вдруг услышал, как два инквизитора, состязаясь в красноречии, затеяли
громкий теологический диспут. И "один из них, вслушиваясь в слова собе-
седника, смотрел, казалось, на раввина! И под этим взглядом несчастному,
не уловившему поначалу в нем рассеянного выражения, почудилось, что рас-
каленные клешни щипцов уже впиваются в его тело, что он снова - одни
сплошные стенания, одна сплошная рана. Почти в обмороке, едва дыша и с
трудом размыкая отяжелевшие веки, он содрогнулся всем телом от прикосно-
вения полы одежд. Все-таки странно, а вместе с тем естественно: видимо,
взор инквизитора был взором человека, целиком поглощенного беседой, мыс-
лями о том, что долетало до его слуха. Глаза смотрели прямо и, казалось,
видели еврея, вовсе не воспринимая его.
И действительно, несколько минут спустя оба злополучных собеседника,
тихо переговариваясь, медленным шагом двинулись дальше в том направле-
нии, откуда пробирался узник. Его не заметили!"
Дальше! Дальше! Повсюду мерещились жуткие лики. Чудилось, рожи мона-
хов таращатся из стен. Дальше! Дальше! Строка за строкой Пабло ускользал
прочь - вот конец страницы, а там и конец галереи, замыкаемой тяжелой
дверью. Он стал шарить по ней руками: никаких засовов, никаких замков,
а... всего лишь щеколда! Она поддалась нажиму пальца, и дверь бесшумно
отворилась перед ним.
Блеклая синева ночи, насыщенной ароматами. Исстрадавшись, он достиг
порога свободы, и теперь, вдохнув всей грудью, чувствуя себя в безопас-
ности, Пабло догадался, что этот рассказ не случайно помещен после пер-
вого, запутанного, этого - как же его звали-то? Ах, даКафки. Он исправ-
лял своего предшественника настоя-
щим, правильным концом, поправляя им также речь Великого инквизито-
ра, предрекавшего спасение в потустороннем мире на небесах через огнен-
ные мучения. Нет, спасение здесь, на земле, путь к нему пролегает сквозь
муки надежды и ведет к свободе. И вот он пройден - перед ним, мерцая,
простирался сад. Пабло с упоением смотрел в книгу: у него в келье синева
ночи, а за окном луна, проносящиеся облака и аромат распахнутой ночи!
Пабло расхотелось читать дальше, ведь все шло к счастливому завершению,
к чему еще подтверждение, не слишком ли это? Он пребывал в полнейшем
экстазе.
"Он пребывал в полнейшем экстазе". Пабло прочел эту фразу, еще одну
в заключение. Внезапно ему почудились тени собственных рук па странице
бумажной книги, и он прочел дальше: "Внезапно ему почудилось, будто на
него надвигаются тени собственных рук, вот они обвивают, охватывают его,
нежно прижимая к чьей-то груди. Действительно, возле него стоял высокий
человек. Он посмотрел на этого человека глазами, преисполненными дове-
рия, - и с трудом перевел дыхание, взор его помутился, словно от безу-
мия, он задрожал всем телом, надув щеки, с пеной у рта.
Какой ужас! Он попал в руки к самому Великому инквизитору, преподоб-
ному отцу Арбуэсу де Эспийе, который смотрел на него со слезами на гла-
зах, словно добрый пастырь, отыскавший свою заблудшую овцу.
В порыве милосердия угрюмый богослужитель столь бурно прижал нес-
частного еврея к сердцу своему, что колючая монашеская власяница под ор-
денской рясой в кровь растерла грудь доминиканца. И пока раввин Азер
Абарбанель хрипел, выпучив глаза, в объятиях аскетичного дона Арбуэса,
смутно понимая, что все этапы этого рокового вечера оказались не чем
иным, как предумышленным истязанием, истязанием надеждой. Великий инкви-
зитор, обдавая раввина горячим, зловонным дыханием долго постившегося
человека, шептал ему на ухо, стараясь придать своему голосу оттенок
горького упрека и смятения:
- О, дитя мое! Стало быть, вы собирались покинуть нас... накануне
вероятного избавления!
