доверием. Банк выплачивал семь процентов ежемесячно - положив туда четыре
тысячи долларов, можно было жить, не опасаясь голода. Гера поддался общей
эйфории, примерно год пользовался этой "халявой", потом началась темная,
запутанная история, о которой несколько месяцев писали в газетах. Кто-то из
владельцев "Чары" покончил с собой, денежки сгинули, Гера снова оказался
наедине с пустым холодильником.
Извоз как идея, приходя в голову, вызывал чувство стыда. Несколько дней Гера
не мог решиться, но после очередной поездки на Студию, где ему предложили
снимать порнографические ролики, сел в машину с твердым убеждением, что
сегодня э т о осуществится. Открыл ветровик, остудил горящее лицо. Здесь
было много знакомых - укатил к кольцевой дороге, добрался до Тушина, часа
полтора колесил вокруг метро "Планерная". Не нашел ни одного клиента, понял,
что в каждом деле нужно владеть профессией, после чего на остатках бензина
притащился домой. Назавтра взыграло самолюбие, принялся осваивать
таксомоторный бизнес всерьез, столкнулся с "крутыми" ребятами на вокзалах и
в аэропортах, обнаружил свободную "нишу" - центр города. Короткие поездки,
грошовые заработки, бесконечное торчание в пробках - транспортная мафия
подарила этот район интеллигентным "левакам". Тут тоже существовала своя
конкуренция, но вялая и не опасная для жизни. Заработанных извозом денег
хватало только на еду, он хорошо запомнил первую свою трапезу после
голодовки: хлеб, сардельки, связку бананов. Неделю молил Бога беречь машину,
Бог его услышал, машина не подвела. За неделю Гера собрал страховой фонд -
пятьдесят долларов на ремонт машины - и немного успокоился. Что случится,
если поломка будет стоить дороже пятидесяти долларов, старался не думать...
"Альфа-ромео" продал давным-давно, чтобы похоронить отца. На оставшиеся от
похорон деньги приобрел старенькие "Жигули".
Жестокая дилемма возникла со смертью матери: продавать или не продавать
"Жигули"? На деньги, вырученные от продажи, можно было бы купить приличный
гроб, украсить могилу венками. Ненавидя себя, расстаться с "Жигулями" не
смог.
Выбор натуры
Жила в дальнем уголке его памяти шестилетняя девочка Маша - и вдруг
объявилась маленькой женщиной, изнывающей от любви. Гера пробовал
объясниться - она его не слышала, обожгла наивной детской страстью,
потребовала взаимности, измучив Геру своей беззащитностью. Осторожные слова
не помогали, Гера попробовал оттолкнуть ее грубостью - не подействовало.
Что-то, видимо, не сложилось в Машиной судьбе, Гера нужен был ей во
спасение, она и цеплялась за него с отчаянием утопающего. Шесть месяцев
длилась эта мука; быть может, Гера был недостаточно решителен? Да. Но...
Детские судьбы кино чаще всего калечит. Испытания славой психика ребенка не
выдерживает. Да и школа редко бывает терпима к тем, кто сумел выделиться.
Дети в кино почти всегда талантливы: искренне увлечены игрой. Как объяснить
повзрослевшему человеку, что талант ребенка и талант актера - не одно и то
же? И совпадения - крайне редки?
Гера это знал, отбирая Машеньку на роль. Конечно же, предупредил родителей.
Но предупреждения такого рода - бессмысленны, и это он тоже хорошо знал...
Увидел взрослую Машеньку, понял все с первого взгляда, растерялся.
После очередного единоборства с Машей на Тверскую выехал взвинченный. Надо
было успокоиться, прийти в себя - автомобильный промысел не терпит лишнего
возбуждения, поток машин агрессивен и безжалостен. Был и другой повод для
беспокойства. Всякий раз, когда Гера садился за руль, на мысленном экране
возникала бетонная опора путепровода. Гера видел ее отчетливо и реально -
стоящую на пересечении кольцевой автодороги с Волгоградским проспектом. Этот
серый бетонный нож надвигался на него с бешеной скоростью, рассекал надвое
машину... Усилием воли Гере удавалось превратить навязчивую галлюцинацию в
обрывок исцарапанной пленки, для этого он мысленно перемещался в знакомую
монтажную комнату Студии, по его команде Наташа, постоянный и любимый
монтажер, вырезала пугающий кадр с бетонной опорой из фильма, швыряла
ненужную пленку в корзину для обрезков - но с каждым разом делать это
становилось все труднее и труднее.
