обвешивать: славься, Нана Колбасная! Точно новые груди,
бесчисленные числом, повисали на пышном теле Элси колбасы.
Стала она как бы Наной, щедро питающей матерью. Взяли ее на
руки, понесли по магазину, битыми стеклами хрустя, на улицу
вынесли. Расставила ноги пошире, чтобы прочнее стоять, вина
красного выпила, волосы золотые разметала по новым своим
грудям.
И все подходили к Нане и груди ее целовали и ели, и не
иссякала щедрость грудей наниных.
И хохотал Нергал, который все это видел, возвышаясь над
крышами.
Хвала тебе, Нана Многогрудая!
Хвала тебе, Нана Колбасная!
Хвала тебе, мать нашей сытости!
Накорми нас, ты, чье лоно не знает усталости!
Накорми нас, сестра Эрешкигаль!
Накорми нас в Эанне, да не иссякнет пища для наших уст.
Со всех сторон тянутся к преображенной Элси руки,
хватают ее за плечи, за бедра, рвут с нее белые кружевные чулки.
И смеется Элси, потому что стала как Нана она, не иссякает ее
плодородие.
Жадные губы шарят по ее телу, откусывая съедобное, а
иной раз и кожу гладкую элсину прихватывая. И вдруг среди
многих из тех, кто подходил и прикладывался, Марка она узнала.
Склонил русую кудрявую голову, меж колбасных грудей лицом
зарылся, белыми зубами соска коснулся. И глянул искоса взором
озорным.
- Марк! - хотела было крикнуть Элси, но вспомнила о том,
что она - Нана, и смолчала. А Марк улыбнулся ей и исчез в толпе.
Тотчас же старая тоска нахлынула. Потянулась туда, куда
суженый скрылся, но какое там - нет его, как не было.
По сторонам поглядела. И увидела вдруг, что с крыши
соседнего дома - как раз того, где офис размещался и где
Верховный Холуй, по всем подсчетам, засел, - на нее оптический
прицел смотрит. Рукой показала - там, там! Рот уже раскрыла,
чтобы сказать, как толкнуло ее что-то прямо в сердце.
Красное пятно расплылось по белой тонкой коже, там,
откуда настоящие элсины груди смотрели. Откинуло Нану
Колбасную на руки возлюбленных ее, и упала Элси.
Сперва не поняли: что такое с Наной? После же увидели,
что мертва она. Гневом разгорелись. Да что же это такое, друзья?
Богиню нашу, кормилицу, убили! Не простим! Отомстим! Омоем
камни улицы этой черной кровью врагов наших, да прорастет трава
сквозь плиты, да взломают их деревья с плодами ядовитыми, на
крови возросшие.
Бросили мертвую Элси на мостовой и туда устремились, где
подлец с винтовкой засел. Пока бежали, еще двоих потеряли - снял
метким выстрелом. Но остальные в дом ворвались, чтобы расправу
учинить.
А Элси лежать осталась. Ноги в порванных чулках
раскинуты, все тело надкусанными колбасами обвешано. Кровью
колбаса заляпана, будто живая то плоть была. Будто и впрямь была
убитая девушка Наной Многогрудой, а не сироткой из
Мармеладного Колодца. И золотые волосы элсины в грязной луже
плавали, потускневшие теперь навсегда.
В офисе, разумеется, никакого снайпера не обнаружили.
Все перерыли, сейф вскрыли (нашелся умелец). Из сейфа два
тощих мешочка с серебряными сиклями на общую сумму в сто
сорок три сикля вытряхнули и восемнадцать пивных бутылок - на
черный день Младший Холуй их берег, что ли? Наконец, и Холуев
нашли - обоих! В шкафу прятались, неизобретательные люди.
Выволокли за шиворот, с особенным удовольствием порвав на одном
из них ослепительно белый ворот рубашки. Кто таковы?
- Младший Холуй.
- Старший Холуй.
- А охранник где? - рявкнул кто-то, кто посообразительнее
был.
- Охранник еще в самом начале на вашу сторону перешел.
- Кто Нану убил?
Заверещали Холуи, заплакали. Про начальника
рассказывать начали. Уехал на Канары и оттуда фирмой
руководить думает. Наруководит он, как же. Тут с одними
мармеладными хуями бы разобраться. А арендная плата за
помещение, где секс-шоп размещается, растет и растет. И налоги,
кстати говоря, грабительские.
