выношу людей, хвастающих тем, что рано встают.
- Я не хотел хвастаться, дедушка. Просто привык - работа заставляет.
Но я не говорю, что это добродетель.
- Что? Работа или раннее вставание? Ни то ни другое не доблесть.
Встав пораньше, больше работы не сделаешь. Ведь бечевка не станет длиннее,
если ты отрежешь один из ее концов и навяжешь на другой. Если встанешь
пораньше, зевающий и усталый, на деле ты сделаешь меньше. Будешь
ошибаться, и все придется переделывать. Подобная бурная деятельность
обернется ущербом себе самому. И не доставит удовольствия. Кроме того,
понапрасну рассердишь соседей, если станешь возиться у коровы с подойником
посреди ночи. Айра, прогресс двигают не те, кто рано встает, его
стимулируют лентяи, старающиеся облегчить себе жизнь.
- Похоже, я понапрасну истратил четыре столетия.
- Возможно, сынок, - если ты вставал спозаранку и усердно трудился.
Но менять плохие привычки никогда не поздно. И не сожалей - я тоже попусту
растратил большую часть своей жизни - хотя, быть может, и более приятным
образом. А не хочешь ли послушать рассказ о человеке, сделавшем из лени
искусство? Он положил свою жизнь, чтобы проиллюстрировать принцип
наименьшего действия. Это подлинная история.
- Безусловно. Но я вовсе не требую, чтобы она была подлинной.
- О, Айра, я не позволю правде ограничить мое красноречие - в душе я
солипсист. Слушай же, о могучий царь.
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ: II. РАССКАЗ О ЧЕЛОВЕКЕ,
КОТОРЫЙ БЫЛ СЛИШКОМ ЛЕНИВ, ЧТОБЫ ОШИБАТЬСЯ
Он был моим приятелем во флотской школе. Я имею в виду не космический
флот - все это происходило раньше, чем человечество добралось до спутника
Земли. Это был мокрый флот: корабли плавали по воде и пытались потопить
друг друга, зачастую с прискорбным успехом. Я впутался в это дело,
вероятно, по молодости и потому, что как-то понять не мог, что коли мой
корабль потонет, то скорее всего и мне с ним придется идти на дно.
Впрочем, речь не обо мне, а о Дэвиде Лэме. [Свидетельств, подтверждающих,
что старейший обучался в военно-морском или военном училище, нет. С другой
стороны, отсутствуют и доказательства обратного. История эта может
оказаться в известной степени автобиографичной, ну а имя "Дэвид Лэм" -
одним из многочисленных имен Вудро Уилсона Смита. Детали повествования не
противоречат истории старого отечества, какой мы ее знаем. Первое столетие
жизни старейшего совпало с беспрерывными войнами, предшествовавшими
великому кризису. Научному прогрессу в этом веке сопутствовал социальный
регресс. Ведение боевых действий в те времена осуществлялось с помощью
морских и воздушных судов. (Дж.Ф.45-й.)]
Чтобы понять Дэвида, следует обратиться к его детству. Он был для нас
чуркой, то есть явился из мест, даже по тогдашним меркам считавшихся
нецивилизованными.
Образование он получил в сельской однокомнатной школе и покончил с
ним в тринадцать лет. Учиться-то он любил - потому что в школе только и
делал, что сидел да почитывал. А вот до и после занятий приходилось
крутиться на семейной ферме. Он терпеть не мог это занятие, тогда
называвшееся "честным трудом", что на самом деле означало тяжелый,
грязный, бесконечный и скудно оплачивавшийся. Кроме того, его заставляли
вставать ни свет ни заря, чего он терпеть не мог.
Короче, день окончания школы радости ему не сулил: теперь ему
предстояло "честно трудиться" уже весь долгий день и забыть про
шести-семичасовой отдых за партой. И вот однажды он провел в жаркий день
за плугом пятнадцать часов, и чем больше он глядел на южную оконечность
мула, к которому был подвязан этот самый плуг, отирая со лба пыль и
честный трудовой пот - тем менее нравилось ему такое занятие.
