офицера - моей дочери. Кстати, пока младшие целуют тебя на прощание, пойду
найду парочку моих армейских рубашек; полагаю, они тебе подойдут. Если ты
не брезгуешь поношенными вещами.
- Что вы, сэр, я буду носить их с радостью и гордостью!
Миссис Смит поднялась.
- У меня тоже кое-что есть для мистера... рядового Бронсона. Нэнси,
ты не принесешь сюда Этель? А ты, Кэролл, приведи Ричарда.
- Но рядовой Бронсон еще не съел свой сандвич!
- Прошу прощения, мисс Кэролл, - сказал Лазарус. - Я так
разволновался, что не могу есть. Не завернете ли вы мне его с собой? Я
съем его, как только вернусь домой, чтобы покрепче уснуть.
- Давай так и сделаем, Кэролл, - решила мать. - Брайан, приведи сюда
Ричарда.
Лазарус распрощался со всеми в обратном порядке, начиная с самых
младших. Он подержал на руках Этель, улыбавшуюся ему младенческой улыбкой,
поцеловал ее в макушку и передал Нэнси. Та отнесла девочку наверх и быстро
вернулась. Чтобы поцеловать Ричарда, Лазарусу пришлось опуститься на одно
колено. Ребенок явно не понимал, что происходит, но осознавал важность
момента: он крепко обнял Лазаруса и, целуя, обслюнявил ему щеку.
Потом его поцеловал Вуди - в первый и последний раз, - но Лазаруса
больше не смущало прикосновение к самому себе. Этот малыш не был им; он
был просто маленьким человечком, о котором у Лазаруса сохранились смутные
воспоминания. Он больше не испытывал желания придушить мальчишку - во
всяком случае оно возникало не слишком часто.
- А эти шахматные фигурки действительно из слоновой кости? - шепотом
спросил Вуди.
- Из самой настоящей. Слоновая кость и черное дерево, как на клавишах
пианино твоей мамы.
- Гы, вот это здорово! Когда ты вернешься, дядя рядовой Бронсон, я
буду разрешать тебе играть ими в любое время.
- И я обыграю тебя. Договорились?
- Вот еще! Ну, пока. Смотри - не бери фальшивых монеток.
Маленькая Мэри поцеловала его со слезами в глазах и выбежала из
комнаты.
Джордж поцеловал Лазаруса в щеку, пробормотал: - Будьте осторожны,
дядя Тед, - и тоже вышел.
Брайан-младший сказал:
- Я позабочусь о вашем автомобиле... Он будет блестеть так же, как у
вас. - Немного помедлил, клюнул Лазаруса в щеку и вышел, уводя Ричарда.
Кэролл принесла сандвич, аккуратно завернутый в вощеную бумагу и
перевязанный лентой. Лазарус поблагодарил ее и сунул сверток в карман
пальто. Она положила ему руки на плечи, приподнялась на носки и шепнула:
- Там внутри записка для вас! - Потом поцеловала его в щеку и быстро
удалилась.
Ее сменила Нэнси.
- Записка от нас обеих, - сказала она. - Мы каждый вечер будем
молиться за вас и за папу. - Она взглянула на мать, потом обняла Лазаруса
и поцеловала в губы. - Не говорю "до свидания". Пока. - И выскочила из
комнаты быстрее, чем сестра, подняв голову и всеми движениями напоминая
мать.
Миссис Смит поднялась.
- Отец? - И она замолчала.
- Нет.
- Тогда отвернись.
- Мррф! Ладно. - И мистер Джонсон уставился на картинки на стене.
Шурша юбками, миссис Смит подошла к Лазарусу и протянула маленькую
книжку.
- Это вам.
Это, было карманное издание Нового Завета; она держала его открытым в
самом начале. Лазарус взял книжку и прочитал немного выцветшую надпись:
"Морин Джонсон. Великая пятница 1882 года. За превосходную успеваемость".
Ниже ясным четким почерком было написано:
"Рядовому Теодору Бронсону.
Будь верен себе и стране.
Морин Дж.Смит.
6 апреля 1917 года".
