БЛАГОСТИ БОГОВ... КУРС АКЦИЙ... ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ...
МУСОРОПЕРЕРАБАТЫВАЮЩИЙ ЗАВОД... НЕРАЦИОНАЛЬНО...
БОЛЕЕ РАЦИОНАЛЬНО... ПРОПУСКНЫЕ МОЩНОСТИ... ПОСТАВКИ
ИЗ ЭЛАМА... ПОСТАВКИ В ЭЛАМ... ФЬЮЧЕРСНЫЕ СДЕЛКИ
КАСАТЕЛЬНО ЭСАГИЛЬСКОЙ МУСОРНОЙ СВАЛКИ... аа-ахх...
Аксиция, завари кофе, а? Пожалуйста...
Бэда надавил на неприметную белую кнопочку рядом с
обшарпанной дверкой "СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ..." Спустя
несколько секунд ожило переговорное устройство. За
металлическим его забралом громко задышали, чем-то щелкнули и
неприязненным тоном поинтересовались, кого нужно.
- Мне бы Петра, - робко сказал Бэда.
- Кого?
- Отца Петра, - повторил Бэда.
- Кто спрашивает?
- Бэда...
И оглянулся: не слышит ли кто. Но люди шли и шли
непрерывным потоком по синей станции "Площадь Наву",
погруженные в обычную свою суету - домохозяйки с сумками,
откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника, торчат ноги
забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых
юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны;
ленивые холуи, посланные господами по делу и явно задержавшиеся
на площади Наву, где что ни шаг, то новое диво...
Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в
обшарпанную дверцу и просит позвать другого человека, по имени
Петр...
А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили.
- Входи уж.
Вошел.
- Иди уж.
Пошел.
Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то
трубы. Но под ногами было сухо, а когда достиг обширного
бункера, переделанного под храм, так и вовсе красиво. Между
стенами и фанерными перегородками, установленными по всему
периметру, поставили электрообогревательные устройства.
Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных
полуфабрикатов, что и уёбище, уродующее оракульное рококо, а
отделаны совершенно иначе. Красивым холстом затянуты,
разрисованы цветами и плодами. Будто в райский сад входишь.
С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В
большом жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие
красные свечки, числом около сорока.
Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу.
- Я Петр, - сказал он.
Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека
этого уставился.
Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса.
Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.
Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.
Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.
- Вот...
- Что это? - строго вопросил рыжий.
- Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня
сказал, что поминание четыре сикля стоит.
- В вазу положи, - распорядился рыжий. И указал бородой на
большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил,
как входил, настолько поразил его храм.
Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку,
просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру
повернулся.
- Умер человек один, - сказал Бэда. - Просил за него
вознести... ну, все, что нужно. Вот я и пришел.
Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.
- А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.
- Редко, - сказал Бэда. - Да из барака поди выберись... А как
выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.
- Ну, ну, - подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел
озабоченный и строгий. - Служишь-то как, хорошо?
- Как умею, - сказал Бэда.
- А ты, небось, плохо умеешь?
- Не знаю, - честно сказал Бэда.
- Кому служишь?
Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.
- Оракулу, - ответил он еле слышно.
Тут рыжий побагровел, как свекла.
- КОМУ?
- Оракулу.
Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:
- В кабаке бесовском?
- Да.
Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись.
Потом сказал сердито:
- Уходи.
- Я сейчас уйду, - поспешно согласился Бэда, - только вы за
этого человека... вознесите. Мне ничего больше и не надо.
- Тебе много что надо, - загремел Петр, - только ты,
несчастный, этого не понимаешь...
- Да я понимаю... - проговорил Бэда, радуясь, что его пока что
за шиворот не хватают и к дверям не тащат.
- Не понимаешь! - громыхал разгневанный Петр. - Из Оракула
бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды
великие... - Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: - Как звали
того человека?
- Не знаю...
Петр опять начал багровой краской наливаться.
- Как это - не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?
- Я-то помню, какой он и как выглядел... - растерянно сказал
Бэда. - А там, где он сейчас, его и подавно знают... Это
надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву
вшей давил, его за полное говно считал. Он же, подлец, голодом
нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал... И
справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать.
А оказалось, что душа у него ясная и чистая... Но это только потом
оказалось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и
думаешь - своими бы руками задушил эту гадину.
- Это хорошо, - медленно проговорил Петр, - что ты за
мучителя своего молиться хочешь...
- Да какой он мучитель... Так, воришка, а что орал на нас -
так то не мучительство, а одно только развлечение... - Бэда
ухватил Петра за рукав. - Вы уж сделайте для него все, что надо,
хорошо? Просто скажите: бэдин надсмотрщик с площади Наву, вот
и все. Он в синей тужурке ходил.
Петр непонятно молчал.
Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину:
- Стой!
Бэда остановился.
Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных
размеров тяжелый крест и - как показалось перепуганному
программисту - замахнулся на него.
- Голову наклони, дикий ты осел, - грозно сказал Петр. -
Благословлю тебя.
На узорной решетке садов Семирамис висело большое
объявление: "СОБАКАМ, РАБАМ, НИЖНИМ ЧИНАМ И
ГРЯЗНОБОРОДЫМ ЭЛАМИТАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Поскольку
Пиф никогда не была ни собакой, ни рабом, ни нижним чином, ни
тем более грязнобородым эламитом, то на надпись эту внимания не
обращала.
А тут поневоле обратишь, когда Бэда вдруг споткнулся, густо
покраснел и выпустил ее руку.
Пиф - на этот раз в белоснежном виссоновом платье (пена
кружев вскипает у ворота, оттеняя шею, увитую тонкой золотой
цепочкой) - брови сдвинула, голову вскинула:
- Пошли они на хуй со своими объявлениями.
