Галахад выскажет свое мнение об этом), нов 1916 году еще ничего не
случилось, и я пока имею дело со стабильным и вполне утопическим
обществом.
Анемия еще не проявилась: нормы крепки, обычаи обязывают, и никто в
этом "здесь и сейчас" не слышит за отдаленными раскатами грома
чейнстоксовского дыхания умирающей культуры. Грамотность достигла
высочайшего уровня, которого суждено было достичь этому миру. Мои дорогие,
люди в 1916 году просто не поверят, если им рассказать, каким будет 2016
год, они не поверят даже тому, что вот-вот вступят в первую из последних
войн, - вот почему человек, имя которого я получил, будет переизбран. "Мы
- нейтральны!", "Мы слишком горды, чтобы воевать!", "Он уберег нас от
войны!" Под этими лозунгами они маршируют к краю обрыва, еще не зная, что
он где-то рядом.
(Я приуныл... понимая все задним числом... точнее, в данном случае -
предвидя.)
А теперь взглянем на изнанку этого очаровательного города.
Считается, что управляется он демократически. На деле же - ничего
похожего: всем заправляет политикан, не занимающий выборной должности.
Выборы обставлены как торжественный ритуал - но исход их предрешает он
сам. Улицы превосходно вымощены, поскольку его компании оплатили
расходы... ради своей же собственной выгоды. Школы великолепны, там
по-настоящему учат, потому что это угодно монарху: он прагматически
благороден и не слишком жадничает. "Преступление" (понятие, означающее
нечто незаконное, в него входят и проституция, и азартные игры)
истребляется его лейтенантами: сам же он ни к чему не прикасается.
Большая часть всех так называемых "преступлений" совершается
организацией, иногда именуемой "Черной рукой", но в 1916 году она еще не
получила этого имени и не объявилась. Но именно из-за нее я опасаюсь
принимать пари на выборы; боюсь посягнуть на монополию какого-нибудь
политического лидера, какого-нибудь из помощников этого политикана;
подобный поступок может крайне неприятным образом сказаться на моем
здоровье.
Значит, буду заключать пари по местным правилам и держать язык за
зубами.
Респектабельный горожанин, обладающий красивым домом, садом,
посещающий церковь и имеющий счастливых детей, ничего этого не видит, и -
как я считаю - даже не подозревает, а еще меньше думает обо всем этом.
Город поделен на зоны с четкими, но ничем не помеченными границами.
Потомки прежних рабов обитают в зоне между приличной частью города и той
областью, где доминируют и обитают изгнанники общества, практикующие
занятия, подобные азартной игре и проституции. По ночам зоны смешиваются -
только по молчаливому согласию босса. В дневное время замечать нечего.
Босс поддерживает жесткую дисциплину и обеспечивает ее простыми мерами. Я
слышал, что у него лишь три незыблемых правила: улицы должны быть хорошо
вымощены, школы трогать нельзя, не следует убивать людей южнее
определенной улицы.
В 1916 году все это прекрасно срабатывало - но так оставалось
недолго.
Я должен остановиться, потому что договорился с фотостудией
Канзас-Сити и хочу попользоваться ее лабораторией частным порядком. А
потом я вернусь к своему делу, дабы вполне законным путем разлучать людей
с их долларами.
Клянусь в вечной любви, жду встречи. Л.
P.S. Видели бы вы меня в шляпе-дерби!
DA CAPO: III. МОРИН
Мистер Теодор Бронсон, он же Вудро Уилсон Смит, а также Лазарус Лонг,
покинул свои апартаменты на бульваре Армор и направил машину, маленький
фордик-ландо, на угол 31-й улицы. Машина осталась под навесом позади
ломбарда - ему как-то в голову не приходило оставить автомобиль на ночь на
улице. Не то чтобы Лазаруса смущала стоимость машины: он приобрел ее в
результате ошибки некоего оптимиста из Денвера, решившего, что двух тузов
и пары подобранных по масти карт, конечно, хватит против пары валетов.