Лазарус сглотнул.
- Это сокровище я буду всегда носить с собой, миссис Смит.
- Не миссис Смит, Теодор, а Морин. - И она протянула руки.
Лазарус опустил книжицу в нагрудный карман, обнял Морин и прикоснулся
к ее губам.
Сначала поцелуй ее был целомудренным. Но вдруг она чуть слышно
простонала, прижалась к Лазарусу всем телом, открыла рот и страстно
впилась в его губы. Лазарус на миг растерялся: этот поцелуй обещал все,
что она могла дать.
Прошла целая вечность. Наконец Морин шепнула:
- Теодор... береги себя. Возвращайся.
DA CAPO: VI
Лагерь Фанстон, Канзас
Дорогие близнецы и семья!
Хочу вас удивить. Встречайте теперь капрала Теда Бронсона,
исполняющего обязанности сержанта, смиреннейшего из мастеров муштры во
всей национальной армии Соединенных Штатов. Нет, мои контуры не
перепутались. Просто я на короткое время забыл основной принцип игры в
прятки. Помните? Иглу легче всего спрятать в коробке с иголками. Значит,
чтобы избежать ужасов войны, проще всего вступить в армию. Даю пояснения,
ведь никто из вас никогда не видал войны или армии.
По глупости я намеревался спасаться от войны в Южной Америке. Но там
я ни за что не сошел бы за местного жителя, как бы складно я ни научился
разговаривать по-испански. Кроме того, там полным-полно германских
шпионов, которые, естественно, сочли бы меня американским шпионом, а
потому вполне могли бы устроить какую-нибудь пакость - и каюк
старичине-молодчине, благослови Господь его невинную душу. К тому же у
тамошних девиц дивные жгучие глаза, подозрительные дуэньи... и отцы,
обожающие без всякой причины палить в гринго. Нездоровая привычка.
Нездоровое место.
Но если бы я остался в Соединенных Штатах и пытался уклониться от
армии... Один неосторожный шаг - и я оказался бы за холодными каменными
стенами, на хлебе и воде. Да еще меня заставляли бы дробить камни.
Непривлекательная перспектива.
Но в военное время армии отдают все лучшее - а на легкую угрозу
здоровью, происходящую от стрельбы, можно не обращать внимания. Ее легко
избежать.
Как? Эра тотальной войны еще не наступила, и существует множество
мест, где трус (то есть я) может избежать любых оскорблений действием со
стороны незнакомцев. В эти времена схлопотать пулю может не всякий. Гибнет
же еще меньше, но я не намерен допускать подобного риска. В настоящем
"здесь и сейчас" военные действия осуществляются в определенных районах, к
тому же в армии столько должностей, что служить можно и не на передовой, а
там, где человек в форме - всего лишь привилегированное гражданское лицо.
Я попал на такую службу и скорее всего не покину ее до конца войны.
Нужно же кому-нибудь учить этих отважных и бестолковых сельских парней,
делать из них нечто похожее на солдат. А умелый инструктор в армии
ценится, и офицеры не желают с ним расставаться.
Итак, исполнившись воинского пыла, я узнал, что мне не придется
воевать. Я буду учить маршировать, стрелять, обращаться с оружием, со
штыком, вести поединок без оружия, обучать их полевой гигиене, всему, что
угодно.
Мои удивительные познания в военных вопросах вызывают здесь
удивление, поскольку военного опыта у меня нет (не могу же я признаться,
что дедуся научил меня стрелять через пять лет после окончания этой войны,
а потом - еще через пять лет - я учился обращаться с подобным оружием,
будучи кадетом, и что все последующие столетия мне время от времени
приходилось этим заниматься).
Здесь уже поговаривают, что я служил солдатом во Французском
иностранном легионе - этот корпус одного из наших союзников состоит из
головорезов и воров, беглых преступников, знаменитых отчаянной
драчливостью, - дезертировал, записался в американскую армию под другим
именем. Мне приходится возражать; я хмурюсь, когда кто-нибудь проявляет
излишнюю прыть, однако изредка "по ошибке" салютую на французский манер
ладонью вперед, но немедленно поправляюсь. И все уверены, что я оттуда.
