русского писателя, если нельзя сказать, что Маркс первый заговорил о борьбе
классов, то он все-таки первый раскрыл "истинную причину исторического движения
человечества, а потому самому и природу различных классов, сменявших один
другого на мировой сцене". Эта причина заключается в "состоянии производительных
средств" в "тайне прибавочной стоимости". По истине, "тайне", прибавим мы,
ускользающей от всякого доказательства; но исследование ее не входит в рамки
нашего труда. Что же касается состояния производительных сил (выражение,
впрочем, очень неопределенное), то очевидно, что оно составляет одну из главных
причин, влиявших на эволюцию; но, нисколько не думая выдвигать "человеческую
природу", рассматриваемую отвлеченно, как деятельную причину, можно спросить:
неужели воображают себе, что чувства и страсти людей и народов, их стремления и
инстинкты, их идеи и верования, их наука и нравственность не имеют никакого
значения, и что все, даже самый характер народа, сводится к вопросам желудка?
Объяснение истории экономическими потребностями не только не мешает объяснению
ее психологией, но, напротив того, предполагает его, лишь бы дело шло о
социальной психологии. А эта последняя, прежде всего, -- национальная
психология. Семьи и индивиды вращаются в среде народа; с другой стороны, только
через посредство нашей национальности мы принадлежим к человечеству.
Следовательно народ является естественной единицей, более или менее
централизованной, но всегда имеющей преобладающее влияние; только ее
физиологическая и психологическая природа, в соединении с действием внешней
среды, объясняет борьбу классов, вместо того чтобы быть лишь результатом этой
борьбы.
VIII. -- Если бы было возможно, говорит Кант, проникнуть достаточно глубоко в
характер одного человека и народа, если бы все обстоятельства, действующие на
индивидуальную или коллективную волю, были известны, то можно было бы точно
вычислить поведение данного человека или народа; так же, как высчитывают время
солнечного или лунного затмения. Стюарт Милль, ум положительный в своих основных
принципах, но восторженный в своих выводах, предполагал, что психология народов
будет в состоянии с своей стороны сделать возможным для нас почти столь же
чудодейственное предсказание событий, наилучший пример которого дает ,
астрономия. Он представлял себе науку о характерах вообще, а особенно о
национальных характерах, как своего рода социальную астрономию, которая может
сделать нас способными предсказывать малейшие изгибы кривой, определяющей
жизненный путь людей и наций. Еще совсем недавно аналогичные мысли высказывал
Гумплович. По его мнению, если часто бывает трудно угадать, что сделает в данном
случае отдельная личность, то можно предвидеть действия этнических или
общественных групп: племен, народов, социальных и профессиональных классов.
Но как часто такого рода пророчества опровергались событиями! Утверждают, что
Наполеон предсказывал Европе, что она скоро будет казацкой. Он предсказывал
также, что Веллингтон установит деспотизм в Англии, "потому что столь великий
полководец не может остаться простым гражданином". Наполеон доказал еще раз этим
свое глубокое непонимание английского характера; впрочем его царствование было
длинным рядом кровавых заблуждений и утопий. "Если вы даруете независимость
Соединенным Штатам, -- говорил в свою очередь лорд Шельбёрн, не менее
ослепленный с своей точки зрения, -- солнце Англии закатится, и ее слава
навсегда затмится". Борк и Фокс соперничали между собой в ложных пророчествах
относительно французской революции, и первый из них предвещал, что Франция будет
"разделена, как Польша". Мыслители во всех областях науки, по-видимому чуждые
делам этого мира, почти всегда оказывались проницательнее государственных людей.
Французская революция была предсказана Руссо и Гольдсмитом; Артур Юнг предвещал
Франции, после кратковременного периода насилий, "прочное благосостояние, как
результат ее реформ". Токвиль, за тридцать лет до события, предсказал попытку
южных штатов американской республики отделиться от северных. Гейне за много лет
вперед говорил нам: "Вы, французы, должны более опасаться объединенной Германии,
чем всего Священного Союза, -- всех кроатов и всех казаков". Кинэ предсказывал в
1832 г. перемены, которые должны были произойти в Германии, роль Пруссии,
угрозу, висевшую над нашими головами, железную руку, которая попытается снова
овладеть ключами Эльзаса. Так как государственные люди поглощены текущими
событиями, то близорукость -- их естественное состояние. Отдаленные предвидения
могут основываться лишь на общих законах психологии народов или социальной
науки. Этим объясняется тот кажущийся парадокс, что легче предсказать отдаленное
будущее, чем ближайшее, находящееся на расстоянии, доступном, по-видимому,
каждому глазу. Без сомнения, Стюарт Милль придавал слишком большое значение
психологии, которая не составляет всего и дает только один из элементов вопроса;
но тем не менее психология вместе с физиологией может служить все таки наиболее
надежной основой для предвидения человеческих событий, так как она позволяет
установить законы и указать причины. Предвидения, основанные на чисто
эмпирических наблюдениях, на статистике и даже на истории, не покоятся на знании
причин, которыми определяются явления; поэтому их справедливо сравнивают с
эмпирическими предсказаниями затмений древними астрономами. После многочисленных
наблюдений, халдеи заметили, что существуют известные промежутки времени, по
истечении которых затмения повторяются почти в одном и том же порядке: не зная
истинных причин и не умея делать вычислений, они часто могли предсказывать
повторение затмения в том месте, где они находились. Современный астроном не
нуждается ни в какой статистике, он знает причины, определяет следствия, и
звезды говорят ему, как Иегове: вот мы. Но астрономия, очаровывавшая Стюарта
Милля, обязана своей точностью малому числу элементов, принимаемых ею в
соображение, так же как и относительному постоянству этих элементов,
изменяющихся лишь чрезвычайно медленно. Однако только одна теория солнца
Лаверрье потребовала двенадцати томов in folio вычислений. Психология же обществ
гораздо сложнее даже млечного пути: здесь комбинации превышают всякую
возможность вычисления. Чтобы понять это, стоит только вспомнить, что двенадцать
лиц, сидящих вокруг стола, могут быть перемещены почти на 500 миллионов
различных способов, причем ни разу не будет повторена одна и та же комбинация.
