жуткий исход сделались древней историей, не имеющей ко мне никакого
отношения.
Но я тем не менее здесь, и все происходит именно сейчас, мне трудно
усомниться в этом. Мне теперь трудно писать и отправлять письма. Джастин,
ты просил подробных отчетов прямо с места событий, чтобы знать обо всем,
что я делаю, и добавить тем самым новые сказки к тому набору басен,
который ты издаешь. Фоторедукция и гравировка теперь мне недоступны.
Иногда мне позволяют ненадолго покидать лагерь, но дня хватает лишь для
того, чтобы добраться до ближайшего крупного города. Топики (это около ста
шестидесяти километров туда и обратно), но увольнение всегда дают по
воскресеньям, когда никто не работает, поэтому у меня не было возможности
прибегнуть к услугам лаборатории в Топике, даже если она оснащена
необходимым мне оборудованием, в чем я глубоко сомневаюсь. Я мог бы
оставлять письма в абонементном ящике, поскольку неважно, когда они
попадут в отложенную почту - но по воскресеньям банки тоже закрыты.
Поэтому я могу позволить себе лишь рукописное письмо, но не слишком
длинное и объемистое, поскольку заполучить конверт тоже трудно; остается
лишь надеяться, что бумага и чернила не слишком попортятся за столько
столетий.
Я начал писать дневник, где избегаю упоминаний о Тертиусе и всем
прочем (иначе подобная рукопись могла бы обеспечить мне место в
сумасшедшем доме), но он представляет собой лишь перечень событий.
Закончив, я переправлю его дедусе Айре Джонсону, который сохранит
тетрадку, а когда война закончится и я обрету необходимый досуг и
уединение, напишу к нему нечто вроде развернутого комментария, который ты
требуешь, а также смогу миниатюризировать и стабилизировать длинное
послание. Странные проблемы терзают историографа, предпринявшего
путешествие во времени. Один лишь велтоновский мелкозернистый кубик
позволил бы записать все, что я могу сказать за целых десять лет. Впрочем,
я не смог бы им воспользоваться: технология еще не разработана.
Кстати... Иштар, ты действительно вложила мне в брюхо записывающее
устройство? Это очень мило с твоей стороны, моя дорогая, но иногда ты
проявляешь излишнюю изобретательность... В животе действительно что-то
есть. Меня этот предмет не беспокоит, но врач, обследовавший меня на
призывном пункте, заметил его сразу. Он не стал разбираться что к чему, но
мне пришлось провести собственные исследования. Прощупав живот, я
действительно обнаружил имплант. Наверно, это один из тех искусственных
органов, о которых вы, реювенализаторы, не любите рассказывать своим
"деткам"; и я подозреваю, что обнаружу там всего лишь велтоновский кубик с
подсоединенным к нему "ухом" и десятилетним энергозапасом. Размеры как раз
совпадают.
Что же ты не спросила меня, дорогая, прежде чем совать мне в пузо
микрофон? Совершенно неверно, что па вежливую просьбу я всегда отвечаю
"нет"; эту ложь распространяют Лаз и Лор. Ну уж в крайнем случае Джастин
мог бы обратиться ко мне через Тамару; ей никто отказать не может. Но
Джастин мне за это еще заплатит; ему придется десять лет выслушивать
урчание моих кишок.
Однако Афина отфильтрует всякие посторонние шумы и предоставит ему
датированную и индексированную распечатку. Это несправедливо, не говоря уж
о том, что нарушается мое право на уединение. Афина, разве я тебе
чем-нибудь насолил? Дорогуша, заставь Джастина заплатить за эту выходку.
С тех пор как я поступил в армию, я еще не видел никого из моей
первой семьи. Но как только мне дадут отпуск, съезжу в Канзас-Сити. Мой
нынешний статус героя предоставляет мне некоторые привилегии, которыми
штатский молодой холостяк располагать не может: в военное время мораль
дает слабину, и я сумею провести с семьей какое-то время. Они очень добры
ко мне: я получаю почти каждый день письмо, а пирог или печенье -
еженедельно. Угощением приходится делиться, и это очень жаль. А письма я
читаю и перечитываю.
