Исаак Фридберг
Бег по пересеченному времени
Повесть
Монтаж аттракционов
Меняли деньги. Отец принес зарплату, выданную новенькими купюрами образца
тысяча девятьсот сорок седьмого года. Десятимесячный Гера потянулся к
деньгам, встал и пошел. Впервые в жизни. Можно сказать, Григорию Алексеевичу
Равинскому подняться на ноги помогли исторические обстоятельства.
Родители, прозябавшие в нищете последние тридцать лет, сочли добрым
предзнаменованием интерес маленького Геры к денежным знакам. Мать верила в
приметы, многие из них действительно сбывались - кроме тех, которые обещали
сытость и благополучие.
Новые деньги были похожи на разноцветных бабочек - скорее всего маленький
Гера соблазнился именно этим. В скромном родительском доме отсутствовали
яркие краски: белые известковые стены, темно-коричневый пол, почерневший лак
случайной мебели. Одежду тогда носили тоже либо черного, либо синего или
серого цветов. Детских игрушек почти не было; те, что сохранились с
довоенных времен, обесцветились естественным путем. Главным произведением
искусства в доме был отрывной календарь, черно-белый. Красные дни в
календаре попадались редко и особого впечатления на Геру не произвели -
во-первых, за десять месяцев жизни их было слишком мало, во-вторых, не
такими уж они были и красными по причине плохой бумаги.
Так что истинная красота, которая - как известно - спасает мир, вошла в
Герину жизнь гознаковским рублем.
Миновали полтора десятка лет, Гера возмужал и порадовал маму густым
волосяным покровом нижних конечностей. По маминым приметам, это тоже
выходило к деньгам. Твердый материнский интерес к подобного рода суевериям
позволяет догадаться, что и пятнадцать лет спустя жизнь семьи Равинских не
страдала от роскоши. Родители кормились инженерным трудом на авиационном
заводе и нужду свою приписывали исключительно собственному неумению жить.
Кроме чрезмерной волосатости, ничем другим Григорий Алексеевич родителей не
баловал. Талантами не блистал, учился обыкновенно. Любил кино - кто не
любит? Мечтал стать артистом - кто не мечтает? Закончил авиационный
техникум, прослужил год механиком на заводском аэродроме, попал в армию. Там
все и началось.
Услали его на край земли. Дыра дырой: телевизора нет, единожды в ме- сяц -
клубный киносеанс, в полковой библиотеке - Герцен, Кожевников, Бо- рис
Полевой и газета "Красная звезда". Полярная ночь. Камчатка. Тоска. Длин-
ными скучными вечерами развлекал сослуживцев, пересказывая фильмы - те, что
смотрел "на гражданке" раз по десять и хорошо помнил. После отбоя - ползком
в каптерку, где можно укрыться от бдительных глаз дежурного офицера, - и
давай, "крути кино", забавляй матерых "стариков" и молодых сержантов.
Уважение "стариков" и сержантов облегчало жизнь... Запас фильмов довольно
быстро иссяк, должность ночного киномеханика терять не хотелось. В одну
прекрасную полярную ночь Григорий Алексеевич понес околесицу, лихорадочно
соображая, каковой будет расплата. Выдал за американский "боевик" историю
собственного сочинения, врал отчаянно - и удачливо, народу понравилось.
Запасы вранья неожиданно оказались безграничны, к утру он обычно забывал, о
чем врал вечером, но три-четыре сюжета задержались в памяти. Вернулся домой,
попробовал сюжеты описать. Зачем? Острая на язык казарма присвоила ему
кликуху Режиссер. Кликуха поначалу обидела, потом он к ней привык, ближе к
"дембелю" возникли странные амбиции.
В канцелярии заводского аэродрома освоил пишущую машинку - но тут коса нашла
на камень. Краем уха слышал, будто существуют институты, где обучают
писательскому делу, даже не представлял себе, можно ли к ним подступиться.
Тем бы все и кончилось, но аэродромному начальству угодно было отправить его
в Москву на стажировку. В Москве увидел объявление: знаменитой киностудии
требуются участники массовых съемок, - решил глянуть, как делается настоящее
кино.
На дне походного чемоданчика совершенно "случайно" завалялся самодельный
сценарий, печатанный одним пальцем на служебной машинке, - записал, как мог,
лихое свое полярное вранье.
Оставил рукопись какой-то секретарше, через месяц выслушал печальный
приговор носатого редактора, затем благополучно приземлился в родном
аэропорту. Полгода спустя обнаружил свои полярные враки на страницах
общедоступного кинематографического журнала. Фамилия под публикацией стояла
чужая, но известная. История была основательно перекроена, обрела звон и
столичный лоск. Совпадение? Или сюжет, уйдя в армейский фольклор, каким-то
образом добрел до ушей профессионального сценариста? Бывает.
Гера не возмутился - напротив, преисполнился гордости, поднакопил деньжат и
в очередной отпуск ринулся к Москве. Носатый редактор встретил его как
родного, новую работу скупо одобрил, тут же предложил профессиональную
помощь в лице всегда похмельного драматурга. Гера согласился, через три дня
получил первый в своей жизни договор; выданный вслед за тем денежный аванс -
гигантский по тогдашним представлениям - и вовсе оторвал Герины ноженьки от
матери-земли. Дал телеграмму на родной аэродром, попросил выслать трудовую
книжку, снял комнату и поселился в Москве.
Первый договор оказался последним, с трудом удалось взобраться на нижнюю
ступеньку кинематографической лестницы - его взяли в ассистенты. Писал за
других, обретал друзей, бегал за водкой для начальства. Тогда все это
называлось одним словом: пробиваться. Освоился, подарил еще с десяток
сюжетов, как говорится - где стоя, а где ползком вник в механику, которая
управляла кинематографическим процессом. Тридцати двух лет от роду, наконец,
поступил на режиссерские курсы. Заглатывал все, что дают, со старательностью
анаконды. Давали много, и лучшие люди. Alma mater и pater.
Первую картину не выбирал - безропотно согласился на совершенно мертвый
сценарий; была тогда такая практика: пять-шесть мастеров делают великие
фильмы, лицо знаменитой киностудии - а под этой "крышей" каждый год крутятся
десятки посредственных сценариев, снимаются никому не нужные, обреченные
фильмы; молодые режиссеры служат "пушечным мясом". Примитивный грабеж
государственной казны. В те годы грабить государственную казну считалось
хорошим тоном - первым, самым главным грабителем в стране было государство,
вот и защищались кто как умел. Голодные, самолюбивые начинающие режиссеры
ломали позвоночник в неравной схватке с гнилым материалом. Судьба инвалидов
от режиссуры никого не интересовала; возможно, была во всем том своя
справедливость: настоящие режиссеры умирали, но не сдавались - ненастоящие
торговали собой, получали взамен персональный автомобиль, номер "люкс" в
гостинице, экспедицию на Южный берег Крыма - словом, полтора года
кинематографического рая за государственный счет, потом бесславно исчезали
на вечные времена.
Гера вывернулся. Переписал сценарий, оставив от "первоисточника" только
имена и фамилии героев. Реанимация сценария пошла на пользу фильму; едва
закончив монтаж, Гера получил приглашение на фестиваль в Берлин, тогда -
Западный. Там достался ему призок средней пушистости, вошел в команду
элитных производителей, коих система холила и лелеяла. Были и у них
проблемы, но - другие.
"На все про все" ушло пятнадцать лет жизни - небольшой срок по тем временам.
Щель, через которую удалось протиснуться на свет божий кинорежиссеру
Григорию Алексеевичу Равинскому, была весьма узкой...
Хроника из личного архива
Лена возникла случайно, ранним утром, на пустом берегу укрытого льдом
Рижского залива.
- Алло! Меня зовут Гера!.. А вас?!
