отличался от христианского "перерождения"?
Мысли Коффина окончательно смешались и пропали. Не осталось ничего,
кроме запутанного леса.
Наконец, они вышли в каньон.
Коффин так привык продираться сквозь густой подлесок и перелезать
через бревна, что, почувствовав внезапное отсутствие препятствий,
бессильно опустился на одно колено. От боли на глазах у него выступили
слезы, но зато наступило и некоторое просветление сознания. Сбоку
раздавалось тяжелое дыхание Свободы, которое смешивалось со стонами ветра,
проносившегося под низким небом.
Отсюда гористая местность так круто уходила вниз, что откос плато
больше походил на скалу. На ее вершине стеной стоял лес, а на склонах с
выветрившейся почвой росла лишь трава да несколько чахлых деревцов.
Повсюду была разбросана галька, и утесы возносили свои обглоданные
непогодой вершины к ободу этой необъятной скалы. Противоположная сторона
была значительно ниже, казалась смутной и голубоватой, будучи удалена
километров на двадцать. Такая же расплывчатость, обусловленная большим
расстоянием, затуманивала края ущелья. У Коффина было такое ощущение, что
ущелье это достигает чудовищной глубины, раскалывая на куски целые горные
массивы, но даже приблизительно определить его размеры было невозможно.
Ему показалось, что где-то далеко внизу сверкнула река, но он не мог
поручиться, что это всего лишь не обман зрения.
Слишком уж много горных вершин и обрывов, слишком большая дистанция
была между краем скалы и дном этой пропасти.
Коффин знал, что должен с благоговением взирать на это творение
Господа, но не чувствовал ничего, кроме головокружения и чудовищного
давления, от которого, казалось, вот-вот лопнут глазные яблоки.
Он сел рядом со Свободой. Каждое движение давалось с величайшим
трудом.
Руки и ноги превратились в свинцовые колоды.
Свобода зажег сигарету. Последней, еще не затуманенной частью своего
сознания Коффин подумал:
"Лучше бы он не отравлял себя лишний раз. Уж очень он хороший
парень".
Ветер взъерошил волосы на голове Свободы - для него это было все
равно, что листья у них за спиной или трава под ногами.
- Еще одна Расселина, - пустым голосом произнес горняк. - Под
правильным углом к той, по которой мы спускались.
- И мы - первые представители рода человеческого, увидевшие ее, -
отозвался Коффин, жалея о том, что слишком уж он жалок сейчас, чтобы
произносить такие высокопарные фразы.
На Свободу, видимо, напало такое же отупение.
- Да, мы зашли дальше, чем предыдущая земельная экспедиция, и к тому
же, исследователи, даже имея запас кислорода, никогда не спускались в этом
направлении. Хотя в других местах они встретили много таких же провалов.
Их, наверное, породил какой-нибудь тектонический процесс.
Планета, которая плотнее Земли, вряд ли обладает идентичной
геологией. Горы здесь, безусловно, гораздо выше.
- Эта пропасть не такая отвесная, как Расселина, - услышал Коффин
свой собственный ответ. - На склонах даже держится почва, как вы,
вероятно, заметили. Но, конечно, она шире и глубже.
- Это характерно для местности с чуть менее вертикальной топографией,
- Свобода выдохнул дым, закашлялся и выплюнул сигарету. - Проклятье! Я не
могу курить в таком воздухе. И какого черта вы тут бормочете? О чем?
- Ни о чем особенно важном.
Коффин откинулся назад, облокотившись на рюкзак. Ветер так быстро
просушил его одежду от пота, что вскоре ему стало уже не жарко, а холодно.
Лес проснулся и загудел от порывов ветра. Его скорость была не очень
велика, но высокое давление превращало ее чуть ли не в скорость урагана.
Сила ветра пригодится, когда люди, наконец, обретут возможность
спуститься с горных плато. Но когда это будет? Наверняка, не раньше, чем
через несколько поколений. Мельницы богов работают медленно, но зато
перемалывают добротно - в порошок.