Этой же ночью он без всяких формальностей покинул дом, прошел
пятнадцать миль до ближайшего городка и уснул на самом пороге почты...
Когда жена почтмейстера открыла наутро заведение, он сразу же записался во
флот. За ночь он сумел постареть на два года... из пятнадцати вышло
семнадцать, возражений ни от кого не последовало.
Мальчишки часто быстро взрослеют, оставляя родной дом. Установить
истину было сложно, в те времена в тех краях про метрические записи слыхом
не слыхивали. А Дэвид был парнем широкоплечим, шести футов роста,
мускулистым, пригожим и взрослым на вид. Разве что озирался подчас
диковато.
Флот вполне устроил Дэвида. Ему выдали ботинки и новую одежду,
повозили по воде - показали всякие занимательные и неизведанные края - без
всяких там мулов и пыльных кукурузных полей. От него ждали работы - не
такой тяжелой, как на ферме в горах - и, вычислив политическую расстановку
сил на корабле, он овладел умением не перерабатывать, но тем не менее
ублажать местных божков - офицеров.
Впрочем, полного удовлетворения он не испытывал - все равно
приходилось рано вставать, а иногда и выстаивать ночные вахты, драить
палубу и выполнять прочие обязанности, несовместимые с его ранимой
натурой.
Тогда-то он и услыхал о школе кандидатов в офицеры, гардемаринов, так
это тогда называлось. Дэвиду было наплевать, как она зовется - все дело
было в том, что флот намеревался платить ему за то, что он будет сидеть и
читать книги - именно таким ему представлялся рай - и не тереть палубу,
стараясь угодить придирчивым офицерам. О царь, не скучно ли тебе? Нет?
Конечно, для такой школы Дэвиду не хватало знаний - четырех или пяти
лет обучения математике, естественным наукам или тому, что считалось
таковыми, языкам, истории, литературе и так далее... и так далее.
Но делать вид, что получил должное образование, оказалось не сложнее,
чем прибавить себе два года. Флот стремился к тому, чтобы матросы росли,
становились офицерами, и поэтому для кандидатов, отчасти лишенных
необходимой академической подготовки, учреждены были специальные курсы.
Дэвид решил, что может описать собственное образование термином
"незаконченное среднее" - мол, не сумел закончить старшие классы - что
было отчасти верно: трудно закончить школу, если ближайшая расположена за
полграфства от твоего дома.
Уж и не знаю, каким образом Дэвид сумел добиться рекомендации - сам
он об этом не распространялся. Достаточно знать, что, когда корабль
Дэвида, разведя пары, отправился в Средиземное море, сам Дэвид остался в
Хэмптон Роуде - за шесть недель до начала занятий в подготовительной
школе. Его приняли сверх комплекта. Офицер-кадровик (точнее, чиновник)
определил Дэвиду кубрик и место в столовой и велел проводить дневные часы
подальше от глаз начальства - в пустых классных комнатах, где через шесть
недель он встретится со своими будущими коллегами. Дэвид так и поступил; в
классах оказалось множество всяких книг, используемых для пополнения
знаний в случае недостатка оных. У Дэвида знаний не было вовсе. И
скрываясь от начальственных очей, он сидел и читал.
Этого ему хватило.
После начала занятий Дэвид даже помогал преподавателю эвклидовой
геометрии, предмета необходимого и, быть может, самого трудного. И через
три месяца уже принимал присягу кадетом в Вест-Пойнте [военная академия]
на прекрасных берегах Гудзона.
Дэвид не понимал, что из огня перебрался в полымя; садизм
унтер-офицеров ничто по сравнению с жуткими издевательствами, которым
кадеты-плебеи подвергались со стороны учащихся из старших классов, в
особенности самых старших, которых нетрудно принять за уполномоченных
Люцифера в этом заорганизованном аду.