- Неприятности будут, - сказал Бэда тихо.
- Я - пифия, - высокомерно объявила Пиф. - Пусть только
прибодаются. Не ссы. Идем.
Они миновали узорные ворота и оказались в прохладной тени
под зелеными сводами садов Семирамис.
Странное это место в Вавилоне, сады Семирамис. Впрочем,
какое место в Вавилоне не странное? Ноги собьешь, искамши, да и
не отыщешь такого, пожалуй.
Еле слышно шуршит вода в скрытых под землей оросительных
трубах. Трубы керамические, по старинной технологии сделанные.
Во время потопа сады были разрушены, но потом их восстановили
во всей былой красе.
Тут и там среди пышной зелени мелькают статуи - дельфины,
бьющие хвостом рыбы, обезьянки с плодами в руках. Настоящие
обезьянки прыгают с ветки на ветку. Кое-где на деревьях вывешены
стрелки и указатели: "ТУАЛЕТ - 0,5 АШЛУ", "ЦВЕТЫ НЕ РВАТЬ",
"ОКУРКИ В ТРУБЫ ОРОСИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ НЕ КЛАСТЬ.
ШТРАФ 40 СИКЛЕЙ", "ОСТОРОЖНО, ОБЕЗЬЯНЫ!"
- А что, обезьяны тут хищные? - спросил Бэда.
- Нет, ласковые. Из рук берут. Только гадят на голову, -
пояснила Пиф.
Они обошли весь сад, оказавшийся, к удивлению Бэды,
довольно маленьким (со стороны выглядел райскими кущами, не
знающими пределов). Наконец Пиф объявила, что у нее болят ноги.
Еще бы не болели, когда на такие каблучищи взгромоздилась!
Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под
цветущей магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но
уходить не хотелось. Пиф съела свое мороженое, выбросила
стаканчик в траву и, сняв туфли, поджала под себя босые ноги.
Бэда взял ее ступню в руки.
- Натерла, - сказал он, недоумевая. - Зачем женщины только
носят такую неудобную обувь?
- Чтобы вам, дуракам, нравиться, - ответила Пиф.
- Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, -
сказал Бэда. - А как ты выглядишь - это дело десятое.
Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только
вздохнула легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она
хотела бы от них услышать. Она привыкла к этому.
- Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? -
сказала Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование.
Бэда не ответил.
В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое
время они слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал
неуверенно:
- Им заплатить, наверное, надо...
- Мы их не нанимали, - возразила Пиф. И поинтересовалась: -
А что ты наплел Беренгарию, когда уходил?
- Что иду дискеты покупать.
- Он же проверит.
Бэда отмахнулся.
- Ему все равно, по-моему. Да и вообще, он симпатичный
мужик.
- А тот мальчик... - вспомнила вдруг Пиф. - Твой
надсмотрщик... Ты давно его не видел?
- Давно, - сказал Бэда. - Так ведь всё, девять дней прошло.
Ушла душа. Я его и в храме отмолил. Помнишь, ты деньги нам
давала?
Пиф сморщилась.
- Не нравится мне эта твоя секта.
- Христианство не секта. Это религия.
- Один хрен... - сказала Пиф, которая совершенно запуталась
в богах и давно уже не давала себе труда разобраться.
- Да нет, не один, - сказал Бэда, неожиданно проявив
твердость. - Совершенно разные хрены, поверь мне, Пиф.
- Ну ладно, отмолил, - проворчала она. - И что, теперь он, по-
твоему, блаженствует... где там у вас праведные души
блаженствуют? Как у всех, в райском саду? Или как?..
Бэда поднял глаза, мгновенно ощутив и благоухание цветов в
саду Семирамис, и острый аромат разомлевших от жары трав, и
тихое журчание животворящих водных струй, и печальные песни
духового оркестра, и предгрозовую духоту, нависшую над
городом...
- Будет гроза, - сказал он ни с того ни с сего.
- Ну и что? - отозвалась Пиф. Она все еще думала про
райский сад.
- Не знаю, - сказал Бэда. - Да, пожалуй, я скучаю по нему, по
этому надсмотрщику.
- Брось ты. Нашел, по кому скучать. Он тебя, небось, кнутом
бил.
Бэда склонил голову набок.
- Ну и что? - спросил он.
Пиф потянулась и капризно сказала:
- Ну хорошо, хорошо... скучаешь... не секта. И ты ходишь в
этот ваш храм? Где общественные виселицы?
- Есть еще один, в катакомбах, - ответил Бэда. - В метро.
Только он подпольный.
- Скажи-ите... в катакомбах... там что, фальшивые деньги
печатают?
- Нет.
Пиф сунула ноги в туфли и встала, покривившись. Сделала
несколько ковыляющих шагов.
- Нет, - сказала она, - я так не могу. Лучше уж я босиком
пойду.
И решительно сняла туфли.
Они побродили немного по саду, наслаждаясь прохладой и
полумраком, а после вышли на улицу, и снова навалилась на них
нестерпимая духота вавилонского лета, усугубленная пылью и
смогом. Однако на священном берегу Арахту и дальше, выше по
Евфрату, сгущалась уже темнота.
- Похоже, и правда будет гроза, - заметила Пиф. - Уж пора
бы. Просто дышать нечем.
Она так и шла босая, ежась. Асфальт под ногами был
раскаленным.
Некоторое время Бэда смотрел, как она идет - вздрагивая при
каждом шаге, туфли в руках, - а после вдруг решился.
- Держись, - сказал он, подставляя ей шею.
Она засмеялась.
- Что, на плечи к тебе влезть?
- Нет... - Он заметно покраснел. - Я тебя так... на руках
понесу. Ты за шею держись.
Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину
каблучками туфель. Бэда поднял ее с неожиданной легкостью. Он