Хотя и крутятся они все же не всегда медленно. Мельницы наступивших
на Земле перемен мололи быстрее, чем это было необходимо, чтобы динозавры
успевали приспособиться к изменившемуся климату; быстрее, чем наука и
техника могли развиваться, чтобы поддерживать культуру растущего населения
Земли. Растум тоже был подобен гигантскому жернову, который крутился и
крутился среди звезд, перемалывая в пыль семена людей, ибо Господь
раскаивался в том, что сотворил человека...
- Ну, что ж, - сказал Свобода, - едва ли он полез в эту яму, так что
нам лучше сменить направление поиска.
Эти слова были для Коффина таким приятным барьером, отгородившим его
от полувзаправдашнего кошмара, что их смысл не сразу дошел до его
сознания.
- А?
Свобода хмуро посмотрел на него:
- Клянусь небом, вы похожи на живого мертвеца. Мне кажется, вы не
протянете даже до вечера.
Коффин попытался сесть прямо.
- Нет, нет. Я выдержу, - хрипло сказал он. - Но что вы предлагаете?
Насчет нашего дела, - заботливо добавил он, боясь, как бы Свобода не понял
его вопроса превратно. Разговаривать было нестерпимо тяжело.
В голове возникали какие-то обрывки мыслей:
"Песок в легких. Я больше не могу думать. Он тоже. Но я смогу уйти,
даже если мой мозг отключится. Не уверен, что Свобода тоже сможет или
захочет."
- Я хотел предложить вам двигаться по краю этого каньона в южном
направлении до наступления темноты, а завтра утром срезать по прямой
обратный путь к Расселине. Таким образом мы описали бы большой
треугольник.
- А что, если пойти на север? Северное направление тоже надо
проверить.
- Если вам так хочется, мы, конечно, можем пойти не в южном, а в
северном направлении. Можно даже бросить жребий. Но идти одновременно на
север и на юг невозможно.
Мы должны покинуть этот уровень не позднее завтрашнего утра, потому
что оставаться здесь дольше - слишком большой риск. А мы не имеем права
рисковать, потому что нас ждут наши семьи.
- Но Дэнни ведь не умер, - умоляющим голосом воззвал Коффин. - Мы не
можем бросить его здесь.
- Послушайте, - сказал Свобода.
Он сел, скрестив ноги, провел рукой по волосам и начал говорить,
сопровождая свои слова усиленной жестикуляцией.
"Все его попытки что-то доказать объясняются обыкновенным страхом, и
потому не сводятся ни к чему, кроме пустой болтовни", - подумал Коффин.
- Допустим, мальчик действительно не сорвался вместе с водопадом с
этого утеса. Допустим, он добрался до леса, но не съел там ничего
ядовитого, и не умер с голоду из боязни съесть что-нибудь. Допустим, он не
утонул в каком-нибудь пруду, его не ужалила гигантская ядовитая пчела, из
тех, которых мы с вами здесь видели, и он не подвергся нападению
какого-нибудь местного хищника.
Сделать такие допущения можно только с огромной натяжкой - с такой,
ради которой не стоит двум взрослым мужчинам жертвовать своими жизнями, но
я согласен принять их во имя истины. Пусть все было так. Что же потом
оставалось ему делать? Как мне кажется, он должен был попытаться отыскать
обратную дорогу, но при этом уходил все дальше и дальше в лес, плутал все
больше и постепенно спускался все ниже по склону горы. Но тогда, я думаю,
вам понятно, как должен был на него подействовать местный воздух? Я и то
едва могу шевелиться. А если бы я дышал этой гадостью три или четыре дня,
я был бы не способен больше ни на что, кроме как лечь и отдать концы. А
Дэнни ведь был ребенком. Обмен веществ у детей более усиленный, легкие
более восприимчивы к высокому давлению, а сопротивляемость мышц гораздо
слабее. Коффин, он мертв.
- Нет.
Свобода ударял кулаком по земле до тех пор, пока не успокоился.
- Будь по-вашему, - ветер разбрасывал его слова и уносил их прочь. -
Я дал обещание потворствовать вашей прихоти - и прихоти Вульфа - но до
известных пределов, а именно: только до завтрашнего утра, когда мы
повернем этот зигзаг в направлении дома. И поставим на этом точку. Ясно?