Книга, бумажная книга; Пабло держал ее в руках, держал закрытой. Го-
лубеющая синева переплета, блеклая синева ночи за окном кельи, а Пабло,
лежа на земле, прижимается к стене, и те оба инквизитора видят, как он
лежит. Как же их звали? Кафка и Вилье де Лиль-Адан. Третий рассказ, пос-
ледний, всего семь страниц. Пабло отыскал последнее слово, вот оно: "До-
вольно". Неужели это придало ему сил? Да и что Пабло оставалось, кроме
как читать? Ведь он уже настолько изменился, что просто не мог не чи-
тать. Правда, на этот раз, читая, Пабло не питал никаких надежд.
Рассказ назывался "Щелчок по носу". Пабло тут же узнал, что это та-
кое: легкий удар по носу, всего лишь шлепок, щелчок по переносице или
сбоку, по крыльям носа, а иногда даже просто щелчок пальцами снизу вверх
по кончику носа. И награждал такими шлепками по носу охранник, а пред-
назначались они заключенному, узнику концентрационного лагеря двадцатого
столетия. Пабло, как и все в Унитерре, знал, что такое концентрационные
лагеря. Ему было также известно, что в Унитерре больше не было и никогда
не может быть никаких концлагерей. Это нечто вроде исправительной коло-
нии и застенков инквизиции, сложенных вместе, - пожалуй, именно гак мож-
но представить себе это место. И там, где пытки и убийства были повсед-
невностью, шлепок по носу становился смехотворным пустяком, из-за кото-
рого даже шум поднимать не стоило. Наподобие... Пабло задумался, подби-
рая сравнение, однако ничего подходящего не нашел. Тогда он сам щелкнул
себя по носу. Легкая боль быстро растеклась по лицу, часть его - ото лба
до носа занемела. И только-то? Пабло ударил снова, на это) раз он почти
не почувствовал боли. Он нанес еще один, третий, потом четвертый удар,
быстрей, сильней, - даже не заломило. Вот как быстро привыкаешь. А этого
узника били ежедневно. На утренней поверке. Удар по носу, не сильный,
всего лишь удар по носу, кровь если вообще потечет, то редко. И так це-
лый год и девять месяцев, каждое утро в каждый из шестисот тридцати
восьми дней. Шестьсот тридцать восемь ударов по носу, подумал Пабло и
стукнул себя в пятый раз: резкая боль пронзила его. Внезапно до Пабло
дошло, что ведь узника бил охранник, вот в чем, наверно, разница.
"Так наступило 639-е утро". У заключенного не было имени-только но-
мер 441825, вытравленный на запястье. Пабло посмотрел на свои руки, дер-
жавшие книгу: его номера на запястье не было. Автора рассказа звали
"Аноним". "Так наступило 639-е утро. 441825 стоял в передней шеренге. Он
всегда стоял в первом ряду. По прямому приказу шарфюрера: 441825 всегда
полагалось стоять в первом ряду. Снова перед ним возник шарфюрер. Он,
как всегда, с радостью смотрел на узника. Заключенный, мужчина пятидеся-
ти девяти лет, стоял, как было приказано, навытяжку, сорвав с головы по-
лосатую шапочку, прижимая руки к полосатым штанам. "Вот он где, наш го-
лубчик, - произнес шарфюрер. - Наверняка всю ночь томился в ожидании".
441825 полагалось ответить "так точно", глядя при этом на шарфюрера.
"Так точно!" - произнес 441825 убитым голосом со смертельным страхом в
глазах. "Ну что ж, доброе утро!" - проговорил шарфюрер, нанося 441825
удар по носу, на этот раз ладонью по переносице. Всего лишь шлепок.
441825 почувствовал, что лицо у него вот-вот лопнет, но ничего подобного
не произошло, даже кровь не выступила".
И на следующий, шестьсот сороковой день - то же самое. 441825 стоял,
как всегда, в передней шеренге, сорвав с головы полосатую шапку, вытянув
руки вдоль полосатых штанов. Перед ним опять появился шарфюрер, радостно
глядя на 441825. 441825 затрясло. "Вот он где, наш голубчик, - произнес,
сияя, шарфюрер. - Наверняка всю ночь томился в ожидании". "Так точно!" -
прохрипел 441825, закрывая глаза. Наступила мертвая тишина, удара не
последовало, 441825 простоял так целую вечность, и целую вечность царила
мертвая тишина. Когда 441825 открыл глаза, то увидел перед собой шарфю-
рера. "Ну что ж, доброе утро!" - сказал шарфюрер и ударил 441825 по но-
су. В этот раз удар был нанесен справа, несколько сильнее, чем обычно,
но и на сей раз кровь не пошла. 441825 тихонько завыл. "Ну, ну!" - про-
ронил шарфюрер. 441825 смолк. Голова казалась ему сплошной опухолью.