Утверждают, что если бы с начала нашей эры и до настоящего времени эти
двенадцать человек непрерывно пересаживались бы, посвящая на это занятие по
двенадцати часов в день, то они до сего времени еще не успели бы перепробовать
всех возможных комбинаций. Попытайтесь теперь представить себе вместо двенадцати
лиц, расположенных в известном порядке, комбинацию психических и физиологических
элементов, входящих в состав целого народа, и вы поймете, что если даже
известная задача "о трех телах" представляет столько трудностей для астрономии,
то факторы национального развития представят их значительно более для
социологии.
Наука о характерах должна быть сравниваема не с астрономией, как думал Милль, а
с естественной историей. Но в естественной истории изучение функций, т. е.
физиология, отличается от изучения типичных форм, т. е. от морфологии. Вы тщетно
будете искать в одной общей физиологии объяснения, почему волк имеет такую-то
форму, а лисица иную. Слишком много причин содействуют образованию видов, так же
как и индивидов: изменяемость, естественный подбор, наследственность и т. д.
Хотя ученики Дарвина значительно опередили старую "Естественную Историю",
ссылавшуюся на первоначально созданные виды, они все-таки еще далеки от того,
чтобы быть в состоянии предсказать будущую фауну и флору земного шара. Известно,
что садоводам, а также и людям, занимающимся разведением животных, часто
приходится удивляться непредвиденной "игре" природы. Некоторые виды послушно
воспроизводят известный тип; другие делают капризные отклонения. Почему? Они не
могут объяснить этого. Зная отца и мать ребенка, а также его деда и бабку, вы
легко можете предугадать, что ребенок будет походить на них известными чертами;
но будете ли вы в состоянии даже приблизительно нарисовать его портрет? Из
ощущений желтого и синего цвета никто не был бы в состоянии вывести ощущение
зеленого цвета; такого же рода сюрпризы ожидают нас при изучении характеров,
особенно национальных.
Один из самых выдающихся современных психологов Англии, Джемс Уорд, замечает,
что в астрономии, так же как в физике и даже в химии, нет настоящих неделимых, а
существуют лишь агрегаты частиц; дух же человека, напротив того, нечто единое
sui generis. Каждый человек по отношению к своему поведению и характеру может
быть назван в этом смысле единственным, и те же самые обстоятельства вовсе не
"те же самые" для каких угодно двух людей: два человека не смотрят на мир одними
и теми же глазами. Таким образом, чтобы предугадать влияние известных
обстоятельств на их умы, как хочет этого Стюарт Милль, надо было бы знать, как
именно представятся им эти обстоятельства; а такого рода "личные уравнения" чаще
всего неразрешимы для нашей науки. "Было бы так же разумно, -- говорит Джемс
Уорд, -- браться определить путем дедукции все разновидности животных на
основании одних физиологических законов размножения, действующих при различных
обстоятельствах, как и желать вывести многочисленные различия в человеческих
характерах из одних основных законов психологии. Без сомнения, зоология и
ботаника могут кое-что сделать для объяснения различных форм жизни, но здесь
нельзя обойтись без приложения многих принципов. "Было бы так же разумно
пытаться понять Шекспира, на основании сведений о тайнобрачныx растениях, как и
желать проникнуть в смысл истории посредством небольшого числа общих
предложений, из которых могли бы быть выведены все единообразия, существующие в
мире".
Однако мы думаем, что критикуя Стюарта Милля, Джеймс Уорд впал в противоположную
крайность и составил себе, подобно Шопенгауэру, слишком мистическое понятие об
индивидуальности. Индивидуум -- несомненно "нечто неизреченное", но не потому,
что он неразложим. Напротив того, сознающая индивидуальность заключает в себе
бесконечное: это та точка зрения, под которой ей представляется целый мир жизни,
более сложный, чем туманное пятно Ориона. Кроме того, как бы ни были различны и
оригинальны личности, необходимо однако признать, что они все входят в известное
число категорий или типичных характеров. Стюарт Милль не вполне ошибался, когда
думал, что в среде нации различия в характерах обыкновенных личностей в
значительной степени нейтрализуются. Это доказывается тем, что, например,
французская и английская нация всегда обнаруживали те же различия в характерах,
несмотря на все изменения, совершавшиеся постепенно в их истории. Единственная
ошибка Стюарта Милля -- в том, что он прилагает то же рассуждение к
исключительным индивидуумам. Необходимо согласиться, что гении не нейтрализуют
один другого в течение данного столетия, ибо мы знаем, что не существовало
другого Фемистокла, другого Цезаря или Лютера, равных им по способностям, но с
противоположными им тенденциями. Однако Стюарт Милль думает, что если взять
достаточно большие периоды времени, например несколько веков, то "эти случайные
комбинации могут быть исключены". Рассуждать так -- значит забывать, что
сущность гения в том и заключается, чтобы вносить новое и непредвиденное в века
и события. Эти "счастливые случайности", которые можно сравнить с появлением
нового вида путем неожиданной комбинации зародышей, не могут быть предусмотрены
нашими вычислениями.
В истории народов играют иногда значительную роль даже побочные обстоятельства.
