно-пьяном прошлом, пьющем виски, курящем марихуану и глотающем
барбитураты настоящем.
Позыв превзойти само-сознающую самость - это, как я уже сказал,
основной аппетит души. Когда, по какой бы то ни было причине, у мужчин и
женщин не получается превзойти себя посредством религиозного поклонения,
хорошей работы и духовных упражнений, они склонны обратиться к химическим
суррогатам религии - к "колесам" на Западе, к алкоголю и опиуму на
Востоке, к гашишу в мусульманском мире, к алкоголю и марихуане в
Центральной Америке, к алкоголю и коке в Андах, к алкоголю и барбитуратам
в более современных районах Южной Америки. В "Poisons Sacrйs, Ivresses
Divines"(9) Филипп де Фелис пространно и с громадным документальным
подтверждением писал о незапамятной связи религии с приемом наркотиков.
Вот его заключения в кратком изложении или в непосредственных цитатах.
Применение токсичных веществ в религиозных целях "чрезвычайно широко
распространено... Практики, исследуемые в этом томе, могут наблюдаться в
любом регионе земли в не меньшей степени среди первобытных народов, чем
среди тех, кто достиг высокого уровня цивилизации. Мы, следовательно,
имеем дело не с исключительными фактами, которыми оправданно можно
пренебречь, но с общим и, в самом широком смысле этого слова, человеческим
явлением, которое не может быть отброшено в сторону кем бы то ни было, кто
пытается обнаружить, что такое религия и каковы те глубинные нужды,
которые она призвана удовлетворить."
В идеале каждый должен быть способен достичь самотрансценденции в
какой-либо форме чистой или прикладной религии. На практике представляется
весьма маловероятным, что этот желаемый конец когда-либо будет достигнут.