Мне хотелось бы так же просто получать письма и от моей семьи на
Тертиусе. Повторяю основное сообщение: встреча назначена на 2 августа 1926
года, через 10 земных лет после высадки. Последняя цифра 6, а не 9.
С любовью капрал Тед Бронсон
(старичина-молодчина)
Дорогой мистер Джонсон!
Приветствую вас и всю вашу семью - Нэнси, Кэролл, Брайана, Джорджа,
Мэри, Вуди, Дикки, кроху Этель и миссис Смит. Не могу передать, как
растрогали вы меня тем, что приняли сиротку в семейство Смитов, тем более
что и капитан Смит согласен с этим. Для меня все вы стали моей семьей с
той счастливой и печальной ночи, когда провожали меня на войну, нагрузив
подарками, добрыми пожеланиями, а также практическими советами; тогдашние
слезы я не смел показать никому. Миссис Смит сообщила мне, что ее
муж-капитан согласился принять меня в семью - ну что ж, слезы вновь на
моих глазах, а военный человек не должен обнаруживать подобную слабость.
Капитана Смита я не навещал. Я уловил намек в вашем письме, но мне
это не нужно: я прослужил уже достаточно долго, чтобы понимать, что
добровольцу это не подобает. Не сомневаюсь, что и капитан не станет искать
меня по той же причине; вам я не стану ничего пояснять, поскольку вы
прослужили больше, чем мы с капитаном вместе взятые. Со стороны миссис
Смит это было крайне любезно - но вы можете объяснить ей, что положение не
позволяет мне обращаться к капитану. И не стоило ей просить мужа
пообщаться с низшим чином.
Если вы не сумеете ее убедить в этом (а такое возможно, ведь армия
мир особый), скажите, что лагерь Фанстон велик, а транспорта никакого,
кроме своих двоих. За час не обойдешь, даже если выпрыгнешь из сапог;
добавьте сюда 55 минут на разговор с капитаном, если я его отыщу. Вы
знаете, что наша жизнь расписана; я посылаю вам наш распорядок дня.
Покажите ей, пусть убедится, что времени у меня просто нет и я занят целый
день. Но я ценю ее добрую заботу. Пожалуйста, передайте Кэролл сердечную
благодарность за шоколадные пирожные. Они у нее вышли такими же вкусными,
как и у ее матери - более высокой похвалы я не знаю. Они мгновенно исчезли
в пустом животе, и не только в моем, потому что мои приятели - народ
весьма прожорливый. Если она хочет выйти замуж за долговязого и
прожорливого канзасского парня, то у меня как раз завелся один знакомец,
который готов жениться на ней только за ее пирожные. Теперь мы уже не
мексиканская пожарная команда, как я писал раньше. Вместо печных труб мы
получили настоящие окопные мортиры, деревянные ружья исчезли, и даже самые
зеленые новички, едва научившись поворачивать налево-направо и
останавливаться более или менее одновременно, получают винтовки
Спрингфилда.
Но учить их пользоваться винтовками приходится, как и прежде, "по
книге".
Рекрутов можно в общем разделить на два типа: мальчишки, ни разу в
жизни не выстрелившие из винтовки, и те, кто утверждает, что папулечка
посылал их в лес подстрелить "завтрак" и выдавал один лишь патрон.
Предпочитаю первых, несмотря на то что такие парни трусливы и их еще надо
перевоспитывать. Но они не заучили наизусть ошибок, и я могу научить их
всему, чему меня самого учили инструкторы регулярной армии; три шеврона на
моем рукаве удостоверяют мои права наставника.
Но деревенский мальчишка, который уверен, что и так знает все - а
иногда он и в самом деле отменно стреляет, - слушать меня не будет. И
почти невозможно убедить его в том, что все следует делать не так, как он
привык, а как положено в армии, и ему следует переучиться.
