дощечке), - вы с младшей жрицей Пиф остались в ее квартире
наедине в ночное время?
- Остались, - подтвердил Бэда. - А куда я пойду через весь
город? Да и эта... Сперва, вроде, тихо лежала, после вдруг давай
рыдать, за бритву хвататься... А как заснула, так тоже все не
слава Богу: то захрапит, то руки разбросает и стонет... Хуже
пьяного грузчика.
- То есть, вела себя непристойно?
- Да.
- А ты ее раздел, говоришь? - вдруг вспомнил Верховный еще
одну подробность.
- А что, в грязном ее на постель класть?
- И на постель уложил.
- Да.
- Голую.
- Да.
Верховный Жрец побарабанил пальцами по колену. Маленький
чернокожий писец склонил голову набок, слушая, будто
прикидывая, какими письменами запечатлеть это постукиванье
господских пальцев.
- И что было дальше?
- А ничего, - проворчал Бэда. - Что вы, в самом деле, пьяных
баб не протрезвляли? Сбегал, как открылась, в лавочку, пива ей
принес, чтобы очухалась...
- А она?
- Выжрала пиво, спасибо не сказала. Опять улеглась.
- А ты?
- А я сюда пошел.
- И все? - угрожающе спросил Верховный Жрец, хотя и так
было понятно: и все.
- Ну, - сказал Бэда. Судя по его тону, он уже ни на что не
надеялся.
- Еще пять кнутов за дерзости и матюки во время дачи
показаний, - сказал Верховный Жрец, поднимаясь. - Потом в барак.
И вышел. Маленький писец на коротких ножках побежал за
ним, точно собачка.
Утро, как справедливо замечено, имеет своих призраков. Шел
Бэда от бабы стервозной да похмельной, и утренние сумерки
обступали его. Остывшие камни набережной Евфрата точно сосали
тепло живого тела. Зябко было, хотя день обещался опять жаркий и
душный. Вот уже и площадь Наву, вот уж рабские бараки
показались. Побродил Бэда вокруг, послушал зычный храп, из-за
дощатых стен доносящийся. Плюнул себе под ноги да и пошел
прочь.
И впрямь, лучше уж в Оракуле, в кабаке бесовском, чем тут, -
прав был дедок-надсмотрщик, который Верховному Жрецу раба
негодного всучивал.
Раза два оборачивался. Глядел, как барак отдаляется.
Пустой была площадь, только мусор повсюду валялся - час
уборщиков еще не настал. На одном обрывке остались корявые
буквы "ПОМОГИТЕ, ЛЮДИ ДОБ..."
Обойдя же ларь, густо истыканный этикетками с надписью
цены, наткнулся Бэда на того самого дедушку, которого только что
с благодарностью вспоминал. Лежал дедуля-надсмотрщик в синей
своей, будто бы железнодорожной, тужурке, пятками и затылком в
грязную мостовую упираясь, строгий, вытянувшийся. И совершенно
мертвый.
Глядел пусто и скучно, а лицо у него было серое. Скоро
уборщики придут, выметут мусор, клочки и обрывки, снесут в угол
площади ящики и иное дерьмо и подожгут. И дедулю туда же,
наверное, сунут, чтобы не разлагался. А может, похоронит его
городская администрация, ежели он на службе числился.
Бэде до этого дела было немного. Только странно показалось,
что на животе у дедка какой-то паренек примостился. Сперва Бэда
паренька этого и не заметил, а после глянул и увидел: точно,
сидит.
Босоногий, в одной только набедренной повязке, встрепанный
мальчишечка лет, наверное, девяти или десяти, ясноглазенький,
востроносенький. В носу ковырял задумчиво и на Бэду глазками
постреливал.
- Привет, - сказал Бэда.
Паренек хихикнул. И видно было, что радостно ему.
- Ты чего здесь сидишь? - спросил Бэда.
Паренек огляделся.
- А что? - сказал он наконец. - Нельзя?
- Да нет, можно... - Бэда был растерян. - Только странно это.
- А чего странного?
- Так на трупе сидишь, - пояснил Бэда.
- А...
Мальчик поглядел на мертвого дедка и вдруг фыркнул, да так
заразительно, что Бэда тоже улыбнулся. Хотя чему тут улыбаться?
Ну, лежит за пивными ларями жмур. Положим, бывший знакомец.
