Хелот перекрестился и пристально посмотрел на настоятеля:
-- Что же вынудило их совершить столь ужасное кощунство?
-- Нежелание работать на благо Святой Матери Церкви,
разумеется, -- ответил настоятель, хмурясь.
Отец Тук кивал сочувственно и заодно не забывал глазеть по
сторонам. И вдруг не выдержал:
-- Ох, какое благоухание, отец настоятель! Клянусь
милосердием святой Ирины, сегодня у вас на ужин, должно быть,
карпик и славный монастырский кларет!
-- А вы, я погляжу, знаток, -- удивился отец настоятель.
-- Практика, -- скромно пояснил Тук. -- Я страдаю грехом
чревоугодия.
-- Это невинный грех, -- улыбнулся настоятель, -- и после
ужина я с удовольствием отпущу вам его.
Монахи и солдаты уселись за длинный стол. Отец настоятель
прочел молитву, суть которой сводилась к просьбе избавить
обитель от наглых посягательств взбесившихся хамов. Если же
Господь услышит скромную просьбу смиренных монахов и выполнит
ее, то он, отец настоятель, обязуется построить часовню святым
Себастьяну и Ирине и отремонтировать крышу в деревенской церкви
за счет монастыря.
-- И заново позолочу в ней распятие, -- расщедрился он под
конец.
-- Отец настоятель пытается всучить взятку Господу Богу,
-- прошептал Хелот на ухо отцу Туку.
-- Молчи, еретик из Лангедока, -- шепнул в ответ отец Тук.
-- Слушай, что скажет тебе духовный наставник. После вечерней
молитвы устроишься на ночлег вместе с солдатами. Я отправлюсь
на молитвенное бдение. Ворота мои, солдаты твои.
-- Да их одиннадцать морд, -- сказал Хелот. -- Я один не
справлюсь.
-- Ребята тебе помогут, не беспокойся. Ты только начни
драку, когда я открою ворота.
-- Как же я узнаю, что ты их уже открыл?
Отец Тук неопределенно хмыкнул:
-- Услышишь...
Больше всего Хелот боялся встретить среди этих солдат Гая.
Но, к счастью, отряд возглавлял какой-то не слишком
высокородный и не блещущий достоинствами болван, имени которого
Хелот не знал. Болвану предстояло погибнуть первым, и поэтому
Хелот пристроился на ночлег поближе к нему. По случаю летнего
времени солдаты спали во дворе. Хелот улегся под боком придела
святой Ирины, откуда доносились покаянные молитвы отца Тука,
неприятно раздражавшие вечернюю тишину.
-- О милосердная дева, врачевавшая раны истерзанного
Себастьяна, -- заливался лицемер. -- Грешен я, прожорлив, ленив
и жаден! Не восхотелось мне, ироду, питаться осокой да камышом,
на карпиков монастырских меня, проглота поганого, потянуло,..
Слаба плоть моя, да воссияет над нею дух!
-- Чисто шакал воет, -- сказал невысокородный болван,
зевнул и прилег на травку. Хелот притворился спящим, а чтобы не
заснуть на самом деле, стал перебирать в мыслях различные
способы затеять безнадежную схватку и остаться в живых.
Хуже всего было то, что их одиннадцать. А поднять руку на
спящих он почему-то не мог.
Ударил колокол. Хелот лежал у остывающей после дневного
жара стены и сквозь ресницы смотрел, как наливается синевой
небо, как появляются звезды. Отец Тук прекратил наконец
завывать над ухом, и из придела донеслись почти искренние
рыдания кающегося грешника. Если не знать Тука, можно было
подумать, что он заливается слезами. Затем рыдания стали тише,
тише и в конце концов смолкли. Послышались крадущиеся шаги.
Грузная фигура духовного наставника замаячила на пороге. Он
постоял в неподвижности, вслушиваясь в нестройный храп, а затем
Хелот услышал, как под его тяжелым шагом заскрипел песок. Хелот
приподнялся, сел, положил на колени обнаженный меч.
Голос отца Тука нахально разнесся по сонной обители:
-- Джонни, сын мой, -- громогласно поинтересовался он
через стену, -- готов ли ты к свершению подвигов?
-- Готов, -- ответил бас Малютки Джона.