Три месяца Дэвид потратил на то, чтобы это выяснить и сообразить, что
делать... старшеклассники тем временем занимались мореходной практикой и
маневрами. Но если он сумеет выдюжить оставшиеся три месяца - все
королевства Земли будут принадлежать ему. И он сказал себе: раз девять
месяцев способны выдержать и корова и герцогиня, значит, могу и я.
И он разделил все опасности на те, которых лучше избегнуть, те,
которые можно выдержать, и те, которых следует искать активно. А когда
господа и повелители возвратились, дабы ступить ногою на плебс, он уже
выработал политику на каждый типичный случай и подготовил соответствующую
доктрину, изменения в которую вносил, только чтобы отразить некоторые
тактические изменения, не прибегая к поспешным необдуманным импровизациям.
Айра - о царь, я хочу сказать, - выжить в трудной ситуации гораздо
важнее, чем это может показаться. Например, дедуся, - конечно же - всегда
учил Дэвида не сидеть спиной к двери, "Сынок, - говорил он, - девятьсот
девяносто девять раз ты уцелеешь, и ни один твой враг не войдет через эту
дверь. Но не в тысячный". Если бы мой собственный дедуся всегда следовал
этому правилу, он дожил бы до сегодняшнего дня, да еще шастал бы по чужим
спальням. Он прекрасно знал правило и оступился только однажды - слишком
уж хотелось усесться за покер. Вот он и сел в освободившееся кресло,
спиной к двери. Это его и сгубило. Он вскочил с кресла и успел по три раза
выстрелить из каждого револьвера в своего убийцу: мы не умираем покорно.
Но победа оказалась лишь моральной: вскочив с кресла с пулей в сердце, он
был уже мертвецом. Вот что значит садиться спиной к двери.
Айра, я никогда пс забывал слов дедуси - смотри, ты тоже не забывай.
Итак, Дэвид классифицировал опасности и подготовил доктрины. В
частности, следовало опасаться бесконечных вопросов, а он уже успел
убедиться, что плебей не мог отвечать "не знаю, сэр" старшекурснику. Но
вопросы можно было разделить на ряд категорий: история школы, история
флота, известные морские поговорки, имена капитанов и спортивных звезд...
сколько секунд до выпуска и что дадут на обед. Все это его не смущало -
ответы можно было запомнить, за исключением количества секунд, оставшихся
до выпуска. И он придумал формулы, которыми успешно обходился потом.
- Какие формулы, Лазарус?
- Ничего особенного. Расчетное число на момент побудки и поправка с
учетом каждого прошедшего часа. Скажем, через пять часов после побудки в
шесть утра - следует прибавить восемнадцать тысяч секунд к базовому числу.
Прошло двенадцать минут - прибавь еще семьсот двадцать секунд. Так что в
полдень сотого дня перед выпуском, например, без двенадцати минут и
тринадцати секунд час, Дэвид мог ответить: "Восемь миллионов шестьсот
тридцать две тысячи семьсот двадцать семь секунд". Принято было считать,
что обучение завершается в десять часов утра, и Дэвид выпаливал цифру,
едва его спрашивали, предварительно рассчитав ее.
В остальное время дня он просто глядел на циферблат, как бы
дожидаясь, чтобы стрелка подошла к нужной отметке, - но на самом деле
производил в уме вычисления.
Но придумал он вот что: изобрел десятичные часы - не те, что вы
используете здесь, на Секундусе, а основанные на двадцатичетырехчасовых
земных сутках, с их шестидесятиминутным часом, и минутой, состоящей из
шестидесяти секунд. Он разбил время после побудки на большие и маленькие
интервалы в десять тысяч, тысячу и сотню секунд. И заучил таблицу
перевода.
Видишь преимущество. Любому из нас, кроме Энди Либби, упокой.
Господи, его безгрешную душу, проще вычесть десять тысяч или тысячу из
многих миллионов, чем семь тысяч двести семьдесят три, как в приведенном
мною примере. Новый метод Дэвида позволял избежать дополнительных
вычислений. Например, десять тысяч секунд после побудки - это восемь часов
сорок шесть минут сорок секунд. Когда Дэвид составил свою таблицу и заучил