Вместо ответа она увеличила скорость движения. Ноги взлетали над окаменевшим
песком ритмично, хлестко, профессионально, незнакомая девица мчалась по
берегу, рассекая воздух с энергией пушечного ядра.
- Я никогда не знакомлюсь на улице! Честное слово - первый раз! Нельзя ли
чуть помедленнее?!
Ответная улыбка была надменна и завлекательна в одно и то же время.
- Я - в командировке! Снимаю кино! Понимаю: на улице все представляются
кинорежиссерами или следователями уголовного розыска! Но я действительно
кинорежиссер. Хотите покажу документы?
Про документы он, конечно, врал - какие могут быть документы во время
утренней пробежки? Силы катастрофически быстро истощались, Гера задыхался,
позорно отставал. Что же делать с этими ногами, стремительными, как пушечные
ядра? Они уносили незнакомую девицу вперед, они не знали усталости, они
разбомбили мужское Герино достоинство, оставив одни руины и обломки.
- Не слабая барышня... - выдохнул Гера, оставшись один посреди бесконечного
и пустого весеннего пляжа. - Куда это меня занесло?
А занесло его действительно черт-те куда, увлеченный погоней, он этого и не
заметил - далеко у горизонта выглядывал из-за прибрежных сосен спичечный
коробок родной гостиницы. По дюнам разгуливали жирные городские чайки.
- Такси! - охваченный неожиданным куражом, прохрипел Гера. - Такси, мать
вашу!! Хорошая реплика, - сказал самому себе. - Живая.
Такой вот готовый эпизод для будущего фильма подбросила ему жизнь. Он любил
дробить жизнь на отдельные эпизоды, это придавало жизни осмысленность;
разделенная на ясные, точные сцены, жизнь подчинялась правилам драматургии,
выглядела более логичной, предсказуемой - и сам собой напрашивался
какой-нибудь happy end...
Одновременно возникла карманная теория для личного пользования: кровь
движется по венам толчками, каждый толчок - это и есть маленький законченный
эпизод. Так продвигается вперед жизнь. Значит, биологическая природа
человека привычна к толчкам-эпизодам. Вот кино и стало для нас важнейшим из
искусств...
Не все, однако, вписывались в теорию. Лариса, например. Она ломала логику
эпизодов с одержимостью безнадежно влюбленной женщины. И все потому, что
Гера был холост.
Желающих выйти за него замуж - пруд пруди после Берлина. Невесты - чумовые,
"кремлевские". Приглашали в гости, улыбались, охотно ложились в постель. В
тех семьях любили талантливых и перспективных провинциалов. Удачная женитьба
разом решала проблемы житейские и творческие. Но что-то удержало Геру от
женитьбы.
Успех кружил голову, стирал из памяти времена унижений; наконец-то жизнь
принадлежала ему, как женщина из мечты. Он одинок и свободен!
Но стучат в дверь. И просят любви.
- Хто?!
- Лариса. Надо поговорить!
- Лорик, я в ванной. Через десять минут!
- Это срочно!
Ей сорок два: уже - или еще? Аппетитно располнела, прическа безупречна в
любое время суток, вырез платья головокружителен и полон величия.
Мокрый Гера плетется к дверям, обернув бедра купальным полотенцем. Влажная
прохлада полотенца - отличное противоядие от впечатляющего декольте.
Номер он занимал президентский - весной легко было поселиться в гостинице,
выстроенной для важных международных совещаний. Велюровая мебель, зеркала в
человеческий рост, финская сантехника - тогда большая редкость. Москва не
слишком расщедрилась даже после успеха в Берлине, высочайшим соизволением
наделили Геру комнатой в коммуналке. Заемная роскошь гостиничного номера
тешила самолюбие.
- Можно узнать, когда ты меня наконец трахнешь?!
- Этот вопрос мог подождать десять минут?
- Вопрос ждет решения три года. Только женщина, которая любит, может вынести
подобное издевательство. Михайлов пропал!
- Как пропал?
- Пригласил вчера вечером Светку в ресторан - и пропал.
- Гримершу?
- Нет. "Хлопушку".
"Хлопушка" - инструмент (на котором пишут название фильма, номера кадров,
дубли) и одновременно человек, приставленный к этому инструмен- ту, - в
кадровой ведомости именуется помощником режиссера. По той же ведомости
Лариса - второй режиссер, то есть главный человек съемочной группы, спинной
мозг этого живого и запутанного организма. Тысячи ниточек, которые управляют
съемкой, - в руках Ларисы. Эскадрильи самолетов, кавалерийские батальоны,
танковые колонны, шляпки, зонтики, занавески - обо всем знает и помнит она
одна, все сведет воедино в нужное время и в нужном месте. Хороший "второй" -
залог успеха. Плохой - мучительная и бездарная смерть картины. Самые разные
люди приходят к Ларисе: администраторы, водители, светотехники, актеры, она
бросает их в бой - кого лаской, кого окриком, и только от нее зависит
дыхание съемки. Дыхание - главное, все остальное, включая талант, - потом...
Кто не дышит - тот не живет!
Второй режиссер - профессия редкая, их немного - настоящих "вторых",
примерно столько же, сколько хороших режиссеров-постановщиков. "Вторых"
берегут, стерегут, на них женятся - если нет другого способа сохранить
добрые отношения! Название профессии, не имеющей на самом деле отношения к
режиссуре, придумал великий Эйзенштейн в 1942 году во время алма-атинской
эвакуации. Там людям творческих профессий полагался дополнительный паек.
Простая перемена названия тогда многих спасла от голода...
Лариса - выдающийся "второй". У нее только один маленький недостаток:
влюбляется в каждого режиссера, с которым работает, искренне, до слез и
мыслей о самоубийстве. Но что с этим поделать?
- Я была бы тебе идеальной женой!
- Знаю.
- Твои девочки доведут тебя до инфаркта!
- Окстись! Какие девочки? Ты перекрыла в гостинице все входы и выходы!
Христос в пустыне - это я!
- Кого ты закадрил на пляже?
- У тебя - бинокль?
- У меня - профессия!
Лариса в интерьерах 1985 года
Актер Михайлов пропал, без него придется срочно менять место съемки. Рабочий
день - это сумасшедшие деньги, простаивать нельзя еще и потому, что отмена
съемки всегда ведет к запойному гостиничному пьянству технического персонала
- таков неписаный закон любой кинематографической экспедиции, древний и
незыблемый; отмена съемки - стихийное бедствие, опытный режиссер никогда на
это не пойдет - даже если кончилась пленка, будет бодро кричать "Мотор!",
зная, что операторская кассета пуста и бесплодна.
Спасительный "другой" объект, на котором не занят актер Михайлов, именуется
"Дворец спорта", высится напротив гостиницы, его собирались перекрасить, не
успели, следовало решить, чем замаскировать грязные стены - бегом туда,
время неумолимо...
А там двенадцать девушек в поте лица своего "качают" мышечную массу в зале
тяжелой атлетики. Одну из девушек оседлал разбойного вида тренер Максимов и
носится на ее плечах по периметру зала.
- Темп! Темп! - в бешенстве кричит он. - Отрастили жопы как в кино! Вшивую
железку поднять не можете! Не сборная страны, а публичный дом имени Клары
Цеткин!
Девица под Максимовым потеет, сбрасывает вес, на ней два зимних
тренировочных костюма, поверх которых надет еще и овчинный тулуп. Тяжелая
рысь, едкий соленый пот - проза будней, тренировка...
Лариса и Гера забрались под крышу, на зрительскую галерею, гулкий грохочущий
зал лежит под ними.
- ... твою мать! - в сердцах шепчет Лариса. - Готов!
Для возмущения, направленного на Геру, имеются основания. Внизу, на дубовой
скамье, вольготно раскинулась утренняя незнакомка, она методично выбрасывает
вверх руки со штангой - вес штанги внушает уважение. Гера старательно
демонстрирует лицом именно это чувство - уважение; но Ларису не проведешь.
