говорит: не надо бежать, даже если вам начнет поджаривать пятки, потому
что тогда вы споткнетесь и упадете. А в этом случае вам уже не встать. Он
хочет сказать, что тогда вы умрете. Я же со своей стороны считаю долгом
добавить, что вы вряд ли погибнете, ну разве что вдохнете пламя. Зато уж
наверняка страшно обгорите. Поэтому не торопитесь и не падайте. Видите тот
плоский камень, что лежит прямо перед вами? Это и есть ваша первая
ступенька. Que le bon Dieu vous garde [да хранит вас Бог (фр.)]. Удачи
вам.
- Спасибо.
Я глянул на Непререкаемого Авторитета, который усмехался
по-вурдалачьи, если предположить, что вурдалаки способны улыбаться. Я
сделал ему ручкой этакий лихой жест и шагнул вниз.
Пожалуй, я сделал не меньше трех шагов, прежде чем осознал, что
решительно ничего не ощущаю. И тут же понял, что одно чувство во мне все
же сохранилось - страх. Мне было дико страшно. И хотелось оказаться
где-нибудь в Пеории или даже в Филадельфии. Чтоб не торчать тут одному в
этой гигантской дымящейся пустыне. Дальний конец ямы, казалось, отдалился
от меня на расстояние целого городского квартала. Может, и больше. И я все
еще тащился туда, молясь, чтоб паралич, лишивший меня всякой
чувствительности, не заставил рухнуть, прежде чем я доберусь до своей
далекой цели.
Я чувствовал, что задыхаюсь, и вдруг понял, что просто перестал
дышать. И тогда я жадно вдохнул ртом, тут же пожалев о содеянном. Над
гигантской огненной чашей воздух был насыщен раскаленным газом, дымом,
двуокисью углерода и еще чем-то, что вполне могло быть зловонным дыханием
самого Сатаны; кислорода же, в том количестве, о котором стоило говорить,
тут конечно не было. Я выплюнул то, что вдохнул, и со слезящимися глазами
и обожженной глоткой стал прикидывать, смогу ли добраться до дальнего
конца, не сделав больше ни единого вдоха.
Боже, помоги мне! Ибо теперь я не видел противоположного края ямы.
Дым поднимался клубами, и мои глаза не могли ни открыться, ни
сфокусироваться на чем бы то ни было. Я вслепую рванулся вперед,
старательно восстанавливая в памяти формулу покаяния на смертном одре,
чтобы попасть на небеса, проделав все необходимые формальности.
А может, такой формулы вовсе и нет? Какое-то странное ощущение в
пятках, колени подгибаются...
- Вам лучше, мистер Грэхем?
Я лежал на траве и смотрел на склонившееся надо мной доброе лицо
цвета темной бронзы.
- Полагаю, что да, - ответил я. - А что произошло? Я все-таки дошел?
- Разумеется, дошли. И просто распрекрасно дошли. Однако в самом
конце потеряли сознание. Но мы уже ждали вас, подхватили и вытащили. А
теперь скажите, что случилось? Вы наглотались дыма?
- Возможно. Я получил ожоги?
- Нет. Впрочем, на правой ноге, может быть, и вскочит небольшой
волдырь. Держались вы все время очень браво. Буквально вплоть до обморока,
который, вернее всего, был вызван отравлением дымом.
- Я тоже так думаю. - С его помощью я приподнялся и сел. - Не
подадите ли мне носки и ботинки? Кстати, а где же все остальные?
- Автобус уже ушел. Великий жрец измерил вам пульс и проверил
дыхание, но никому не позволил вас тревожить. Если человека, чей дух
временно покинул его тело, стараться привести в чувство, дух может вовсе
не вернуться в свое обиталище. Жрец твердо верит в это, и никто не
осмелился ему возразить.
- И я не стал бы с ним спорить; чувствую себя прекрасно. Каким-то
по-особенному отдохнувшим. Однако как же мне добраться до корабля?
Пятимильное путешествие через тропический рай наверняка покажется
утомительным уже после первой мили. Особенно если пешедралом. И особенно
если мои ступни действительно опухли так сильно, как мне кажется. Ведь у
них для этого есть весьма основательные причины.