Шарфюрер хохотнул и двинулся дальше",
Я сойду с ума, заныло все в Пабло. "Каждый день на утренней поверке
441825 получал свой удар по носу. Ничего более страшного с ним не случа-
лось. На работах его берегли - по прямому приказу коменданта лагеря. Он
состоял в команде, которой было поручено скрести картошку. Мог наедаться
почти досыта. Его не раскладывали на кобыле *, не сталкивали в камено-
ломни, не подвешивали за вывернутые руки на суку. Его не окунали в нуж-
ник. В лагере его все знали и все завидовали ему. Всех интересовало, чем
он платит за подобные привилегии. У 441825 были личные нары, но дольше
трех часов ему не спалось: во сне его били по носу, и он с криком просы-
пался. Сотоварищам очень хотелось отлупить его, но комендант лагеря зап-
ретил строжайшим образом, и староста блока следил в оба".
И вот подошел шестьсот пятидесятый день. "Так настал 650-й день. На
утренней поверке 441825 стоял в первом ряду и, заслышав шаги шарфюрера,
заскулил пособачьи. Как было приказано, он стоял, сорвав с головы поло-
сатую шапку, вытянув руки по швам полосатых штанов, но перестать скулить
он не мог. Из рядов заключенных стали доноситься едва различимые смешки.
Наконец шарфюрер подошел к 441825, а тот все никак не мог перестать ску-
лить. Шарфюрер укоризненно посмотрел на него. Сейчас он забьет меня нас-
мерть! - пронеслось у 441825 в голове, мелькнуло как мысль об избавле-
нии. Не проронив ни слова, шарфюрер пошел дальше. 441825 продолжал ску-
лить. Услышав удаляющиеся шаги шарфюрера, он сперва подумал, что сошел с
ума, потом - что надоел шарфюреру, а затем решил, что наконец научился
делать то, что от него требуют. В лагере ничего не объясняли, избивали
до тех пор, пока не поймешь, чего от тебя хотят. Один из них должен был
ежедневно после обеденной баланды стоять на голове и кукарекать. Это
дошло до него после долгих безмолвных побоев. Ну вот, теперь я понял,
теперь конец! - думал 441825. Это был самый счастливый день в его жизни,
однако ночью он не сомкнул глаз. Он думал, что теперь ему надо быть со-
бакой и ску-
* Здесь: "кобыла" - устройство для пыток.
лить, скулить по-собачьи, каждое утро скулить на утренней поверке,
изо дня в день, до скончания своих дней, тогда его перестанут бить по
носу. Он был счастлив, но спать все же не мог. На следующее утро, на
651-й день лагерной жизни, он, как всегда, стоял в первом ряду, сорвав с
головы полосатую шапку, вытянув руки вдоль полосатых штанов. Приближался
шарфюрер. Сейчас я должен заскулить, как собака, подумал 441825 и стал
скулить. Стал собакой. Увидев его, шарфюрер просиял. "Вот он где, наш
голубчик, - произнес шарфюрер. - Наверняка всю ночь томился в ожидании".
"Так точно!" - задыхаясь, выпалил узник, перестав скулить. Он жадно хва-
тал ртом воздух, а во взгляде сквозило безумие. "Ну что ж, доброе утро!"
- сказал шарфюрер и ударил 441825 в нос, на этот раз опять по переноси-
це, и опять ни капли крови не появилось".
Больше не стану читать! - кричало в Пабло. Внезапно до него дошел
смысл первого рассказа, и, конечно же, он стал читать дальше, о шестьсот
пятьдесят втором дне: "Настал 652-й день. 441825 снова всю ночь не сомк-
нул глаз. Он терзал свою бедную голову вопросом, чего же от него хотят,
скулить ему или нет. Ответа он не знал, а спросить у кого-нибудь не ос-
меливался. Он знал, что сотоварищи ненавидят его за привилегии, за то,
что его ни разу не пороли, ни разу не загоняли в каменоломни. На утрен-
ней поверке 441825 снова стоял в первой шеренге, сорвав с головы полоса-
тую шапку и прижав руки к полосатым штанам. Шарфюрер подходил все ближе.
441825 оцепенел от страха, его заколотило так, что ни стоять навытяжку,
ни скулить он не мог. Шарфюрер сиял. "Вот он где, наш голубчик, - произ-
нес шарфюрер, - наверняка всю ночь томился в ожидании". У 441825 вырвал-