- Завтра пишу заявление! Не могу с тобой работать!
- Лорик, ты несправедлива!
- Нельзя так издеваться над женщиной!
- Хорошо. Я тебя трахну.
- Когда?
- В последний съемочный день.
- Слышу три года! Поклянись матерью!
- При чем тут моя мама?!
- Она тебя родила, кобелина!
Пристальный взгляд Геры все еще прикован к незнакомке. Ноги ее таранят пол
по обе стороны лавки, икры обнажены, трико обтягивает мускулистое тело с
отчетливыми вспышками выпуклостей. Незнакомка смущена, кладет штангу на
упоры, встает, прихватывает спортивную сумку, выходит из зала.
- Елена! Русанова! Почему прекратила работу?! - орет Максимов.
Лариса вынимает из сумочки авторучку, рабочий блокнот, записывает с
откровенной яростью:
- Елена... Русанова... Узнать адрес и телефон?!
Машенька в интерьерах 1985 года
- О господи! - шепчет Лена Русанова, падая на президентскую кро- вать. - Ты
меня совсем раздел!
- Каким спортом занимаешься?
- Биатлоном.
- Чем-чем?
- Биатлоном.
- Это еще что?
- Лыжный спорт. Долго бежишь, быстро стреляешь, опять долго бежишь, снова
быстро стреляешь...
- И что потом?
- Дают медаль... Или не дают!
- Ты действительно - сборная страны?
- Молодежная.
- Значит, хорошо стреляешь?
Разговаривая, Гера незаметно подбирается к тому процессу, ради которого
мужчина и женщина ложатся в постель. Лена осторожно отползает от него,
упираясь ладонями в матрас. Он подкрадывается - она отодвигается. Уперлась в
спинку кровати, улыбнулась...
- Подожди. Подожди, не торопись...
- Ты что, девица?
- Да.
- Стоп! Преступление отменяется!
- Почему?
- Не люблю решительных поступков.
- Я хочу этого...
- Ты меня совсем не знаешь!
- Ну и что? Кругом одни жлобы. А тебя я запомню...
Ровно через минуту звонит Лариса - ревность, как известно, творит чудеса.
Нашла пропавшего Михайлова, у того вечером спектакль, свободны только
ближайшие четыре часа, она уже распорядилась, выезд группы из гостиницы -
через десять минут...
- Извини! Я - существо подневольное!.. - хрипит Гера, выпрыгивая из постели.
- Я быстро! За два часа управлюсь! Подождешь?
- Подожду... - шепчет Лена.
- Тебя закрыть?
- Закрой... - Она боится себя, боится убежать из номера, оставшись одна, - и
не хочет этого... Гера выметается вон, и еще один эпизод падает в копилку
будущего сценария...
Автомобильная площадка у гостиницы ревет и стонет. Армада огромных машин -
"лихтвагены", "тонвагены", световозки, автобусы для артистов и массовки,
фургоны с реквизитом - оживает на тесной стоянке, готовясь к движению. Люди
охвачены паникой внезапного выезда...
- Почему Светка рыдает? Ты ее уволила? - спрашивает Гера.
- Я не увольняю женщин, пострадавших от любви! - торжественно объявляет
Лариса. - Кажется, ее уволил Михайлов. Поедешь на своей?
"Своя" - это "альфа-ромео", модель восьмидесятого года, в довольно приличном
состоянии. Была ржавой дипломатической рухлядью, купленной по случаю.
Старательно покрашена и отполирована, наивная провинция дуреет от восторга.
Особая честь - ехать на съемку в личной машине режиссера. Мечта всех
начинающих ассистенток. Лариса по-хозяйски занимает свое законное место в
иностранной машине. Интересуется:
- Успел?
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду советский спорт. Надругаться - успел?
- Лорик! Ты способна опошлить самое романтическое чувство!
Возбуждены - каждый по-своему. Гера вполне доволен этим обстоятельством:
возбуждение неведомым путем обязательно попадет на экран, увлечет, заворожит
зрителя... Большой операторский кран навис над морем, актер Михайлов
гримасничает, "разогревает" мышцы лица, Гера кричит в мегафон, разыскивает
Машеньку.
- Машенька писает! - шепчет Лариса.
- Пусть писает в кадре!! - орет Гера.
А вот и Машенька! Ей всего шесть лет, ее опекают дедушка с бабушкой, бабушка
выскакивает из автобуса, колготочки на Машеньке опущены ниже колен, сверкает
нагая детская попка, следом за бабушкой летит дедуля, вооруженный ночным
горшком...
- Мотор! - блаженно вопит Гера.
Лена. Утверждение на роль
Лена бросилась ему на грудь, едва он вернулся в номер. Торопливо приласкал
ее, ногой захлопнул дверь, уронил пакеты с едой.
- Извини... Этот кретин Михайлов объявил, что завтра сниматься не может,
пришлось дать двойную норму... Умираешь с голоду?
- А вечерний спектакль?
- Соврал, боялся скандала. Ты почему без света?
- Все видели, как ты ушел...
- О, господи, весь вечер сидишь в темноте? Сейчас будем ужинать!
- Я должна идти... У нас очень строго с режимом. Выгонят из команды...
- Один час! Ты можешь задержаться на час?
- Хорошо... Давай без ужина... Я не голодна...
Губы улыбались в поцелуе, эта улыбка-поцелуй тоже упала в копилку будущего
фильма - потом копилка провалилась в тартарары.
- У тебя есть жена?
- Нет.
- Почему?
- Я раб. А у рабов не бывает семьи. Только ошейник, цепь и галера.
- Ты - раб? Кто хозяин? Твое кино?
- Почему-то у пыточных механизмов всегда очень красивые названия: галера...
гильотина... дыба... испанский башмачок... Не замечала?
- А когда кино кончается?
- Оно не кончается.
- Ты никогда не влюблялся?
- Обязательно. На каждой картине.
- Их много?
- Две больших и четыре маленьких.
- Я - о женщинах.
- Это одно и то же.
- Новая картина - новая любовь?!
- Не обижайся... Я больше полугода никого не могу выдержать.
- Бросишь меня через полгода?
- Ты уйдешь сама.
Он сказал ей правду о себе. Но не всю. На самом деле Гера давно уже знал,
почему женщины оставляют его. Правда слегка приоткрылась ему еще на
режиссерских курсах. Учебная работа, всего три минуты экранного времени,
наполеоновские замыслы, прокрустово ложе четырех съемочных дней.
На съемочной площадке понял: его внутреннее состояние передается людям, даже
если - в силу тех или иных причин - он пытается его скрыть. Счастлив - и
производственное колесо катится легко, непринужденно; впал в хандру - все
разваливается. Актеры, операторы, осветители и ассистенты словно поддавались
его гипнозу. Когда это случилось впервые, он растерялся; ни с того ни с сего
навалилась беспричинная тоска - погода, что ли, была виновата? - мгновенно
остановились в нем какие-то часы, он старался держать себя в руках,
улыбался, шутил, был привычно самоуверен, стремителен в решениях - но вдруг
разбушевался оператор, закатил истерику актер, крик, шум, ругань, работа
стала. Потом часы внутри него снова затикали, и все вдруг само собой
уладилось, покатилось, поехало. Объяснения происходящему тогда не нашел - да
и не искал, - приспособился, стал внимательнее к себе, вслушивался в себя
беспрерывно, уловив сбой в работе часов - тут же заползал, как улитка, в
раковину.
На первой большой картине все открылось. Придумал почти невозможный кадр -
на пределе актерских возможностей, - съемочная площадка звенела от
напряжения, внутренние часы стучали яростно и ходко. Негромко бормотала
камера, Гера стоял рядом и мысленно произносил реплики, умолкал, двигался -
"вел" сцену, которую по другую сторону камеры проживал совсем другой человек
- сильный, талантливый, известный. Прошли секунды - мысленное и живое вдруг
слились воедино: слова, интонации, паузы актера воспроизводили безмолвные
приказы Геры. Это не могло быть простым совпадением, слишком велика была
точность совмещения...