-- Вот и славно, -- одобрил отец Тук. Ворота адски
заскрипели. Привратник было вскочил, но удар могучим кулаком по
голове погрузил его в глубокую задумчивость, и лесные стрелки с
воплями ворвались в монастырь. Когда стражники продрали глаза,
Хелот уже ждал их. Их командир, как и предполагал рыцарь из
Лангедока, погиб первым. Хелот выдернул из его руки оружие и,
прислонившись спиной к стене, закрылся двумя мечами.
Осиротевшие солдаты набросились на него с проклятиями. Хелот
сосредоточил все свое внимание на клинках, пытавшихся поразить
его со всех сторон. Первые несколько секунд он оставался
невредим. Затем левая рука стала чересчур тяжелой. Скосив на
нее глаза, Хелот увидел кровь на рукаве. Солдаты взревели от
радости. Понеслись крики: "Глядите, подбили!", "Сдохни,
кабан!".
-- Нечестивец! -- надрывался один, самый образованный. --
Всем! Известно! Что тамплиеры! Знаются! С дьяволом!
Это были его последние слова. Однако второй меч Хелоту
пришлось отбросить -- он стал слишком тяжел для раненой руки.
Хелот заложил левую руку за спину. Спасения ему не было.
Стиснув зубы, он отбивался и заставлял себя думать не дальше
следующего выпада. Второй удар хлестнул по ребрам. Эту рану он
почувствовал сразу и зарычал от злости. Ему показалось, что на
бок плеснули кипятком. Освещенные луной, перед Хелотом мелькали
шесть или семь физиономий, искаженных яростью и возбужденных
запахом крови.
-- Хелот, ты еще жив? -- заорал откуда-то из темноты отец
Тук.
-- Жив! -- рявкнул Хелот.
-- Держись, сын мой, -- пыхтел бравый монах. По
участившемуся стуку мечей Хелот понимал, что он приближается,
продираясь сквозь наседающих стражников. Их было чересчур много
для одиннадцати человек. Появление отца Тука оказалось как
нельзя более кстати, потому что третий удар Хелот получил в
грудь и упал на траву.
Дальнейшее представлялось ему в виде топающих вокруг ног,
обутых в кожаные и деревянные башмаки и босых. Трава в лунном
свете казалась серой.
Из рук в руки перелетел, прочерчивая в темноте дугу,
горящий факел. И почти мгновенно вспыхнули деревянные
пристройки возле келий. Огонь вырвался из монастырских окон в
почерневшее перед его ядовитой желтизной небо и вдруг
переметнулся на трапезную.
По двору при свете пожара с криками метались полуодетые
люди, словно привидения. Пока стрелки отчаянно наседали на
стражников, крестьяне гонялись за святыми отцами и молча,
деловито, убивали их.
Когда вся обитель пылала так, что происходящее стало видно
словно при ясном солнце, Хелот сумел, держась за стену,
подняться на ноги. В темноте он разглядел пятно на том месте,
где только что лежал.
Огонь трещал, оранжевые вымпелы пламени победно
развевались в ночном небе, затмевая звезды. Обе женщины из
Чертоуголья стояли тут же и смотрели, как горит обитель. Их
лица были строгими и вдохновенными, как будто они глядели в
глаза великой тайне бытия. Они показались Хелоту молодыми и
прекрасными, как безжалостные богини судьбы.
Откуда-то из подвала выскочил отец настоятель,
растерзанный и жалкий. Он пытался спастись от огня. Копоть
размазалась по его лицу, глаза обесцветились от ужаса. Угрюмый
парень -- тот, что приходил в Шервудский лес за помощью, --
возник перед ним из-за угла. Настоятель шарахнулся от него и
ударился спиной о дерево. Парень подошел к монаху, беззлобно,
равнодушно схватил за горло и придавил к корявому стволу яблони
своим тяжелым плечом. Затем спокойно вынул из-за пояса нож и с
силой воткнул его в живот отца настоятеля. Тот страшно
закричал. Парень выдернул нож, наклонился, обтер его о траву и
сказал, дружески кивнув Хелоту:
-- Орет, сволочь, как роженица. -- Останови мне кровь, --
попросил его Хелот.