Мои познания во французском во многом обусловили мой перевод из
исполняющего обязанности капрала в капралы и представление в сержанты. В
лагере находятся французские и британские офицеры и сержанты, обучающие
нас окопной войне. Все французы разговаривают по-английски, но их
английский канзасские и миссурийские плуг-жокеи понимают с трудом. Тут в
качестве посредника в дело вступает ленивый Лазарус. Так что из
французского сержанта и меня получается один хороший инструктор.
Я-то был бы хорош и без этого француза - если б мог учить всему, что
знаю. Но я учу рекрутов тому, что положено. Методы рукопашного боя
остаются неизменными во все времена, меняется лишь название, но главное
правило постоянно: начни драку первым, дерись быстро и самым бесчестным
способом.
Возьмем штыковой бой. Штык - это нож, прикрепленный к стволу ружья,
обе части образуют подобие римского пилума, использовавшегося две тысячи
лет назад и с тех пор не изменившегося. Казалось, следовало ожидать, что
искусство штыкового боя в 1917 году достигнет совершенства. Однако это не
так. Согласно здешним уставам, штык предназначен для защиты, а не
нападения. А ведь быстрый штыковой контрвыпад может изумить противника,
никогда не слышавшего о подобном. Существуют и другие приемы... В XXVI
столетии по григорианскому календарю была - или будет - война, в которой
владение штыком станет искусством... (Против своего желания я принял в ней
участие.) Как-то утром на плацу я на пари доказал, что способен справиться
сперва с сержантом-инструктором регулярной армии США, потом с британцем, а
потом с французом.
Получил ли я разрешение преподавать то, что продемонстрировал? Нет. А
точнее: нет, нет и нет, черт побори! Умение мое не соответствует уставу, и
излишняя прыть едва не стоила мне должности. Поэтому я вернулся к
преподаванию в соответствии с догмами "священных" уставов и наставлений.
Впрочем, книжица, которой пользуются в Платтсбурге, где служит мой
отец и ваш предок, вовсе не дурна. В ней делается упор на агрессивность в
штыковом бою, и это неплохо, ибо штык - жуткое оружие в руках человека,
который готов пользоваться им и убивать. Но мне не удастся научить своих
ребят другим приемам. И мне не хотелось бы видеть этих розовощеких и
храбрых мальчишек в бою с каким-нибудь наемником из XXVI столетия, у
которого одна цель - остаться в живых даже ценой жизни противника.
Эти мальчишки способны выиграть войну, более того - они выиграют ее и
уже сделали это, если смотреть из того времени, в котором вы находитесь.
Но многие из них погибнут. И смерть их будет бессмысленной.
Я люблю этих ребят. Все они молоды, ретивы и рвутся в бой, желая
доказать, что один американец стоит шести немцев. (Неверно. Хорошо, если
один американец одолеет одного немца. Ведь немцы - опытные вояки, и об их
благородстве в бою говорить не приходится. И этим зеленым юнцам придется
биться и умирать, пока немцы не сдадутся.)
А они так молоды! Лаз к Лор, большинство ребят моложе вас, а
некоторые из них даже гораздо моложе. Не знаю, многие ли прибавили себе
лет, но иные даже еще не бреются. Иногда по ночам слышны рыдания: кто-то
плачет, тоскуя по маме. Но на следующий день он проявит прежнее рвение и
усердие. О дезертирах нечего говорить; мальчишки просто рвутся в бой.
Я пытаюсь забыть, что эта война бесполезна.
Это вопрос перспективы. Однажды, когда Минерва еще исполняла
обязанности компьютера, она доказала мне, что все "здесь и сейчас"
эквивалентны, а настоящим можно считать лишь то "здесь и сейчас", в
котором ты пребываешь. Мое настоящее "здесь и сейчас" (где я бы и был по
сию пору, если бы не дикие гуси) - дома на Тертиусе, а несчастные щенята
этого "здесь и сейчас" давно погибли, и черви пожрали их; и эта война и се