Мясо из рабской похлебки пальцами вылавливал и ел, это Бэда про
него доподлинно знал. Ну, что еще? В купчих цену писал меньше,
чем платили на самом деле. Так ведь кто этим не занимался? Все,
почитай, занимались. Был, в общем, падлой средней руки этот
жмур.
И все-таки что-то нехорошее было в том, что этот мальчик так
на нем сидел. Бесцеремонно это.
Бэда так и сказал.
- Тебя как звать? - спросил мальчик, щурясь. - Я тебя, вроде
бы, видел прежде.
- Бэда, - сказал белобрысый программист.
- Беда, - поправил мальчик. И зашелся хохотом. Едва не
повалился, пятками задергал в воздухе, попкой сверкнул.
- Повязку намотай по-человечески, - строго сказал Бэда. Ему
не понравилось, что мальчишка потешается.
- Иди ты со своей повязкой... Этот вот, - мальчик по жмуру
постучал кулачком, - он же тебя Оракулу продал, да?
- Да...
- Говорил я ему, чтобы не делал этого. Ты ведь христианин,
Бэда, верно?
- Ну. - Бэда заранее надулся. Ему немало пришлось уже
выслушать по этому поводу. Бэда не был усердным христианином,
как не был он усердным студентом, а теперь и сотрудником
Оракула. Но переходить в иную веру не собирался. И не от лени -
просто...
- Так этот гад тоже христианином был, - сказал мальчик. -
Представляешь?
- Не может быть! - Бэда даже рот приоткрыл.
- Точно тебе говорю.
- А откуда ты его знаешь? - спохватился Бэда. - Внучок, что
ли?
На этот раз ему пришлось своего странного собеседника
ловить, чтобы мальчик не стукнулся головой об угол ларька, так тот
разбуянился от сугубого веселья.
- Я? Я-то? - наконец выговорил мальчик. - Да я же его душа!
Бэда сел рядом на ящик. Пошарив в карманах, вытащил
украденный на презентации и так и позабытый мятый бутерброд с
икрой. Поделил пополам. И вместе с душой покойного
надсмотрщика из рабских бараков съел липкую булку с
размазанными по ней икринками. Показалось вкусно.
Душа чавкала рядом. Поев, встала и с неожиданной злостью
пнула покойника босой ногой.
- У, падла... - со слезой произнес мальчик. - Затаскал меня
всего, замусолил... Дерьмом каким-то заляпал... Разве меня таким
Господь сотворял? - Он развел в стороны тонкие свои руки, будто
собираясь взлететь. - Меня Господь вот каким сотворял! Он меня
воздушным сотворял! Мне в детстве видения были чистые и добрые!
Я стихи слагал и... - Он всхлипнул без слез, горлом. - Я чистый
был, светлый я был, да! Не смотри так! - напустился он на Бэду. -
Что уставился?
- Тебя Господь красивым сотворил, - сказал Бэда без улыбки.
- Вот именно, - сердито подтвердил мальчик. Ресницами
хлопнул. - А что со мной этот сделал? Во что он себя превратил? В
церкви когда последний раз был?
- Я тоже давно не был, - сказал Бэда.
- О душе бы подумал, - укоризненно произнесла душа
надсмотрщика.
- Вот я о ней сейчас и думаю, - сказал Бэда.
Он действительно о своей душе задумался. Но ничего пока что
утешительного на ум не шло. Наконец Бэда сказал:
- Знаешь, что. Давай ты исповедуешься мне, а я - тебе. Я
потом в храм пойду и за этого твоего вознесу...
- Что вознесешь? - спросила душа с подозрением.
- Ну... чего положено. Я у батюшки спрошу.
Душа призадумалась. А потом созналась, почти со слезами:
- Он меня в черном теле держал. Я почти и не знаю про него
ничего. Иной раз вякнешь, совет дать попытаешься, так он, сволочь,
сразу за бутылку - и пить. Я оттого и не...
Тут Бэда понял, что душа ужасно боится. Потому и врет.
Он так и сказал.
- Чего боишься-то? - добавил Бэда.
Душа передернула плечами, обернулась, будто боялась
увидеть кого-то.
- Ну... Сперва-то мне радостно было, что избавился от него. А
теперь действительно страшновато стало, - сознался мальчик. - Как
я с Ним увижусь... что скажу...
- Все вы Господа Бога боитесь, точно сборщика налогов, -
сказал Бэда. - Он же тебя вон каким сотворил.
- Сам не знаю... Боязно все-таки. Ты там вознеси за меня, что
положено.