- В нашем распоряжении еще часть ночи, - упрямо твердил Коффин. -
Неужели вы сможете спокойно сидеть возле костра целых тридцать часов,
зная, что Дэнни в этот момент, быть может...
- Хватит! Заткнитесь, пока я не придушил вас вашим же ремнем!
Их глаза встретились. Рот Свободы сжался в одну тонкую линию. Коффин
почувствовал, как последние ощущения собственной правоты покидают его.
Теперь не осталось ничего, кроме сожаления, что он не может предотвратить
то, что должно было случиться дальше. На несколько секунд это чувство
пересилило даже головную боль. Коффин с трудом поднялся на ноги. Ветер
ударил ему в спину, заставляя отклоняться назад, чтобы не упасть, а потом,
казалось, специально усилил свои порывы, пытаясь подтолкнуть Коффина к
южному краю каньона, оглашая его завываниями. Свобода продолжал сидеть.
"Прости меня, - мысленно произнес Коффин. - Джудит всегда была добра
к Терезе. Прости меня, Ян."
Он схватился за пистолет.
- О, нет, ты не сделаешь этого! - Свобода встал на колени и бросился
вперед. Сцепившись, они стали кататься по земле.
Свобода сумел ухватиться за рукоятку пистолета Коффина, но в это
время тот ударил его кулаком левой руки по голове. Удар пришелся по самой
макушке и не причинил Свободе большого вреда, зато костяшки пальцев
Коффина пронзила острая боль.
Свобода всем телом навалился на противника, упершись правым плечом
ему в подбородок. Пригвоздив его к земле, Свобода высвободил обе руки и
начал вырывать оружие из рук Коффина.
Бывший астронавт колотил Свободу по бокам и по спине своими
полуразбитыми кулаками, но тот не обращал на это никакого внимания. Перед
глазами у Коффина плавали черные круги.
"Я стар, я стар", - билась у него в голове одна мысль.
Ему никак не удавалось дотянуться до своей правой руки, в которой был
зажат пистолет, потому что мешал рюкзак на спине наседавшего Свободы. В
ушах его раздавался какой-то крик, и он не мог понять - то ли это ветер,
то ли галлюцинация, предшествующая обмороку.
Внезапно его левая рука наткнулась на что-то твердое. Пальцы нащупали
выпуклую рукоять. Едва ли отдавая себе отчет в своих действиях, Коффин
вытащил из кобуры пистолет Свободы и ударил им своего противника по виску.
Свобода выругался, выпустил из рук пистолет Коффина и схватился за свой.
Тем временем Коффин освободившейся правой рукой ударил его за ухом.
Свобода сразу осел, перестав цепляться за пистолет. Коффин разжал его
руки и выбрался из-под него. Теперь они лежали рядом, уткнувшись лицами в
смесь травы и земли. Какое-то животное с перепончатыми крыльями низко
кружило над ними, пытаясь выяснить, в чем дело.
Ощущение оружия, зажатого в руках, заставило Коффина очнуться первым.
Он отполз на безопасное расстояние, а потом сумел даже встать.
К тому времени Свобода тоже пришел в себя и сел. Лицо его было белое,
как мел, по шее струилась стекавшая с волос кровь. Он молча уставился на
Коффина и смотрел на него так долго, что последний испугался, не нанес ли
он ему какого-нибудь серьезного повреждения.
- С вами все в порядке? - прошептал он.
Его слова должен был унести порыв ветра, но Свобода, видимо, понял,
что он хотел спросить, и ответил:
- Да. Мне кажется, что так. А как вы?
- Я даже не ушибся. Ни в малейшей степени, - дула пистолетов
опустились.
Свобода хотел было встать, но Коффин тут же направил на него оружие:
- Не двигайтесь!
- Вы что - спятили? - прошипел Свобода.
- Нет. Я вынужден так поступить, хотя и не надеюсь, что вы
когда-нибудь сможете простить меня. Когда мы вернемся домой, можете подать