Парень разорвал на нем рубашку и сжал края раны грязными
пальцами. Перед глазами Хелота поплыли красные и желтые кольца,
растворяясь в темноте, которая сгущалась с каждой секундой.
Сопротивляясь отчаянной слабости, Хелот выругался, но не
удержался на ногах и рухнул прямо на руки парню. Уже теряя
сознание, он успел понять, что крестьянин тащит его прочь от
пожара, в болото, росистую темноту.
-- Трудно работать святым Себастьяном, -- сказал Хелот. --
Надо, чтоб не было в нервах изъяну.
-- Тебе идет быть умирающим, -- заметил Робин.
-- О, пустяковая царапина, -- небрежно ответил рыцарь. --
Я, кажется, немного раскис от потери крови. Когда умру, когда
скончаюсь, тогда на кладбище приди и у креста моей могилы на
память розу посади.
-- Чертополох я посажу, -- отозвался Робин сердито. --
Скажи-ка мне, Хелот, почему это наши друзья чертоугольцы
таращатся на тебя, точно на диковину? Что ты еще учудил?
-- Откуда мне знать, Робин? Это же ты у нас знаток
угнетенной вилланской души. -- Он призадумался. -- Может быть,
они считают меня великим героем? -- предположил Хелот.
Но Робин покачал головой:
-- По-моему, они считают тебя магометанином.
-- Меня?!! Милосердное небо, как это могло прийти им в
голову? А я-то думал, что англичане начисто лишены фантазии!
Локсли прищурил серые глаза:
-- Да ведь ты сам болтал...
Хелот почесал в затылке:
-- Я? Болтал? Сомнительно... При моей-то молчаливой
натуре... -- Вдруг он рассмеялся. -- Слушай, я действительно
сказал какому-то мальчику, что я сарацин.
-- Зачем ты это сделал? Поведай мне, убогий.
-- Да так... Хелот отвел глаза.
-- Хелот, когда ты умрешь, мне будет недоставать того
приятного разнообразия, которое ты вносишь в мою скучную жизнь.
-- Мне приятно это слышать, Робин, Ибо я собрался вас
покинуть.
-- Брось. Тук говорит, что ты вне опасности. Скоро
встанешь на ноги.
-- Вот именно. Встану на ноги, Я ухожу. -- Хелот
поморщился. -- Середина лета. Истекает срок моей службы у тебя,
Наступило тяжелое молчание. Робин смотрел на этого
странного человека, которого так и не сумел понять, и молчал.
Неожиданно он понял, что вместе с Хелотом из Шервуда уйдет
что-то очень важное,
-- Ну что ж, -- сказал наконец Робин. -- Воля твоя, Хелот.
И больше не добавил ни слова.
* ЧАСТЬ II. Невыносимый Гури *
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В 1207 году на праздник Пятидесятницы шериф Ноттингамский
устроил грандиозный турнир. Гай Гисборн сбился с ног и
издергался еще за неделю до торжества, поскольку на него
возлагалась нелегкая задача обеспечения правопорядка во время
праздника. Необходимо было не допустить народных волнений.
Когда Греттир, томимый скукой и одиночеством, все-таки
разыскал его возле казармы, Гай не нашел в себе сил на
разговоры с юным датчанином. Ругаясь через слово, Гай
втолковывал солдатам, кто из них на каком углу должен
обеспечить упомянутый правопорядок. На вежливый вопрос
подъехавшего Греттира, будет ли сэр Гай сражаться на копьях во
время предстоящего турнира, Гай несколько мгновений молча
смотрел на юного норвежца (или кто он там), а потом, с заметным
усилием совладав с собой, сдержанно покачал головой. Греттир
счел за благо ретироваться.
Таким образом в день Пятидесятницы Греттир оказался в
совершеннейшем одиночестве. Он вернулся домой с турнира поздно
вечером, когда уже стемнело, отстегнул на ходу шлем, бросил
пробитый щит, расшвырял обувь и босиком прошел по каменному
полу через галерею в спальню.
В спальне царил беспросветный мрак. Натыкаясь на предметы,
число которых резко возросло с наступлением сумерек, Греттир
добрался до свечки в медном шандале и зажег ее. Огонек наполнил
комнату слабым розовым светом. Греттир поставил на стол медное
зеркало, налил себе вина и уселся, мутно глядя в свое