Мистер "Дженкинс", по его мнению, блефовал. Так и было: у мистера
"Дженкинса" в рукаве находился еще один валет.
Зима была доходной, и весной Лазарус ожидал еще большего процветания.
Его догадки относительно потребностей военного рынка в определенных
товарах обычно оправдывались, а вложения были настолько велики, что редкие
ошибки не могли повредить ему, поскольку все остальные предположения
оказывались правильными. Он и не мог ошибиться, так как предвидел начало
подводной войны, понимая, что она вовлечет его страну в европейскую
схватку. Наблюдая за рынком, он оставлял себе время для прочих занятий:
иногда играл на бирже, иногда в карты. Биржа приносила ему скорее
удовольствие, карты же - деньги. Всю зиму он играл и там, и тут: его
простецкая приветливая физиономия, украшенная самым дурацким выражением,
заставляла всех принимать его за природного недотепу. Подобное впечатление
он старательно подчеркивал, стараясь одеваться, как деревенский подросток,
заявившийся в город.
Прочие завсегдатаи игорного дома Лазаруса не беспокоили, не тревожили
его карточные "механики" и "ясновидцы": он не нервничал и принимал те
ставки, которые ему предлагали, а потом вдруг "пугался" и выходил из игры,
прежде чем его успевали раздеть. Он наслаждался этим плутовством: легче и
приятней отбирать деньги у вора, чем выигрывать их у честного человека.
Сны его ничто не тревожило; Лазарус всегда выходил из игры первым, даже
когда слегка проигрывал. Но подобное случалось с ним редко.
Свои выигрыши он инвестировал па рынке.
Всю зиму под именем Реда Дженкинса он обитал в Ассоциации
христианской молодежи и не тратил почти ничего. Когда погода бывала очень
плохой, он сидел в номере и читал. Лазарус уже успел позабыть, какой
суровой может быть зима в Канзас-Сити. Однажды он видел, как упряжка
рослых лошадей пыталась затащить тяжелую телегу с Гранд-авеню на 10-ю
улицу. Пристяжная поскользнулась на льду и сломала ногу. Кость треснула со
звуком, похожим на пушечный выстрел. Лазарусу сделалось дурно. Ему
захотелось высечь кнутом возницу - почему этот дурак не поехал вокруг?
В такие дни лучше всего сидеть в комнате или в Главной публичной
библиотеке, которая находилась возле Ассоциации христианской молодежи. В
библиотеке хранилась не одна сотня тысяч настоящих книг, томов, одетых в
переплеты. Их так сладко было держать в руках. Книги влекли Лазаруса так,
что ради них он готов был забросить даже финансовые дела. В ту жестокую
зиму каждый свободный час он проводил со старыми приятелями: Марком Твеном
с иллюстрациями Дэна Берда, доктором Конан Дойлем, чудесной страной Оз в
описании королевского историка с цветными картинками Джона Р.Нейла,
Редьярдом Киплингом, Гербертом Джорджем Уэллсом, Жюлем Верном...
Лазарус думал, что вполне мог бы провести ближайшие десять лет в этом
чудесном здании. Но когда явилась обманчивая весна, он стал подумывать о
том, чтобы переехать из делового района и вновь переменить личность. Ни в
игорном доме, ни за покером его уже не принимали за простака; его
программа вложений была завершена, и Лазарус успел накопить достаточно
денег в банке "Верные сбережения и доверие". Накопления позволили ему,
оставив аскетизм гостиницы христианской молодежи, перебраться в лучшее
заведение и явить миру более процветающую физиономию - это было важно с
точки зрения его пребывания в этом городе: он хотел повстречаться со своей
семьей, а до июля оставалось уже совсем немного.