- Ладно уж, вознесу, - сказал Бэда. - Ты не бойся. Вот слушай
лучше...
Обнял мальчишку (тот теплым оказался, даже горячим, как
маленькое животное), к себе прижал.
Начал рассказывать. Сперва честно пытался о грехах своих
говорить; только грехи у Бэды выходили какие-то совершенно
несерьезные. Много врал - но только начальству и больше от
безнадежности. Много крал, но опять же, преимущественно еду.
Остальное по мелочи. Что учился плохо, так это не грех. Вот
только в Оракул попал и теперь служит богам Орфея... с этим
непонятно что делать. Служить плохо? Бежать? А если бежать, то
куда? Некуда Бэде бежать, разве что в Ашшур податься, так
ашшурцы его в два счета снова в рабство продадут.
Потом просто про разное говорить начал. Про Оракул
рассказывал, про тетку Кандиду, про старшего программиста -
ушлого Беренгария, про дуру бесноватую - жрицу Пиф.
Душа слушала, будто сказку. Вздыхала тихонечко. Наконец
Бэда замолчал, отодвинул мальчика от себя, в лицо ему заглянул.
- Ну что? - спросил он. - Не страшно тебе больше?
- Ага, - сказала душа надсмотрщика.
- Пойдем, что ли? - сказал Бэда.
Они с мальчиком встали и пошли дальше по площади. А дедок
остался лежать за пивными ларями.
За Евфратом, перейдя мост Нейтокрис, Бэда с душой
надсмотрщиковой простился и отправился в Оракул. Душа же
побрела вниз по течению Великой Реки и скоро скрылась из виду.
Поскольку сегодня дежурства у Пиф не было, то она явилась в
Оракул поздно - около часа дня. И в цивильном: легкие джинсы,
полупрозрачная кружевная блузка (кружева настоящие, шелковые,
цены немалой). Темные волосы тщательно вымыты и блестят,
схваченные лентой.
Постукивая легкими каблучками по мраморным ступеням,
взбегает по парадной лестнице - помилуйте, разве эту девицу,
вдребезги пьяную, несколько часов назад тащили вниз, роняя по
пути канделябры и лакеев? Слабый горьковатый аромат духов,
уверенные движения. И во всех зеркалах, справа и слева и на
потолке - Пиф Трезвейшая, Пиф Чистейшая, Пиф Неотразимая...
Она хотела заглянуть в библиотеку, взять заказанные Аксицией
книги. Заодно сделать кое-какой левый заказик для Гедды - лучшей
подруги еще со школьных лет. Гедда приторговывала какими-то
снадобьями для повышения мужской и прочей потенции,
интересовалась тенденциями.
Но все эти планы разбились почти мгновенно. Едва лишь Пиф
успела протиснуться в тесный офис-пенал младших жриц и
поздороваться с Аксицией, едва только принялась взахлеб
рассказывать о своих вчерашних подвигах, как взревел телефон
внутренней связи. Аксиция, извинившись перед подругой, прервала
ее бурное словоизвержение и сняла трубку.
Голос Верховной Жрицы отчетливо прозвучал на весь офис:
- Пиф явилась?
- Да.
- Пусть зайдет ко мне.
Аксиция положила трубку и сказала задумчиво:
- Третий раз звонит.
Пиф дернула углом рта.
- Дура климактерическая.
И вышла, задев плечом перегородку.
Пиф любила Оракул. Ей нравилось это роскошное старинное
здание. Нравились жрицы. Нравилось быть одной из них. Она как
будто значила больше, чем другие люди. Пифия. Та, которая
открывает будущее, пусть не всегда внятно, словно вглядываясь в
пыльное зеркало. Которая видит обратную сторону вещей, вечно
отвернутое от человека лицо тайны.
Она попала сюда на работу, можно сказать, случайно. Пришла
по объявлению. Образование у нее было гуманитарное, оценки в
дипломе хорошие; обет безбрачия дала с легкостью (все равно ей с
мужчинами не везло и в любви она была разочарована).
Тестирование прошла на удивление удачно. И вообще - человек
нашел себя.
Работа в Оракуле приносила удовольствие. И деньги. Большего
и ждать было нечего.
С Верховной она почти не встречалась. Верховная была
наверху, руководила общим процессом, поддерживая в учреждении
специфическую, только ему присущую атмосферу, где странным
образом сосуществовали и сочетались - непонятно как, но весьма