Потом все оборвалось, навалилась усталость, замолчали часы, Гера сказал:
"Стоп! Снято!.."
Дальше - просто. Он подчинил себя себе, себя видимого - себе невидимому.
Тот, невидимый, обладал безграничной властью над людьми, владел их жизнями,
их талантами. Владеть же собой - не позволял никому... Приходил, когда
считал нужным, исчезал, когда хотел!..
В отношениях с женщинами все происходило точно так же. Честно говоря, Гера
был средним мужчиной, очень средним, но в моменты близости возникало
гипнотическое поле, то же, что и на съемочной площадке. Через полгода гипноз
рассеивался, отношения делались привычными, скучными. Женщина, не понимая
перемены, приписывала все новому адюльтеру, ревновала, впадала в тоску и
истерику, мучила его, мучила себя, уходила...
Иногда он начинал подозревать, что страдает одной из форм импотенции,
развитие мысли приводило его в компанию Казановы и Дон Гуана, компания
утешала...
С появлением Лены привычный ход жизни нарушился. Полгода миновали, а счастье
все продолжалось. Причиной тому был, видимо, спорт: рутина семейных
отношений не могла возникнуть. Сборы, соревнования... Гера видел ее всегда
урывками - неделю, две, три, иногда месяц. Встречи-праздники, печаль
расставания.
Новая жизнь казалась упоительной! Но сразу вслед за тем он снял плохую
картину. У талантливого человека и неудачи поучительны. Картина вышла
изящной, даже изысканной, пластика ее зачаровывала - все-таки он стал
мастером. Обрушилось, как кирпич на голову, другое: картина никому не была
нужна. Фестивальные менеджеры вежливо благодарили и уходили, не дождавшись
конца. Критики злобствовали, молчал зритель.
Оказалось, форма - упаковка, содержимое - ты сам. Тревожный, мучительный
нерв пронизывал первые картины. И тревожным ожиданием перемен жила страна.
Они совпали: чувства людей и его собственные чувства, хотя природа их была
различна. Обретенный с Леной душевный покой отгородил Геру от всех.
И значит - от самого себя. Такое объяснение породил воспаленный, униженный
мозг. И приказал: расстаться!
Лена не спорила.
- Ты не должна искать меня!.. Не должна видеть меня! Будь счастлива! Выйди
замуж за нормального парня!
Двери вагона сомкнулись у самого ее лица, электричка тронулась - и
перечеркнула лицо потоком мчащихся вагонов.
Этот эпизод падал в копилку очень трудно. Упал. Глиняный сосуд раскололся.
Долго и медленно ворочались осколки на черном асфальте...
Следующий фильм удался. В какие-то два года Гера объездил полмира: Франция,
Германия, Италия, Китай... Ему предлагали остаться, снимать кино и жить в
благополучной Европе, он - рвался домой; облезлые стены Сту- дии, грязный
паркет коридоров, желтые морщинистые экраны просмотровых залов - держали, не
отпускали, с ними рядом легко дышалось.
В 1990 году впервые в жизни насладился материальным благополучием, никогда
прежде не испытанным. Хватило денег на обмен, переехал из коммуналки в
однокомнатную квартиру, свою, отдельную, пусть и в Орехово-Бананово.
Наладилась жизнь. Безоговорочно подчинилась профессия. Осталось немногое -
найти самого себя.
И тут рухнула страна...
Скрытая камера. Проба пленки
Такая игра. Ты звонишь - они заняты. Опять звонишь - опять заняты. Месяц,
другой, третий - ничего не происходит. Люди, которых ты хорошо знал, которые
вчера искали твоей улыбки, твоего рукопожатия, вдруг оказались очень
занятыми. Перемена была быстрой и незаметной: они разбогатели. Ты
обрадовался, что наконец-то обрел собственный угол, сел писать сценарий -
настоящий, каких не писал прежде. Запер двери, отключил телефон, подарил
соседям телевизор. Купил два ящика тушенки, ящик кофе, мешок сухарей - чтобы
не выходить на улицу. Через девять месяцев родился фильм, пока - только на
бумаге. Пришло время вернуться к жизни. Но города, в котором ты прожил два
десятка лет, уже не было.
Серые комнаты Студии превратились в белоснежные офисы с кожаной мебелью;
немыслимые костюмы ценой в многие сотни долларов легли на плечи бывших
администраторов... Факсы, радиотелефоны космической связи, компьютеры -
большеголовые, цветные или маленькие, упакованные в черные чемоданчики с
одолженным названием "кейс".
Коридоры по-прежнему грязны, темны, но только это и роднит их с прошлым. В
коридорах гуляют чужие, незнакомые люди: иностранцы, юноши, снимающие
рекламу. Шуршат доллары - всюду, даже на автомобильной мойке. Возникают
фирмы, пропадают фирмы, сливаются, разоряются. Слово "фильм" вышло из
употребления. Ему на смену пришло другое, неживое - "проект".
У кинокамер вертятся бывшие осветители, декораторы, реквизиторы, грузчики.
Теперь именно они пишут сценарии, снимают кино. На экранах - выстрелы в
лицо, суета, драки, "мерседесы", задницы, бюсты, нахальный и беспомощный
секс.
Мастера... Где они? Куда подевались? Иногда скользнет по темному коридору
бесшумная тень, вздохнет о прошлом, исчезнет в шахте лифта. "Работать надо
дешево и быстро! Чурикова отказалась? Давайте Гундареву, народ ее любит!
Монтаж? Выдумка прохиндеев! Нужны трогательные истории с мордобоем! Меньше
слов, больше действия! Долой шаманство! Кино должно приносить деньги!
Большие деньги! Очень большие деньги!"
Съемки оплачивают неожиданно разбогатевшие люди. Кто они, откуда взялись -
неизвестно, найти их - невозможно. "Хотите снимать кино? Извините, кто вы
такой? Нет, не знаю вашей фамилии. Не слышал. Не видел. Не помню. Машенька
писает в кадре? Какая Машенька? Извините, меня ждут в правительстве..."
Щебечут секретарши, закончившие школы манекенщиц: ноги-циркули, глянцевые
журнальные улыбки. "Чай, кофе? Нет, еще не приходил! Извините, уже ушел!
Нет, ничего не передавал! Сценарий? Лежит на столе! Это вы написали? Я
читала, мне понравилось! Позвоните завтра, после обеда!.. Да, пришел, у него
совещание! Завтра он улетает в Лондон! Звоните через две недели..."
Новых людей много. Они - везде. Каким-то образом знают друг друга уже много
лет - друзья детства, одноклассники, коллеги по комсомольской работе. Чужаки
отлетают в сторону, как пластмассовые игрушки.
"Хороший сценарий? А деньги у вас есть? Ищите деньги..."
Прошел год, цены выросли, разъехались иностранцы, делать кино в России стало
невыгодно. Дешевле - в Праге и Таиланде. "Нужна идея! Можно быстро снять
картину в Бангкоке! Знаешь кого-нибудь во Франции? Нет? Плохо!.."
Летом умер отец. Умирал долго, мучительно, от рака, перед смертью проклинал
Горбачева. Последние деньги ушли на лекарства и похороны. Мать последовала
за отцом осенью. Ей повезло, умерла во сне, быстро и незаметно. Дни похорон:
один - солнечный, яркий, слепящий; второй - дождливый, мутный, задымленный.
Отца удалось похоронить пристойно: синий, обитый тканью гроб, цветы, венки,
шелковые ленты. Мать всего этого была лишена.
Вернулся в Москву. Лариса осторожно держалась поблизости. Помогала,
советовала, утешала. Приезжала на похороны, обмывала тела. Когда вернулись в
Москву после похорон матери, с Герой случилась истерика. Плакал семь часов
подряд, не в силах остановиться, Лариса уложила его в постель, обняла, легла
рядом... Назавтра перевезла вещи.