Следовало передохнуть - но в сложившихся обстоятельствах Гера не мог себе
позволить расслабиться. Через два часа на дороге менялся "режим", деловой
клиент исчезал, возникала пустая безденежная пауза до вечера, когда снова
появлялись пассажиры, но совсем другие. "Другие" нанимали машину для поездок
в спальные районы Москвы, оттуда приходилось возвращаться налегке, теряя
время и переводя бензин. Обратный поток пассажиров из спальных районов
возникал только поздним вечером, когда начинался ночной кутеж; ночных
пассажиров Гера остерегался, никогда не сажал в автомобиль подвыпившие
мужские компании - газеты пестрели криминальной хроникой.
Тверская радовала глаз островками истинной Европы. Островков было много -
витрины с непривычным живописным "макияжем"; новые гостиницы, выстроенные
привозными руками из привозных же стройматериалов; коммерческие банки и
рестораны, сверкающие иноземным глянцем, магазины, казино. Дома, люди - все
изменилось за последние три года; праздничный фейерверк, достаточно редкий в
прежние годы, теперь словно выплеснулся в будни. Новые владельцы зданий не
жалели денег и электричества, рекламные щиты светились небесной чистотой
красок, мчались автомобили, знакомые прежде только по зарубежным фильмам.
Девушка в легком вечернем платье шагнула на дорогу и призывно махнула рукой.
Три иномарки скрипнули тормозами, предлагая всевозможные услуги, Гера
осторожно пристроился им в хвост - и не ошибся, девушка направилась прямиком
к нему.
- Козлы!
- Кто?
- Все! Я где-то видела ваше лицо.
- Говорят, похож на артиста Абдулова.
- А! Он тоже козел!
- Вы с ним знакомы?
- Это он со мной знаком!
Отвез ее к парикмахерской "Ив Роша", длинная тонкая сигарета с золотым
обрезом осталась в пепельнице - никогда прежде Гера таких сигарет не видел.
Разглядывание сигареты длилось мгновение, это мгновение принесло в машину
пьяного шута, который, не спросив разрешения, брякнулся на сиденье и сразу
уснул. Из машины еще не выветрился запах французских духов - грязные джинсы
и немытые волосы нового клиента, облагороженные чужим запахом, производили
странное впечатление. Лицо мелкое, лисье. Гера мысленно так и назвал его -
"Лис".
- Куда?
- В Марьино.
- Дорого стоит.
- Сговоримся.
От нового клиента хотелось избавиться, Гера назвал неприлично завышенную
сумму. Но пассажир сонным голосом ответил: "Поехали". Примерно через час
лобовое стекло "Жигулей" заполнил марьинский унылый пейзаж.
- Прямо.
- В лес не поеду.
- Прямо.
До этой секунды Лис тихо дремал, откинувшись хмельной головой на спинку
сиденья. Тут вдруг открыл неожиданно трезвые глаза, вынул из кармана пиджака
пистолет Макарова.
- Послушайте... У меня нет денег. Вы же видите, на чем езжу...
- Прямо!
- Хотите отобрать машину?.. Она меня кормит... Я режиссер, известный
режиссер; может быть, вы даже видели мои фильмы... Пять лет без работы,
слышали, наверно... Кино умирает...
- Ты сдохнешь раньше, чем твое кино. Считаю до трех.
Глаза неподвижные, водянистые, с такими глазами не шутят. Длинный желтый
палец подрагивает на спусковом крючке.
Машина въехала в лес, остановилась на проселочной дороге.
- Направо, - скомандовал Лис.
Эпизодические роли
Рука запутывается, переключая передачу. Скрежещут шестеренки. Резко
врубается скорость, нога давит педаль газа, машина срывается с места и
мчится вперед с ревом и грохотом. Грохочут амортизаторы и колесные диски,
ударяя по выступающим из земли корням деревьев. Лис дергается, но не
успевает ничего сообразить. Резкое торможение, машина клюет носом, Лис
ударяется головой о лобовое стекло и отключается.
Монтировку Гера всегда возил в салоне - она опускается на голову Лиса,
безжизненное тело Гера тащит в лес, бросает на землю. Земля в лесу гнилая,
сырая, колеса буксуют, комья холодной грязи летят из-под "Жигулей" - падают
на лицо Лиса, приводят его в сознание, он открывает глаза. Видит багажник
отъезжающей машины с черными буквами номера на белом поле...