Приобретение вполне презентабельного автомобиля позволило ему точнее
определить планы. Один день он потратил на то, чтобы сделаться Теодором
Бронсоном: перевел свой банковский счет на соседнюю улицу в сберегательный
банк "Миссури", выписал необходимые сумму, посетил брадобрея, подстриг
волосы и усы и направился к "Браунингу, Кингу и компании", где приобрел
одежду, приличествующую консервативному молодому бизнесмену. А потом
направил стопы на юг, к бульвару Линвуд, где стал разыскивать объявления
"сдается". Его требования были простыми: он искал меблированную квартиру с
респектабельным адресом и фасадом, кухней и ванной да чтоб можно было
дойти до игорного дома на 31-й пешком. Он больше не играл в этом доме, но
здесь он рассчитывал встретить одного из членов своей первой семьи.
Лазарус отыскал то, что нужно, только не на Линвудском, а на бульваре
Армор, и, пожалуй, подальше от игорного дома, чем хотел. Это заставило его
снять два гаража, что было делом трудным, поскольку Канзас-Сити еще не
привык к тому, что автомобили следует держать под крышей. Но два доллара в
месяц позволили ему разместить свой автомобиль в амбаре, поблизости от
дома; а за три доллара перед ним открылась дверь сарая за ломбардом, рядом
с бильярдной "Отдохни часок".
Лазарус завел для себя такой распорядок: каждый вечер с восьми до
десяти он сидел в игорном доме, регулярно посещал церковь на бульваре
Линвуд, в которую ходила в прошлом - в настоящем - его семья; по утрам на
автобусе ездил по делам в город; Лазарус полагал, что автомобиль в нижней
части Канзаса только мешает, к тому же ему нравилось ездить в общественном
транспорте. Он начал получать доход от своих вложений, переводил его в
золотые двадцатки и хранил в сейфе уже в третьем банке, именовавшемся
"Содружество"; Лазарус рассчитывал после ликвидации всех дел обзавестись
достаточным количеством золота, чтобы хватило до 11 ноября 1918 года.
В свободное время он возился с ландо, всегда находившемся в отличном
состоянии, и катался на нем удовольствия ради. Кроме того, он медленно,
тщательно и весьма осторожно нашивал на замшевый жилет от костюма-тройки
маленькие кармашки, вмещавшие по одной двадцатидолларовой монете. По
окончании сего труда он намеревался разложить по карманам монеты и зашить
их. Жилет, бесспорно, окажется слишком теплым, но в пояс такого количества
золота не запихнуть. Он знал, что за границей в военное время можно будет
использовать лишь деньги, которые звенят, а не шуршат. К тому же набитый
деньгами жилет, пожалуй, станет пуленепробиваемым, а Латинская Америка -
место опасное. Каждую субботу по утрам он брал уроки разговорного
испанского языка у преподавателя Вестпортской высшей школы, жившего
неподалеку. Так он развлекался и реализовывал свои планы.
В тот вечер, заперев ландо в сарай за ломбардом, Лазарус заглянул в
примыкавшую к нему пивную, рассчитывая увидеть там своего деда, который
заходил туда выпить пивка. Вопрос о том, как легко и непринужденно
устроить встречу со своим первым семейством, нередко занимал его в ту
зиму. Лазарус хотел, чтобы его приняли в родном доме как друга, однако не
смел подняться по парадной лестнице, дернуть ручку колокольчика и объявить
себя давно забытым кузеном... или другом какого-нибудь приятеля из Падуки.
Не на кого было сослаться, а если бы он стал хитрить и изворачиваться,
дед, безусловно, разоблачил бы его.
Лазарус решил действовать в двух направлениях, причем пианиссимо, а
именно: посещал церковь, куда ходило его семейство - кроме деда, - и
забегаловку, где этот самый дед отдыхал от домашних.
Что касается церкви, Лазарус был уверен, что увидит там кого-нибудь
из своих. И предчувствия его подтвердились в первое же воскресенье;
впрочем, увиденное расстроило его куда больше, чем преждевременное - на
три года до срока - появление здесь.
Он увидел мать и на миг принял ее за одну из своих сестер-близнецов,
но тут же сообразил, в чем дело: ведь Морин Джонсон Смит фактически была
не только его матерью, но и матерью этих девчонок. Он был потрясен и,