Встряхнули их так, что зубы застучали. Нану кто убил,
суки?
Городские власти ни хуя не обеспечивают безопасность
бизнесу. Наш брат бизнесмен так и мрет под пулями и ножами,
точно на войне какой. Думали уж забастовку всех бизнесменов
объявить, потому что преступность на шею села. И частная охрана
не помогает. То одну лавку разгромят бесстыдники, то другую.
Может, и правы мар-бани...
Нану, говорят вам, кто убил?
Затряслись Холуи. У Младшего в штанах вдруг сыро стало.
И заплакал он, ибо понял вдруг, что умрет.
А Верховный еще не понял. Думал, что договориться можно
с этими людьми. Да только виданое ли это дело, чтобы с людьми в
краденых шубах, краденым вином пьяными, крадеными колбасами
сытыми, договориться можно было?
Для начала взяли Верховного Холуя и сорвали с него штаны,
в одной рубахе оставив. Чтобы тихо себя вел, на голове у него
письменный прибор разбили - тяжелый прибор, мраморный, с
гравировкой "Дорогому сослуживцу" (отцу Верховного Холуя когда-
то подарили, когда с работы уходил). Пока Верховный Холуй глаза
закатывал и кровавые пузыри изо рта пускал, сшибли с ног, на
колени поставили. И закричал кто-то, с хохотом толпу озирая:
- Гомосеки есть?
Нашлись трое.
Младший Холуй глядел на все это и трясся.
- За что? - залепетал он вдруг. И еще: - Пощадите!
И, зная, что не пощадят, взвыл тоненько и к выходу
побежал. Ему дорогу заступили - слепо бросился, раз, другой.
Подхватили за локти, брыкающегося, и, разрывая на нем одежду, в
окно выбросили (заодно и стекло разбили).
Верховный Холуй то ли сам помер, то ли в беспамятстве
был, того проверять не стали. От зажигалки, возле богатой
хрустальной пепельницы найденной, шторы запалили и поскорей из
офиса ушли, пока пожар не разгулялся.
Снайпера, конечно, не нашли. Да и искать охота пропала.
Другие развлечения нашлись.
С северной стороны в город входили танки. По широкой
дороге, белыми плитами мощеной, отражаясь и искажаясь в
блестящих синих изразцах дворцовых стен, тянулись один за
другим - с ревом и грохотом, как быки для жертвоприношений,
готовые пожрать огненным чревом десяток человек во славу
Мардука.
Кряхтели под гусеницами плиты, раскалывались. Для босых
ног предназначены были, не для машин.
Дошли до двойных ворот с башнями прямоугольными,
зубцами истыканными. Одни Нане посвящены, другие Нергалу. Но и
те, что имя Нергала носят, затрепетали перед грозной военной
мощью. Разворотили стену несколькими выстрелами и в пролом
двинулись. Весело им давить развалины города. Да и что танкистам
до великого города, который пришли разнести по камешку, -
дивизия-то была Вторая Урукская (Урук в дни мятежа мар-бани
стал оплотом правительства), а урукчанам без разницы, что
случится с Вавилоном. Столица, одно слово. Надо будет -
отстроится.
Миновали ворота и на центральный проспект Айбур Шабум
вторглись. Справа и слева витрины дорогих магазинов. И многие
уже разбиты и видно, что там, среди растоптанной еды и
порванной одежды, орудуют разъяренные оборванцы. Вот, значит,
что такое - мятеж! Навели орудия и по магазинам ахнули. Выжечь
сволочь чистым пламенем. Во взрыве все скрылось - и
разгромленные магазины, и мятежники. Всех на части разорвали и
огнем пожгли, чтоб неповадно было.
И поехали, то влево, то вправо выстрелы давая. Где
мятежников никаких не было, все равно стреляли. А вдруг будут?
Или придут? Так вот, чтобы некуда им прийти было.
Да что там говорить, попросту весело танкистам было.
Столько звону, столько свету, столько грохоту вокруг. Воистину,
правы были жрецы Нергала: война - великий праздник; восстание
же, как оказалось, - сущий карнавал.
Затрясся Вавилон, осыпаясь изразцами, когда главные гости
на карнавал этот ворвались, хохоча и лязгая металлом.
С башни Этеменанки набат истерично заголосил. Почти не
слыхать его в таком громе.