Иногда эти всезнайки впадают в такой гнев, что готовы немедленно
вступить в бой - но не с гансом, а со мной. Обычно они не знают, что я
здесь еще и инструктор по рукопашному бою. Парочку таких активистов мне
пришлось утихомирить за отхожим местом после отбоя. Я не стал с ними
боксировать: мне бы не хотелось, чтобы мой прекрасный нос расплющили
кулаки молокососов. Но грубая драка без правил их вполне убеждает - или же
они предпочитают пожать мне руку и забыть обо всем. В первом случае больше
двух секунд еще никто не продержался, однако я стараюсь не причинять им
вреда.
Я обещал рассказать вам, где и когда изучал ласавату и джиу-джитсу.
Но это долгая история и временами не слишком красивая, в письме такое
описывать не станешь. Лучше подождите, вот-вот получу увольнительную и
приеду в Канзас-Сити.
Желающих сразиться со мной не находится уже в течение трех месяцев.
Один из сержантов-инструкторов шепнул мне, что рекруты именуют меня
"палачом". Я не возмутился, поскольку принятые мною меры обеспечивают мир
и спокойствие.
В нашем лагере бывает только две разновидности погоды: либо жара и
пыль, либо грязь и холод. Я слыхал, что так бывает и во Франции; томми
уверяют, что ничего так не боятся на этой войне, как захлебнуться во
французской грязи. Находящиеся среди нас пуалю не спорят с ними и
добавляют только, что в дождь труднее стрелять.
Но как бы плоха ни была погода во Франции, всякий стремится попасть
туда, и вторая излюбленная тема наших разговоров вертится вокруг вопроса -
когда? (Старому солдату незачем говорить о первой.) Слухи о посадке на
корабли сменяют друг друга и всегда оказываются ложными.
Но я начинаю удивляться. Неужели мне придется торчать здесь месяц за
месяцем, пока где-то идет война? Что я скажу своим детям? Где ты был во
время большой войны, папуля? В Фанстоне, Билли. А в какой части Франции
это находится, папуля? Около Топики, Билли. Заткнись и ешь овсянку!
Придется переменить фамилию.
Надоедает, знаете ли, рассказывать очередной группе о том, как
ставить оружие и держать лопату. Окопов в этой прерии мы нарыли столько,
что по ним можно добраться до Луны; я знаю четыре способа рытья окопов: на
французский манер, британский, американский - и так, как это делает отряд
новобранцев, когда стенки рушатся. Потом они обязательно интересуются,
зачем нам вообще это нужно, ведь как только мы туда попадем, генерал
Першинг немедленно прекратит окопное сидение и обратит ганса в бегство.
Возможно, они правы. Но я должен научить их тому, чему приказано. И
буду учить, наверно, пока не поседею. Рад слышать, что вы служите в
седьмом полку; я знаю, как это важно для вас. Но, пожалуйста, не унижайте
свой седьмой миссурийский, именуя его домашней гвардией. Если кто-нибудь
не свалит Гинденбурга, возможно, вы еще насмотритесь войны вдоволь.
Но, по чести говоря, я надеюсь, что до вас не дойдет... Полагаю,
капитан Смит тоже согласится с моими аргументами. Кому-то необходимо
приглядывать за домом. Я имею в виду тот самый дом на бульваре Бентон.
Брайан-младший еще недостаточно взрослый, чтобы возглавить семью, и,
безусловно, капитан Смит беспокоился бы, не будь вас дома.
Однако я вполне понимаю ваши чувства. Мне говорили, что
сержант-инструктор может отделаться от этой работы, лишь избавившись от
нашивок. Не осудите ли вы меня, если мне придется проявить, скажем,
рассеянность, чтобы вновь оказаться в капралах, а затем постараться
потерять и шевроны? Полагаю, что таким образом я скорее попаду в поезд,
направляющийся на восток.
Последний абзац остальным членам семьи не читать. Вы, достопочтенный
мистер Смит, безусловно, сумеете отыскать подходящий способ. Передаю самый
теплый привет вам и миссис Смит.