Обычно Лис прикидывается пьяным. Выходит на дорогу, поднимает руку и, едва
не падая под колеса, делает вид, что ищет "левака". Машины останавливаются
часто, жить стало трудно, многие "левачат" вечерами - те, кто сумел завести
"колеса" в прежние времена и удержал их "на ходу". Машины подъезжают одна за
другой. Лис опытным глазом оценивает и "тачку", и водителя, выбирает жертву.
Лицо у него злое, жесткое, но очень мелкое, отчего не бросается в глаза и
никогда не внушает подозрений. Лицо и породило кличку, на которую он
отзывается для тех, кто имеет право так его называть: "Лис". Гера угадал...
Обиталище свое они ласково называют "логовом". Когда-то "логово" и впрямь
было однокомнатной квартирой - те времена давно прошли. Половина паркетной
доски отсутствует, обнажены панельные перекрытия; обои содра- ны - кое-где
на сером бетоне остались клочки; внутренних дверей нет - даже в туалете;
мебель привычная: пустые картонные коробки. Дверной наличник утыкан
гвоздями, на гвоздях висит одежда, угол комнаты занимают два сдвинутых
матраса.
Спят они вчетвером: Лис, Корж - мужчина лет сорока, жилистый, костистый, с
лицом, кожа которого выдублена ветрами зимних лесоповалов, - и две девчонки,
Зия с Верой. Все - в чем мать родила, слегка прикрытые байковым солдатским
одеялом. Верка храпит, обняв Коржа. Смятые груди прилипли к татуированному
плечу, пухлые девичьи бедра расплющились на матрасе. Лицо у нее молодое,
свежее.
Лис просыпается, шарит рукой по полу. Бутылки - пусты. Он понимает: сегодня
придется зарабатывать деньги. Идет на кухню, высыпает в чайник две пачки
чаю, ждет, содержимое чайника должно хорошо прокипеть. Лис терпелив.
Одевается, вынимает из обувной коробки пистолет Макарова, покидает дом,
автобусом добирается до метро. Через полчаса оказывается на Тверской,
походкой вдребезги пьяного человека движется вдоль дороги, останавливается,
поднимает руку...
Шести лет от роду Лис попал в детский дом. Явление его произвело сенсацию:
Лис не умел говорить и не ходил. Детство его прошло в дровяном сарае, где он
жил с веревкой на шее, по-собачьи привязанный к опорному бревну. Мать бывала
в сарае не чаще одного раза в неделю, бросала на земляной пол миску с
холодной кашей и исчезала. Был у него и отец, благодаря отцу Лис вышел из
сарая на свет Божий: неожиданный удар сапогом в живот едва не отправил
мальчишку на тот свет. Крик ребенка услышали соседи, вызвали милицию и
"скорую помощь", в память об отце остался у Лиса длинный корявый шрам
поперек живота. Из больницы определили его в детский дом, родителей лишили
прав воспитания, и больше он их не видел. О причинах родительской жестокости
можно только догадываться. Легко сослаться на беспробудное пьянство, но пили
многие - случай же с Лисом был довольно редкий, его даже сняли для какого-то
документального фильма. Очень трогательный получился эпизод: директор
детского дома - добрая, славная жен- щина - учит Лиса пользоваться столовыми
приборами. Он старательно выполняет все ее указания и никак не может попасть
ложкой в рот, проливает на скатерть давно остывший суп... Скатерть,
праздничную, белую, положили на стол специально для киносъемки.
В детском доме Лис не удержался: требовал особого внимания, на которое
детский дом не рассчитан. Лиса передали в интернат для умственно отсталых,
откуда без посторонней помощи редко возвращаются в обычную жизнь. Ждать
такой помощи Лису было неоткуда. Говорить он со временем выучился, но делать
этого не любил, молчал, был угрюм и колюч. К одиннадцати годам осознал себя
нормальным человеком, принужденным жить в сумасшедшем доме, надо было как-то
защищать себя. Убежал из интерната, скитался по чердакам и подвалам,
голодал. Красть еду не позволяло самолюбие. Как-то ночью вскрыл легковую
машину, выдрал "с мясом" автомагнитолу, продал ее поутру, почувствовал себя