Распределение ролей
- Кроссовки накрылись...
- Я видела такую красочку, немецкую... В тюбике. Говорят, кроссовки
становятся как новые.
Лариса как-то обжила его комнату. Фотографии знаменитостей развесила по
стенам, расставила по полкам призы - деревянные, бронзовые, хрустальные.
Приобрела веселенькие шторы. Нашила цветных подушечек - прикрыла вытертый
диван.
- Убрать бы весь этот музей...
- Что тебя раздражает? Фотографии? Уберу! Гвозди останутся... Придется
делать ремонт...
- Обои можем сами поклеить...
Телефон. Он теперь часто звонит.
- Алло! - звонко начала Лариса. Продолжила устало: - Да, это секретарь на
телефоне... Записываю! Товарная накладная номер...
Гера никак не может принять эту новую жизнь. Какой-то бесконечный фильм
мелькает перед глазами, все время рвется пленка, сюжет неизвестен,
киномеханик пьян. Иногда на экране мелькает его, Геры, собственное лицо:
эпизодическая роль, дурацкий грим, играет растерянно, неумело...
Маша беспощадна в своей любви. Возникла неожиданно, после того как по
телевизору показали ту, давнюю, его работу. Ей шестнадцать, и это
единственное, что Гера отчетливо понимает: прошло десять лет.
Росту Машеньке Бог не дал, она заглядывает ему в лицо - снизу вверх, -
оттого задран и повернут к плечу подбородок - бежать ей приходится чуть ли
не боком, каблуки-шпильки подворачиваются на старом ущербном асфальте. Гера
"в упор" не видит ее, торопится нырнуть в машину, избавиться от
всхлипываний, нежности, восторженных глаз.
- Подожди... Одну минуточку...
"Машенька! Где Машенька?! Пусть писает в кадре!"
Дешевая мини-юбка задрана почти до подбородка, расшитые блестками колготки
извиваются на детских ногах, она хочет прикоснуться к нему растерянными
детскими руками - и боится его. Гера рывком открывает старенькую дверь
"Жигулей", плюхается в кресло; срабатывает мотор.
- Подожди...
Она кидается животом на капот, прижимается к лобовому стеклу. Худенькие руки
ухватились за поводки стеклоочистителей, туфли-лодочки, упавшие с ног,
кувыркаются под колесами.
- Я больше не снимаю кино! - в бешенстве кричит Гера и выжимает газ.
- Это неправда!!
Руль стремительно скользит вправо, потом влево, "Жигули" выписывают дикий
вираж, дворик тесен, уставлен машинами. Рев двигателя заглушает крик, а Маша
вертится на капоте, цепкая, как кошка, тычется лицом в лобовое стекло.
"Жигули" мчатся прочь со двора, проскакивают поворот, бьются фарой в
осветительный столб. Мотор глохнет.
Гера поднимает Машу над головой, бежит к ближайшему гаражу-ракушке. Секунды
неравной борьбы. Гере все же удается оторвать ее от себя, он заталкивает
Машу на кровлю гаража, уезжает...
- Дурак, знаешь, сколько теперь стоят колготки?.. - шепчет Маша.
Соскальзывает с "ракушки", подбирает на асфальте грязные обрывки кожи - все,
что осталось от туфель-лодочек, босиком идет к подъезду, плачет. Находит
Герин почтовый ящик, запихивает в него ошметки обуви, рваные колготки сует
туда же.
Освоение декораций
Когда он впервые выехал на извоз? В тысяча девятьсот девяносто четвертом
году, летом. Уже два года Гера не работал, то есть нигде не получал зарплаты
- так будет точнее. Работы, связанной с поисками денег для нового фильма,
было много: встречи, звонки, переговоры, бесконечные ожидания в приемных.
Масса бессмысленной - в результате - суеты, отнимавшей время и силы. Гера
искренне пробовал приспособиться к новой жизни, настраивал себя на
сдержанно-оптимистический лад: таковы правила игры, что поделаешь...
Молодежь "бомбила" рекламу, бомбежка требовала особых деловых качеств,
которых, очевидно, Гера был лишен. Да и трудности казались временными,
вполне преодолимыми - он все еще надеялся, что рыночной экономике
понадобятся настоящие профессионалы. Случалось ему простаивать и в прежние
времена, но тогда достаточно было заявиться в Бюро кинопропаганды, выписать
командировку; благодарная провинция одаривала хлебом-солью, он выступал
перед сеансами - лихо, с юморком, веселил зал. Пять-шесть выступлений - и в
кассу! Касса встречала приветливо и обеспечивала месяц безбедной жизни. К
девяносто третьему году подорожали гостиницы, железнодорожные и авиабилеты;
киноман обеднел и перестал ходить на творческие встречи. Кинопропаганда
перестроилась: "новых русских" интересовали встречи в узком кругу -
рестораны, финские бани, закрытые клубы. Для подобных мероприятий
требовались "звезды" - лица, часто мелькавшие на телеэкранах в советские
времена. "Нью рашенз" всех национальностей избавлялись от провинциальных
комплексов, возможность похлопать по плечу и угостить бараньей лопаткой
столичную знаменитость - всего за сотню "баксов" - умиляла и порождала
иллюзию полноты жизни. Малоизвестные режиссерские физиономии никого на этом
"рынке" не интересовали, в банях не котировались. Вкус бараньих лопаток
режиссерам пришлось забыть...
Это казалось нереальным, невозможным: голод, и не фигуральный -
метафорический, духовный, творческий или какой-либо еще, - а обыкновенный,
убогий, физиологический голод. Холодильник отключен за ненадобностью, в
кармане - пыль и табачные крошки, возникают мысли о краже батона с прилавка
хлебного магазина...
Поначалу Гера с каким-то сладострастием наблюдал исчезновение из дому
продуктов; радовался завалявшимся в кухонном шкафчике макаронам; потом
восторг вызвали баночка варенья, три окаменевших баранки, пачка сахара. Гера
словно бы продолжал коллекционировать ощущения - на этот раз в копилку
попадали мысли и чувства человека, угодившего в зону бедствия. Вокруг тем
временем продолжалась обычная с виду, вполне нормальная человеческая жизнь.
На вопрос: "Как дела?" - никто не отвечал: "Плохо, жрать нечего!", да и сам
вопрос "Как дела?" с некоторых пор выглядел бестактно.
Эксперимент удалось довести до конца, до стерильно пустых кухонных полок,
кастрюль, тарелок. Два дня не ел ничего, совсем ничего, пил водопроводную
воду с гадливым удовольствием. Потом не выдержал, напросился в гости, где
поживился бутербродами. Визиты к друзьям поддержали его на неделю-другую.
Времена буйных застолий давно прошли, принимали гостей теперь не слишком
охотно... После родителей осталась квартира-"хрущевка": двадцать три метра,
две смежные комнатушки, табакерка-кухня. Бизнесменов подобные квартиры не
интересовали, для прочих жителей провинциального городка покупка жилья за
наличные была мифом из чужой, фантасмагорической жизни - так что наследство
Гера большими трудами сбыл за четыре тысячи долларов полгода спустя. Скромно
расходуя деньги, Гера рассчитывал какое-то время продержаться на плаву - до
новой картины. Но тут подвернулся печально известный банк "Чара", основанный
бывшими кинематографистами и по этой причине пользовавшийся у киношников
доверием. Банк выплачивал семь процентов ежемесячно - положив туда четыре
тысячи долларов, можно было жить, не опасаясь голода. Гера поддался общей
эйфории, примерно год пользовался этой "халявой", потом началась темная,
запутанная история, о которой несколько месяцев писали в газетах. Кто-то из
владельцев "Чары" покончил с собой, денежки сгинули, Гера снова оказался
наедине с пустым холодильником.