- Автобус вернется: нужно доставить туземцев на борт парохода,
который отвезет их на остров, где они живут постоянно. После этого он
может отвезти вас к вашему кораблю. Впрочем, можно сделать еще лучше. У
моего двоюродного брата есть автомобиль. Он с удовольствием отвезет вас.
- Отлично. Сколько он за это возьмет? - В Полинезии такси повсюду
невероятно дороги, особенно если вы сдаетесь на милость водителя, а у них,
как правило, ничего похожего на это чувство отродясь не бывало. Однако мне
показалось, что я могу позволить себе роскошь быть ограбленным, раз уж
выхожу из этой истории с некоторым профитом. Три сотни долларов минус
плата за такси... Я взял со скамьи свою шляпу. - А где мой бумажник?
- Ваш что?
- Мое портмоне! Я положил его в шляпу. Где оно? Это уже не шутка! Там
были мои деньги. И визитные карточки.
- Ваши деньги? О! Votre portefeulle [ваше портмоне (фр.)]. Прошу
прощения. Мой английский оставляет желать лучшего. Офицер корабля,
руководивший вашей экскурсией, взял его на хранение.
- Очень мило с его стороны. Но как я заплачу вашему брату? У меня нет
ни франка!
В общем, мы договорились. Сопровождавший экскурсию офицер, понимая,
что, забрав бумажник, оставляет меня без гроша, оплатил мою доставку на
корабль вперед. Мой приятель-канак проводил меня до машины своего брата и
представил последнему, что оказалось весьма затруднительно, так как у
брата знание английского ограничивалось словами "О'кей, шеф", а я так и не
разобрал, как звали кузена переводчика.
Его автомобиль был триумфом веры и упаковочной проволоки. Мы
грохотали до пристани на полном газу, распугивая кур и легко обгоняя
новорожденных козлят. Я почти потерял способность глядеть по сторонам, ибо
был ошеломлен тем, что случилось перед самым нашим отъездом. Туземцы
ожидали автобус, который должен был приехать за ними, и нам пришлось
продираться через толпу. Вернее сказать, мы лишь попытались продраться.
Меня зацеловали. Меня целовали все до единого. Мне уже приходилось
наблюдать поцелуйный обряд полинезийцев, заменяющий здесь привычные нам
рукопожатия, но впервые пришлось испытать его на себе.
Мой друг-переводчик пояснил:
- Вы вместе с ними прошли сквозь огонь и теперь стали почетным членом
общества. Они жаждут заколоть для вас свинью. И задать в вашу честь пир.
Я постарался ответить сообразно обстоятельствам и одновременно
объяснить им, что сначала должен вернуться домой, а дом лежит за "большой
водой", а уж потом, в один прекрасный день, если позволит Господь, я
вернусь сюда. На этом мы расстались.
Но ошеломило меня не столько это. Любой непредвзятый судья должен
будет признать, что я достаточно широко смотрю на вещи и прекрасно
понимаю, что в мире есть места, где моральные стандарты ниже американских
и где люди не почитают за бесстыдство обнажать свое тело. Знаю я и то, что
полинезийские женщины ходили голыми до пояса, покуда до них не добралась
цивилизация. Да что там говорить! Я же почитываю иногда "National
Geographic Magazine" [Известнейший в США географический журнал, богато
иллюстрированный].
Однако я никак не ожидал _у_в_и_д_е_т_ь_ это собственными глазами.
Перед тем как я прогулялся по раскаленным углям, жители деревни были
одеты именно так, как вы думаете - преимущественно в юбочках из травы, -
однако груди у женщин были прикрыты.
Но когда они целовали меня на прощание - все оказалось уже не так. Я
хочу сказать, что подобные свидетельства стыдливости были отброшены. Ну в
точности, как в "National Geographic Magazine".
