крикнул: "Фрайз Подкейн!", а другой ответил: "Есть".
Места вокруг меня заполнялись удивительно быстро - команда работала с
невозмутимым автоматизмом робота-сортировщика почтовых капсул. Где-то
плакал ребенок, и сквозь плач я услышала, как Капитан спросил: "Это
последняя?"
"Последняя, капитан, - ответил казначей. - Как со временем?"
"Две минуты тридцать семь секунд. Твои ребята могут подсчитывать
фишки - тревога не учебная".
"Я так и подумал, Шкипер. Значит, я выиграл пари у старпома".
Тут казначей пронес кого-то мимо моей полки. Я попыталась
приподняться, треснулась головой и глаза мои полезли на лоб.
Пассажирка, которую он нес, была в обмороке - голова ее моталась.
Сначала я не узнала ее, потому что лицо у нее было ярко-ярко красное.
Потом чуть не упала в обморок сама: это была миссис Роуйер.
Эритема - первый симптом при любом сильном облучении. Даже когда
перекалишься на солнце или под ультрафиолетовой лампой, первое, что
бросается в глаза, - розовая или ярко-красная кожа.
Но как ее угораздило схватить ТАКУЮ дозу? Или это потому, что ее
принесли последней?
В таком случае, обморок здесь ни при чем. Она была мертва.
А это значило, что те из пассажиров, кто последними добрался до
убежища, получили две или три смертельные дозы. Они еще ничего не
чувствуют и могут прожить еще несколько дней. Но они так же мертвы, как
если бы лежали в морге.
Сколько их! Догадаться я не могла. Возможно, точнее, вероятно, - все
пассажиры первого класса, им дольше всех добираться, да и защита тоньше.
Дядя Том и Кларк...
Тут на меня накатила черная тоска и я пожалела, что была в это время
в рубке. Если дядя Том и Кларк при смерти, мне и самой незачем жить.
Не помню, чтобы я хоть в малой степени жалела миссис Роуйер. Конечно,
ее полыхающее лицо меня потрясло. Но ведь, правду сказать, я считала ее
саму паразитом, а ее суждения - достойными лишь презрения. Умри она от
сердечной недостаточности, клянусь, я не потеряла бы аппетита. Никто ведь
не точит слез над теми миллионами и миллиардами, что умерли в прошлом...
или по тем, что еще живут, или по тем, кому предстоит родиться и в конце
концов умереть. Включая и саму Подкейн Фрайз. Так не глупо ли реветь,
оттого что оказалась рядом, когда та, кого ты не любишь - фактически,
презираешь - отдает концы?
Некогда мне было ее жалеть - я горевала о братишке и дяде. Я казнила
себя, что не жалела дядю Тома, по каждому поводу садилась ему на шею и
заставляла все бросать, чтобы помочь мне. И за то, что так часто дралась с
Кларком. Он, в конце концов, был ребенком, а я женщина, должна понимать.
Глаза мои наполнились слезами, и я чуть не пропустила первые слова
Капитана.
- Спутники, - сказал он ровно и твердо, - моя команда и наши гости на
борту "Трезубца"... это не тренировка, это - настоящий солнечный шторм.
Пожалуйста, не волнуйтесь. Все мы и каждый из нас - в абсолютной
безопасности. Наш врач проверил личный счетчик у последнего, кто вошел в
укрытие. Его показания не внушают опасений. Даже если сложить их с общей
дозой облучения самого облученного человека на борту - это, кстати, один
из членов команды - сумма окажется ниже опасной для здоровья и сохранности
генов.
Повторяю. Никто не пострадал и теперь уже не пострадает, просто нам
предстоят некоторые неудобства. Я хотел бы вам сказать, сколько времени
придется сидеть в убежище, но сам не знаю. Может быть, несколько часов,
может - несколько дней. Самый долгий шторм продолжался менее недели.
Надеюсь, что старина Сол рассердился не всерьез. Но нам придется сидеть
здесь, пока с "Гермеса" не дадут отбой. Когда шторм кончится, понадобится
еще немного времени, чтобы проверить корабль и уровень радиации в ваших
каютах. А пока будьте терпимее, повторяю, терпимее друг к другу.