Извоз как идея, приходя в голову, вызывал чувство стыда. Несколько дней Гера
не мог решиться, но после очередной поездки на Студию, где ему предложили
снимать порнографические ролики, сел в машину с твердым убеждением, что
сегодня э т о осуществится. Открыл ветровик, остудил горящее лицо. Здесь
было много знакомых - укатил к кольцевой дороге, добрался до Тушина, часа
полтора колесил вокруг метро "Планерная". Не нашел ни одного клиента, понял,
что в каждом деле нужно владеть профессией, после чего на остатках бензина
притащился домой. Назавтра взыграло самолюбие, принялся осваивать
таксомоторный бизнес всерьез, столкнулся с "крутыми" ребятами на вокзалах и
в аэропортах, обнаружил свободную "нишу" - центр города. Короткие поездки,
грошовые заработки, бесконечное торчание в пробках - транспортная мафия
подарила этот район интеллигентным "левакам". Тут тоже существовала своя
конкуренция, но вялая и не опасная для жизни. Заработанных извозом денег
хватало только на еду, он хорошо запомнил первую свою трапезу после
голодовки: хлеб, сардельки, связку бананов. Неделю молил Бога беречь машину,
Бог его услышал, машина не подвела. За неделю Гера собрал страховой фонд -
пятьдесят долларов на ремонт машины - и немного успокоился. Что случится,
если поломка будет стоить дороже пятидесяти долларов, старался не думать...
"Альфа-ромео" продал давным-давно, чтобы похоронить отца. На оставшиеся от
похорон деньги приобрел старенькие "Жигули".
Жестокая дилемма возникла со смертью матери: продавать или не продавать
"Жигули"? На деньги, вырученные от продажи, можно было бы купить приличный
гроб, украсить могилу венками. Ненавидя себя, расстаться с "Жигулями" не
смог.
Выбор натуры
Жила в дальнем уголке его памяти шестилетняя девочка Маша - и вдруг
объявилась маленькой женщиной, изнывающей от любви. Гера пробовал
объясниться - она его не слышала, обожгла наивной детской страстью,
потребовала взаимности, измучив Геру своей беззащитностью. Осторожные слова
не помогали, Гера попробовал оттолкнуть ее грубостью - не подействовало.
Что-то, видимо, не сложилось в Машиной судьбе, Гера нужен был ей во
спасение, она и цеплялась за него с отчаянием утопающего. Шесть месяцев
длилась эта мука; быть может, Гера был недостаточно решителен? Да. Но...
Детские судьбы кино чаще всего калечит. Испытания славой психика ребенка не
выдерживает. Да и школа редко бывает терпима к тем, кто сумел выделиться.
Дети в кино почти всегда талантливы: искренне увлечены игрой. Как объяснить
повзрослевшему человеку, что талант ребенка и талант актера - не одно и то
же? И совпадения - крайне редки?
Гера это знал, отбирая Машеньку на роль. Конечно же, предупредил родителей.
Но предупреждения такого рода - бессмысленны, и это он тоже хорошо знал...
Увидел взрослую Машеньку, понял все с первого взгляда, растерялся.
После очередного единоборства с Машей на Тверскую выехал взвинченный. Надо
было успокоиться, прийти в себя - автомобильный промысел не терпит лишнего
возбуждения, поток машин агрессивен и безжалостен. Был и другой повод для
беспокойства. Всякий раз, когда Гера садился за руль, на мысленном экране
возникала бетонная опора путепровода. Гера видел ее отчетливо и реально -
стоящую на пересечении кольцевой автодороги с Волгоградским проспектом. Этот
серый бетонный нож надвигался на него с бешеной скоростью, рассекал надвое
машину... Усилием воли Гере удавалось превратить навязчивую галлюцинацию в
обрывок исцарапанной пленки, для этого он мысленно перемещался в знакомую
монтажную комнату Студии, по его команде Наташа, постоянный и любимый
монтажер, вырезала пугающий кадр с бетонной опорой из фильма, швыряла
ненужную пленку в корзину для обрезков - но с каждым разом делать это
становилось все труднее и труднее.
Следовало передохнуть - но в сложившихся обстоятельствах Гера не мог себе
позволить расслабиться. Через два часа на дороге менялся "режим", деловой
клиент исчезал, возникала пустая безденежная пауза до вечера, когда снова
появлялись пассажиры, но совсем другие. "Другие" нанимали машину для поездок
в спальные районы Москвы, оттуда приходилось возвращаться налегке, теряя
время и переводя бензин. Обратный поток пассажиров из спальных районов
возникал только поздним вечером, когда начинался ночной кутеж; ночных
пассажиров Гера остерегался, никогда не сажал в автомобиль подвыпившие
мужские компании - газеты пестрели криминальной хроникой.
Тверская радовала глаз островками истинной Европы. Островков было много -
витрины с непривычным живописным "макияжем"; новые гостиницы, выстроенные
привозными руками из привозных же стройматериалов; коммерческие банки и
рестораны, сверкающие иноземным глянцем, магазины, казино. Дома, люди - все
изменилось за последние три года; праздничный фейерверк, достаточно редкий в
прежние годы, теперь словно выплеснулся в будни. Новые владельцы зданий не
жалели денег и электричества, рекламные щиты светились небесной чистотой
красок, мчались автомобили, знакомые прежде только по зарубежным фильмам.
Девушка в легком вечернем платье шагнула на дорогу и призывно махнула рукой.
Три иномарки скрипнули тормозами, предлагая всевозможные услуги, Гера
осторожно пристроился им в хвост - и не ошибся, девушка направилась прямиком
к нему.
- Козлы!
- Кто?
- Все! Я где-то видела ваше лицо.
- Говорят, похож на артиста Абдулова.
- А! Он тоже козел!
- Вы с ним знакомы?
- Это он со мной знаком!
Отвез ее к парикмахерской "Ив Роша", длинная тонкая сигарета с золотым
обрезом осталась в пепельнице - никогда прежде Гера таких сигарет не видел.
Разглядывание сигареты длилось мгновение, это мгновение принесло в машину
пьяного шута, который, не спросив разрешения, брякнулся на сиденье и сразу
уснул. Из машины еще не выветрился запах французских духов - грязные джинсы
и немытые волосы нового клиента, облагороженные чужим запахом, производили
странное впечатление. Лицо мелкое, лисье. Гера мысленно так и назвал его -
"Лис".
- Куда?
- В Марьино.
- Дорого стоит.
- Сговоримся.
От нового клиента хотелось избавиться, Гера назвал неприлично завышенную
сумму. Но пассажир сонным голосом ответил: "Поехали". Примерно через час
лобовое стекло "Жигулей" заполнил марьинский унылый пейзаж.
- Прямо.
- В лес не поеду.
- Прямо.
До этой секунды Лис тихо дремал, откинувшись хмельной головой на спинку
сиденья. Тут вдруг открыл неожиданно трезвые глаза, вынул из кармана пиджака
пистолет Макарова.
- Послушайте... У меня нет денег. Вы же видите, на чем езжу...
- Прямо!
- Хотите отобрать машину?.. Она меня кормит... Я режиссер, известный
режиссер; может быть, вы даже видели мои фильмы... Пять лет без работы,
слышали, наверно... Кино умирает...
- Ты сдохнешь раньше, чем твое кино. Считаю до трех.
Глаза неподвижные, водянистые, с такими глазами не шутят. Длинный желтый
палец подрагивает на спусковом крючке.
Машина въехала в лес, остановилась на проселочной дороге.
- Направо, - скомандовал Лис.
Эпизодические роли
Рука запутывается, переключая передачу. Скрежещут шестеренки. Резко
врубается скорость, нога давит педаль газа, машина срывается с места и
мчится вперед с ревом и грохотом. Грохочут амортизаторы и колесные диски,
ударяя по выступающим из земли корням деревьев. Лис дергается, но не
успевает ничего сообразить. Резкое торможение, машина клюет носом, Лис
ударяется головой о лобовое стекло и отключается.