От проспекта Айбур Шабум мало что осталось. Одни
развалины, да кое-где в кровище трупы, кто не сгорел в пожаре.
Один танк мятежники подбили. Гляди ты, какие мы грозные -
бутылку с зажигательной смесью состряпать сумели, алхимики
хреновы, и попали куда надо, так что ребята из Второй Урукской
потеряли двух человек и одну машину.
После такого, понятное дело, озверели и на всякий случай
дали несколько залпов по хрустальному пассажу, висячим садам (а
вдруг и там мятежники скрываются?) и Южному Дворцу, оплоту
мар-бани.
Успокоились, сочли себя отомщенными. И дальше пошли. В
конце концов, не город громить, а порядок восстанавливать - вот
зачем они здесь.
Полгорода прошли, будто по вражеской территории. До
реки добрались, Вавилон пополам рассекающей, и на высоком
берегу остановились. Этот берег Арахту именовался, Священным, в
противоположность тому, что на танки угрюмо глядел и Пуратту
звался. Широка река, а мост через нее, пожалуй что, хлипковат.
Настил деревянный на каменных быках - выдержит ли? По одному
стали заезжать на мост. Пока первый танк шел, остальные чутко
орудия наставили так, чтобы в случае чего успеть дать выстрел.
Вроде бы, прошел. Радостно заревели двигатели. И пошли
через Евфрат танки, один за другим, восславляя царицу Нитокрис,
славнейшую градостроительными достижениями своими, паче же
прочих - мостом этим дивным, что и танки на груди своей вынес.
Перешли мост и взорвали его на всякий случай. Чтобы мятежникам
из города не сбежать, так объяснили.
У Этеменанки остановились. Главная башня города,
господствующая высота. Велел командир дивизии, высокочтимый
Гимиллу, четырем экипажам башню занять и тем самым город
контролировать, покуда остальные порядок наводить станут. Нехотя
повиновались те, на кого пальцем показал, ибо громить магазины и
стрелять по оборванцам было куда веселее. Но кто станет
возражать высокочтимому Гимиллу? Никто не станет.
По ступеням на самый верх взбежали, жрецов отыскали,
рылом к стенке всех выстроили, заставив руки вверх задрать.
Ощупали, не прячут ли оружия. После о старшем спросили, лицом
к себе повернули, вопросы задавать начали. Старший трясся -
больше от возмущения, чем от страха - но получил пистолетом по
скуле и начал разговаривать внятно. Во всяком случае, достаточно
внятно, чтобы это устроило военных.
Расположились в башне Этеменанки вольготно и удобно. На
все четыре стороны пулеметы установили. Жрецы, когда им от
стенки отойти позволили, бродили между защитников своих, как
потерянные. Повсюду длинной одеждой цеплялись, мешали.
Так продолжалось недолго. Случайно обнаружили солдаты,
что в одной из храмовых комнат десяток оборванцев прячется, и
освирепели. Как?! Предавать интересы правительства, за спиной у
своих же воинов, за порядок и спокойствие кровь свою
проливающих, мятежников прятать? Всех, кого нашли в той
комнате, с верхней площадки побросали на мостовую. По одному
бросали, смотрели, как падают на плиты. Потеху себе устроили.
Жрецы бесновались, солдат за руки хватали, бородами, в
синий цвет крашеными, трясли. Лепетали что-то совсем
несусветное - будто бы паломники это, а не бандиты вовсе.
Солдаты так осерчали, что и жрецов с башни побросали - летите,
долгополые, меньше беспокойства от вас будет.
По городу пылали пожары. От башни Этеменанки танки
дальше пошли, ворвавшись на улицу Нергала Радостного.
И встретил их Нергал.
Высокими зданиями встретил, полными колодцев. Забредешь
в такой колодец под незнакомые звезды - и дороги назад не
отыщешь. Заметались танки, путаться в трех переулках и одном
тупике начали. С досады по домам палить стали - да какое там!
Колодезные дома - не изразцовые дворцы, их снарядом так просто
не разворотишь. Столетиями точили их бедность и безысходность,
одиночество и отчаяние, голод и тоска смертная - и то подточить
не смогли, а вы хотите, высокочтимый Гимиллу, одним выстрелом
все снести. Не получится.
Наконец проломили стену одного из домов и свернули в
пролом, чтобы хоть в одном гадючнике надлежащий порядок