Признаться, я очень ценю женскую красоту. Эти восхитительные признаки
женственности - если их рассматривать в соответствующей обстановке, когда
шторы добродетельно задернуты - могут выглядеть весьма заманчиво. Но если
вам сорок с лишком (нет, ровно сорок!) - это уж явно перебор. Я увидел
женских бюстов больше, чем когда-либо видел за один раз, а может быть, и
за всю жизнь. Во всяком случае, вполне достаточно, чтобы довести
Евангелическое епископальное общество содействия поддержанию целомудрия и
морали в его полном составе до коллективного умопомрачения.
Вот если бы меня предупредили хоть немного загодя, я наверняка
воспринял бы сей новый для меня опыт с удовольствием. А в том виде, как
получилось, опыт оказался слишком нов, слишком обилен для переваривания и
слишком скоротечен; извлечь из него удовольствие можно было лишь
ретроспективно.
Наш тропический "роллс-ройс" наконец со скрипом остановился,
благодаря совместным усилиям ножных и ручных тормозов, а также
компрессора. Я с трудом очнулся от глубочайшей эйфории. Мой водитель
объявил:
- О'кей, шеф!
- Это не мой корабль! - воскликнул я.
- О'кей, шеф?
- Ты привез меня не к тому причалу. Хм... причал то вроде прежний, но
корабль совсем другой! - В этом я был абсолютно уверен. Теплоход "Конунг
Кнут" имел белые борта и надстройки, а также щеголеватые, слегка
наклоненные фальшивые трубы. Эта же посудина была выкрашена
преимущественно в красный цвет, и на ней торчали четыре высокие черные
трубы. Наверное, это не теплоход, а пароход. И стало быть, он устарел уже
много-много лет назад. - Нет! Нет!!!
- О'кей, шеф. Votre vapeur... voila! [Ваш пароход... вот он! (фр.)]
- Non! [Нет! (фр.)]
- О'кей, шеф.
Он вылез наружу, обошел машину, открыл дверь с той стороны, где сидят
пассажиры, схватил меня за руку и сильно потянул. Хотя я был в приличной
форме, но его рука оказалась отлично натренированной благодаря постоянным
упражнениям в плавании, лазании за кокосовыми орехами, вытаскивании
рыболовных сетей и туристов, которые не желают выходить из такси. Так что
мне пришлось выйти.
Он прыгнул в машину, крикнул: "О'кей, шеф! Merci bien! Au'voir"
[большое спасибо! До свидания! (фр.)] - и был таков.
Хочешь не хочешь, а пришлось карабкаться вверх по сходням незнакомого
корабля, дабы разузнать, если удастся, о том, что случилось с "Конунгом
Кнутом". Когда я поднялся на борт, младший офицер, который нес вахту у
трапа, отдал честь и произнес:
- Добрый день, мистер Грэхем. Мистер Нильсен оставил для вас пакет.
Минуточку... - Он поднял крышку своего бюро и вытащил большой коричневый
пакет из плотной бумаги. - Вот, пожалуйста, сэр.
На конверте было написано "А.Л.Грэхему, каюта С-109". Я вскрыл
конверт и обнаружил в нем потрепанный бумажник.
- Все в порядке, мистер Грэхем?
- Да, благодарю вас. Передайте мистеру Нильсену, что я все получил,
ладно? И заодно мою глубокую благодарность...
- Разумеется, сэр.
Я заметил, что это палуба "D", поднялся на один пролет, чтобы найти
каюту С-109.
Однако в порядке было далеко не все. Мое имя не Грэхем.
2
Что было, то и будет, и что делалось, то и
будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Книга Екклесиаста 1, 9
Благодарение Господу, на всех кораблях типовая система нумерации
кают. Поэтому каюта С-109 находилась именно там, где и должна была
находиться, - на палубе С, в начале правого ряда кают, между С-107 и
С-111. Я добрался до нее, не встретив никого из посторонних. Подергал
дверную ручку - закрыто. Видно, мистер Грэхем прислушивался к советам
корабельного эконома закрывать дверь на ключ, особенно во время стоянки в
портах.
Ключ, - подумал я мрачно, - наверняка лежит в кармане штанов мистера
Грэхема. А где же сам мистер Грэхем? Приготовился схватить меня при
попытке залезть в его каюту? Или пытается открыть мою каюту в ту самую