Монтировку Гера всегда возил в салоне - она опускается на голову Лиса,
безжизненное тело Гера тащит в лес, бросает на землю. Земля в лесу гнилая,
сырая, колеса буксуют, комья холодной грязи летят из-под "Жигулей" - падают
на лицо Лиса, приводят его в сознание, он открывает глаза. Видит багажник
отъезжающей машины с черными буквами номера на белом поле...
Обычно Лис прикидывается пьяным. Выходит на дорогу, поднимает руку и, едва
не падая под колеса, делает вид, что ищет "левака". Машины останавливаются
часто, жить стало трудно, многие "левачат" вечерами - те, кто сумел завести
"колеса" в прежние времена и удержал их "на ходу". Машины подъезжают одна за
другой. Лис опытным глазом оценивает и "тачку", и водителя, выбирает жертву.
Лицо у него злое, жесткое, но очень мелкое, отчего не бросается в глаза и
никогда не внушает подозрений. Лицо и породило кличку, на которую он
отзывается для тех, кто имеет право так его называть: "Лис". Гера угадал...
Обиталище свое они ласково называют "логовом". Когда-то "логово" и впрямь
было однокомнатной квартирой - те времена давно прошли. Половина паркетной
доски отсутствует, обнажены панельные перекрытия; обои содра- ны - кое-где
на сером бетоне остались клочки; внутренних дверей нет - даже в туалете;
мебель привычная: пустые картонные коробки. Дверной наличник утыкан
гвоздями, на гвоздях висит одежда, угол комнаты занимают два сдвинутых
матраса.
Спят они вчетвером: Лис, Корж - мужчина лет сорока, жилистый, костистый, с
лицом, кожа которого выдублена ветрами зимних лесоповалов, - и две девчонки,
Зия с Верой. Все - в чем мать родила, слегка прикрытые байковым солдатским
одеялом. Верка храпит, обняв Коржа. Смятые груди прилипли к татуированному
плечу, пухлые девичьи бедра расплющились на матрасе. Лицо у нее молодое,
свежее.
Лис просыпается, шарит рукой по полу. Бутылки - пусты. Он понимает: сегодня
придется зарабатывать деньги. Идет на кухню, высыпает в чайник две пачки
чаю, ждет, содержимое чайника должно хорошо прокипеть. Лис терпелив.
Одевается, вынимает из обувной коробки пистолет Макарова, покидает дом,
автобусом добирается до метро. Через полчаса оказывается на Тверской,
походкой вдребезги пьяного человека движется вдоль дороги, останавливается,
поднимает руку...
Шести лет от роду Лис попал в детский дом. Явление его произвело сенсацию:
Лис не умел говорить и не ходил. Детство его прошло в дровяном сарае, где он
жил с веревкой на шее, по-собачьи привязанный к опорному бревну. Мать бывала
в сарае не чаще одного раза в неделю, бросала на земляной пол миску с
холодной кашей и исчезала. Был у него и отец, благодаря отцу Лис вышел из
сарая на свет Божий: неожиданный удар сапогом в живот едва не отправил
мальчишку на тот свет. Крик ребенка услышали соседи, вызвали милицию и
"скорую помощь", в память об отце остался у Лиса длинный корявый шрам
поперек живота. Из больницы определили его в детский дом, родителей лишили
прав воспитания, и больше он их не видел. О причинах родительской жестокости
можно только догадываться. Легко сослаться на беспробудное пьянство, но пили
многие - случай же с Лисом был довольно редкий, его даже сняли для какого-то
документального фильма. Очень трогательный получился эпизод: директор
детского дома - добрая, славная жен- щина - учит Лиса пользоваться столовыми
приборами. Он старательно выполняет все ее указания и никак не может попасть
ложкой в рот, проливает на скатерть давно остывший суп... Скатерть,
праздничную, белую, положили на стол специально для киносъемки.
В детском доме Лис не удержался: требовал особого внимания, на которое
детский дом не рассчитан. Лиса передали в интернат для умственно отсталых,
откуда без посторонней помощи редко возвращаются в обычную жизнь. Ждать
такой помощи Лису было неоткуда. Говорить он со временем выучился, но делать
этого не любил, молчал, был угрюм и колюч. К одиннадцати годам осознал себя
нормальным человеком, принужденным жить в сумасшедшем доме, надо было как-то
защищать себя. Убежал из интерната, скитался по чердакам и подвалам,
голодал. Красть еду не позволяло самолюбие. Как-то ночью вскрыл легковую
машину, выдрал "с мясом" автомагнитолу, продал ее поутру, почувствовал себя
обеспеченным и независимым человеком. На третьей машине попался, "загремел"
в колонию. Там встретил понимание и сочувствие, нашел свой дом. Из детской
колонии - прямиком в колонию строгого режима после того, как ударил заточкой
конвоира - перворазрядника по боксу. Тот гордился своими кулаками и не
стеснялся при выборе слов. Колония строгого режима на воровском жаргоне
называлась "академией". Она и была академией для таких, как Лис. Там он
встретил Коржа...
Неподалеку от "логова" располагался трущобный квартал самодельных
металлических гаражей. Сюда Лис пригонял "трофеи", здесь же получал за них
деньги. В течение нескольких часов угнанная машина разнималась на запчасти,
тут же, в гаражах, они и распродавались... Район пролетарский, бедный,
машины у многих старые, дышащие на ладан, запчасти брали охотно, не
спрашивали родословной - дешево...
Трюковая съемка без подготовки
Извоз опасен во все времена. Особенно если ты промышляешь частным незаконным
извозом - а для законности следовало бы получить лицензию в префектуре,
платить налоги. Налоги делали затею абсолютно бессмысленной с финансовой
точки зрения, если не работать по четырнадцать часов в день. Гера не
гнушался работы, но четырнадцать часов ежедневной занятости хоронили надежду
на возвращение в кино. Он продолжал писать сценарии, один за другим, ходил
по инстанциям, распределявшим деньги, убеждал, доказывал, спорил... В
инстанциях нередко встречал более счастливых кинематографических
подельников, им удавалось снимать кино - лихо, напористо, - изредка Гера
видел это "наше новое кино" - бессмысленное, непрофессиональное. Так ему
казалось. Может быть, он просто утерял чувство времени. Людей, которым
удалось выжить в новом кинематографе, Гера хорошо знал. Никто из них прежде
не хватал звезд с неба, все они были привычны к компромиссу, поиску обходных
путей, охотно меняли окрас, вживались в обстоятельства, умели заводить
связи. Признать все это своеобразным талантом Гера отказывался, и, видимо,
зря...
Личные отношения капитализировались, начали приносить реальные доходы.
Лишенный столичных корней, Гера оказался отторгнутым от среды обитания,
превращение в автомобильного извозчика было логичным и необходимым финалом.
Как часто бывает, ускорил развязку случай. Около Тишинского рынка Гера
"подцепил" очередную клиентку. Возил ее по делам битых два часа, пока не
оказался у очень знакомого дома на проспекте Мира. Дом населяли журналисты,
артисты, художники. Геру здесь знали, надо было уносить ноги - он сплоховал,
не сумел вывернуться, за что и был наказан. Известная телеведущая села в
машину, облобызала поджидавшую ее клиентку - существовала, конечно,
вероятность, что она Геру не узнает, давно не виделись. Неловкость состояла
еще и в том, что клиентка, судя по разговору, недавно вернулась из-за
границы, она вручила телеведущей подарок: роскошный японский диктофон, и тут
же завела разговор о будущей совместной программе. Гера увидел диктофон в
зеркальце - подруги расположились на заднем сиденье. Телеведущая поначалу
внимания на Геру не обратила, вела себя непринужденно, подарок приняла. Гера
напряженно ждал последствий - и дождался. Сзади воцарилась тишина, разговор
пошел вполголоса.