Стоило Капитану заговорить, и мне стало легче. Его голос завораживал,
он успокаивал нас, как материнская колыбельная - младенца. Я немножко
отошла от пережитых страхов, но чуть позже принялась размышлять. Мог ведь
Капитан Дарлинг сказать нам, что все в порядке, просто потому, что уже
ничего не поделаешь?
Я перебрала в уме все, что знала о лучевом поражении, начиная с
детсадовского курса личной гигиены и кончая одной из пленок мистера
Клэнси, которую я просмотрела на этой неделе.
И решила, что Капитан сказал чистую правду. Почему? Потому что, если
бы даже сбылись мои опасения и нас ударило бы так сильно, словно рядом
рванула ядерная бомба, все равно можно кое-что предпринять. Нас поделили
бы на три группы. В первую вошли бы те, кто совсем не пострадал и
наверняка не умрет (это все, кто был в рубке плюс все или почти все
пассажиры третьего класса, если они не мешкали). Вторая группа -
облученные так страшно, что умрут наверняка, несмотря ни на что (скажем,
пассажиры первого класса). И, наконец, третья группа, не сказать насколько
большая, - те, кто облучен опасно, но могут быть спасены, если действовать
быстро и решительно.
В этом случае не было бы так тихо.
У нас забрали бы личные счетчики и заново пересортировали бы нас,
выбирая тех, кто нуждается в немедленном лечении, кололи бы морфий
обреченным и отделяли бы их от прочих, а тех, кто был в безопасности,
собрали бы в кучу, чтобы не путались под ногами или приставили бы помогать
врачу.
Вот как должно бы быть. Но ничего не происходило, абсолютно ничего -
только слышалось бормотанье и рев малышей. Даже на наши счетчики не
смотрели. Похоже, врач и в самом деле проверял их только у аутсайдеров.
Следовательно, Капитан сообщил нам простую и ласкающую сердце истину.
Я так обрадовалась, что забыла удивиться помидорной внешности миссис
Роуйер. Улеглась поудобнее и начала обсасывать теплый и счастливый факт:
мой милый дядя Том не собирается умирать, а братик проживет достаточно
долго, чтобы причинить мне кучу мелких хлопот. Я даже задремала...
...и вдруг моя соседка справа завизжала: "Выпустите меня отсюда!
Выпустите меня отсюда!!!"
И снова я увидела, что такое решительные действия в особом положении.
К нам вскарабкались двое из команды и сцапали ее. Тут же стюардесса
запечатала ей рот клейкой лентой и сделала укол в руку. Мою соседку чуть
придержали, пока она не перестала трепыхаться, а потом куда-то унесли.
Вскоре появилась другая стюардесса. Она собрала личные счетчики и
раздала снотворное. Многие взяли, но я отказалась - я вообще не люблю
таблеток и, уж конечно, не буду глотать препарат, который вырубит меня на
самом интересном месте. Стюардесса настаивала, но я не сдавалась. Наконец
она пожала плечами и отошла. Потом было еще три-четыре приступа острой
клаустрофобии (или истерических припадков, я не знаю). Со всеми справились
быстро и без шума. Убежище затихло, если не считать храпа, нескольких
голосов и неумолчного рева младенцев.
В первом классе детей немного, а младенцев нет вовсе. Во втором -
детей достаточно, а уж третий прямо кишит ими, словно каждая семья везет
хоть одного сосунка. Оно и понятно: почти весь третий класс - это земляне,
перебирающиеся на Венеру. Земля перенаселена, и человеку с большой семьей
эмиграция вполне может показаться наилучшим выходом. Он подписывает
трудовой контракт, а Венерианская Корпорация оплачивает перелет в счет
будущего заработка.
Что ж, наверное, можно и так. Им нужно уехать, а Венере нужны люди.
Но я очень рада, что Марсианская Республика не субсидирует въезд, иначе бы
нас затопило. Конечно, мы принимаем иммигрантов, но они должны сами
оплатить перелет и оставить в совете ДЭГ обратные билеты, причем деньги за
них не выдаются раньше двух марсианских лет.
И правильно. По крайней мере треть иммигрантов не может
адаптироваться. Появляется подавленность, ностальгия; ну и летят они
назад. Не могу понять, чем может не понравиться Марс, но им виднее. По
мне, так даже лучше, что они улетают.
Так я и лежала, думала о разном, немножко скучала, немножко
волновалась и удивлялась, почему никто не займется бедными крошками.
Лампы были притушены. Кто-то подошел к моей полке.
- Ты здесь? - послышался тихий голос Герди.
- Похоже на то. Что случилось? - так же тихо ответила я.
- Детей пеленать умеешь?
- Конечно.
Мне подумалось, как там Дункан... я ведь не вспоминала о нем
несколько дней. Может, он забыл меня? И не узнает Бабушку Подди.
- Тогда идем со мной, подруга. Есть работа.
Еще бы ее не было! Нижняя часть укрытия, что над инженерным отсеком,
была поделена на четыре части, словно торт. Санузлы, два изолятора -
мужской и женский (оба забиты до отказа), - а между изоляторами - жалкая
пародия на детскую, метра по два в каждом направлении. Три ее стены были
увешаны холщовыми люльками с младенцами, да еще часть перехлестывала в
женский лазарет. И почти все они орали.
Посреди этого пандемониума две измотанные стюардессы пеленали малышей
на узехоньком выдвижном толе. Герди похлопала по плечу одну из них.
- Порядок, девочки, подошло подкрепление. Идите перекусите, да и
отдохните немного.
Та, что постарше, посопротивлялась для порядка, но видно было, как
они рады подмоге. Мы с Герди встали по местам и взялись за дело. Не знаю,
сколько мы работали (просто не было времени глянуть на часы), но работы
было явно больше, чем нас, и мы пытались нагонять. Все же это было лучше,
чем лежать в ячейке, глазеть на потолок в паре сантиметров от носа. Хуже
сего была теснота. Я все время прижимала локти, чтобы не пихнуть Герди, а
сзади меня все время подталкивала люлька.
Но все равно я не жалуюсь. Конструктору "Трезубца" пришлось попотеть,
чтобы разместить максимум людей в минимуме объема единственным возможным
образом, да еще достаточно хорошо экранировать этот объем. Понятно, что
заботился он не о гигиене младенцев, а о том, чтобы сохранить им жизнь.
Но малышу-то этого не объяснишь. Удивительно, но Герди работала
спокойно и уверенно, без единого лишнего движения. Никогда бы не подумала,
что ей приходилось возиться с пеленками. Но работала она споро и побыстрее
меня.
- А где их мамаши? - спросила я, подразумевая: "Почему эти лентяйки
бросили своих детей?"
Герди меня поняла.
- Одни заняты своими малышами. Забот полон рот, успокоить и прочее. А
другие вырубились и отсыпаются, - она кивнула на изолятор.
Это была святая правда, и я заткнулась. В таких конуренках просто
невозможно толком обиходить ребенка, но, если бы все разом потащили детей
сюда, возникла бы неописуемая пробка. Пожалуй, конвейерная система себя
оправдывает.
- Пеленки кончаются, - сказала я.
- В шкафчике должна быть еще стопка. Ты знаешь, что приключилось с
миссис Гарсиа?
- Что? - Я достала пеленки. - Ты, наверное, хочешь сказать - с миссис
Роуйер?
- Ей тоже досталось. Но миледи Гарсиа первой попалась мне на глаза.
Ее как раз приводили в чувство, и я хорошо все разглядела. Так ты ее не
видела?
- Нет.
- Вот подменят нас - загляни в женский изолятор. Такого изумительного
желтого цвета и в москательной лавке не увидишь, не то что на человеческом
лице.
Я так и села.
- Господи! Я видела миссис Роуйер - она ярко-красная. Герди, ради
бога, что же с ними случилось?
- Что случилось - ясно, - подумав, ответила Герди, - а вот как -
никто в ум не возьмет.
- Не понимаю.
- Цвет говорит сам за себя. Это водорастворимые пигменты, их
применяют в фотографии. Ты что-нибудь смыслишь в фотографии?
- Почти ничего, - ответила я.