Приехали в Останкино, подруги расстались, на обратном пути клиентка
неожиданно спросила:
- Вы не имеете отношения к искусству?
- Нет, слава Богу! - вежливо отозвался Гера.
- Почему "слава Богу"?! - обиделась клиентка и ушла, не расплатившись.
Круг тесен - и слой тонок. Сразу как-то изменились бывшие друзья в коридорах
власти. Или просто продолжало меняться время - а все остальное он придумал,
страдая болезненной мнительностью?..
Логически рассуждая, старенький "жигуленок" первой модели мог понадобиться
только уголовнику, потерявшему рассудок. Но жизнь часто развивается вопреки
логике. Пустившись в тотальный запой, Лис пропил всю одежонку - "прикид".
Без приличного "прикида" рассчитывать на угон солидной иномарки нельзя: в
его нынешнем виде Лис не вызывал доверия у водителей; опять же - босяк в
иномарке сразу привлек бы внимание постовых милиционеров. Так и сложился
незамысловатый план: для начала "взять" рухлядь, на полученные деньги
обновить гардероб, потом заняться стоящим делом...
Теоретически Гера был готов к нападению, иначе для чего бы возить в салоне
монтировку? На практике шарахнуть монтировкой по голове живого человека
оказалось непросто. Как соразмерить силу удара, оглушить - но оставить в
живых? Как, без привычки, определить, насколько безжизненно тело? И как
понять, едва оторвавшись от леса, зачем тебя останавливает передвижной пост
ГАИ?
Гера все сделал правильно: вовремя снизил скорость, включил правый поворот,
аккуратно притормозил; останавливаясь, на коврике у правого сиденья боковым
зрением увидел пистолет Лиса. В пустой машине прикрыть пистолет было нечем.
Параллельный монтаж. Популярный технический прием
Лариса открыла почтовый ящик, обнаружила ошметки лаковых туфель и рваные
колготки. Брезгливо поинтересовалась размером колготок. Кустарная вышивка
люрексом вызвала вполне объяснимое презрение.
- Режиссер в законе! - мрачно сказала Лариса. Юмор часто избавлял ее от
приступов ревности.
Хлопнула входная дверь. Объясняться по поводу рваных колготок с соседями не
хотелось, Лариса бегом преодолела ступени, сунула в мусоропровод "подарок"
от Машеньки.
Между тем какая-то часть Ларисиной души находке обрадовалась! Гера сильно
изменился в последние два года, перемены ее пугали. Она добивалась его
десять лет подряд, вела за него войну по всем правилам осадного искусства.
Город, в который вошли ее победные войска, оказался пуст. Бабник, говорун,
пересмешник - тогда, в начале их знакомства - теперь стал другим человеком.
Когда-то жизненная энергия Геры привлекала к нему людей. Лариса влюбилась в
него с первого взгляда, в тот самый момент, когда он подсел к ее столику в
студийном кафе и предложил работать вместе. За ней числилось два десятка
картин, ее считали очень сильным "вторым", элитой Студии, она могла себе
позволить выбирать картины и режиссеров по вкусу - и выбирала. Ее согласие
работать с дебютантом все восприняли как блажь. Так это и было. Понимал ли
Гера, как ему тогда повезло? Или его просто опекал Господь? Короткометражные
дебюты служили отхожим промыслом для многих кинематографических небожителей,
дебюты хорошо оплачивались, времени отнимали немного, оттого на дебют легко
было соблазнить оператора или художника с именем. Многие режиссеры-дебютанты
балдели от славных имен - и погибали в первый съемочный день, теряя над ними
контроль. Бывали редкие и гениальные исключения, но гениальность - штука
капризная, она не всегда проявляется в первом кадре, иногда довольно долго
блуждает в лабиринтах души, прежде чем выскользнет на поверхность. Дебютный
же бой - весьма скоротечен: не успел прикрыться, и ты в нокауте. Достаточно
презрительной усмешки именитого оператора, чтобы ни одно режиссерское
указание не было выполнено съемочной группой. Оправданий - тысячи, рабочий
день - короток и безвозвратен, судьба дебютанта всерьез никого не беспокоит,
одним режиссером больше, одним меньше! Все эти опасности Лариса железной
рукой ликвидировала в зародыше, Гера купался в лучах ее почти материнской
заботы, получил бесценный пода- рок - возможность быть на съемочной площадке
самим собой.
Судьба не баловала Ларису. Пришла в кино из театра, который отверг ее по
причине профнепригодности. Сразу после школы поступила в Щукинское училище,
после него пять лет колесила по провинции, играя горничных и голоса за
сценой, перенесла четыре аборта, наглоталась димедрола, пытаясь покончить с
собой, из больничной палаты убежала в Москву, оставила в провинциальной
гостинице все свои вещи и первый излом судьбы.
На Студию Ларису привела соседка. Мать рыдала в голос, пытаясь оборонить
дочь от очередного прикосновения к искусству, которое ничего, кроме беды,
простому человеку принести не может. Лариса и в этот раз матери не
послушалась, пошла в ассистенты, нашла наконец мир, о котором мечтала. В
этом мире царил и правил режиссер, бог и дьявол в одном лице, он творил
легенды и разрушал мифы, смех и слезы людей были подвластны ему, он
производил наркотик, без которого не мог обойтись ни один человек в конце
двадцатого века. Они были разными, режиссеры: талантливые - и не очень,
красавцы - и уроды, мудрецы - и тупые упрямцы, эротоманы, импотенты,
негодяи, подвижники; но всем им без исключения принадлежало редкое
человеческое качество: избыток воли. Именно то, чего при дележке вселенского
имущества Господь недодал Ларисе. Бессознательно она искала для себя
тотальной покорности, найдя ее, почувствовала себя счастливой. Лишив Ларису
дара творческого, Господь наделил ее другим, не менее редким - даром
преклонения. Дар этот, на первый взгляд возвышенный, стал наказанием Божьим,
лишил ее привычной женской судьбы, замужества рушились одно за другим, пока
не настала очередь Геры сыграть роль героя последнего романа. Обожествление
привлекает мужчину на короткий срок, но по прошествии времени порождает
комплекс неполноценности; ежечасно, ежедневно соответствовать идеалу трудно,
возникают конфликты. Сама Лариса была идеальной женой: легко прощала обычные
мужские слабости - непостоянство, пристрастие к алкоголю, безденежье, -
требуя взамен лишь одно: талант. Талант же - неуправляем и взрывоносен,
трудно быть талантливым с утра до вечера, без отпусков и выходных, а именно
этого искала в мужчинах Лариса. Встреча с Герой потому и определила ее
судьбу, что Гера был тоже наделен даром преклонения - только, в отличие от
Ларисиного, его дар был направлен на любимую работу.
Лариса добивалась Гериного внимания десять лет - и добилась в тот самый
момент, когда Гера все потерял. Стал скрытен, молчалив, часами просиживал в
кресле, уставившись на пустое окно, говорил мало, тихо и скучно, словно
устал от самого себя.
Рваные колготки в почтовом ящике породили надежду, что тот, прежний, Гера
вернулся: бабник, озорник, пересмешник, плясун - и все образуется, набухнет
жизненным соком, наполнится страстью...
Опыт детективного сюжетосложения
Пистолет лежал на резиновом коврике у самой двери. Наступали сумерки,
чернота пистолета слилась с чернотой коврика. Был шанс, что милиционер
ничего не заметит - требовалось отвлечь внимание, заговорить, "уболтать". В
прежние времена легко давалось: показал красную корочку билета Союза
кинематографистов, стыдливо приписал себе фильмы о Петровке-38;
неактеров-киношников плохо знает широкая публика, о трагедии советского
кинематографа - наоборот - зритель подробно информирован прессой. Допотопные
"Жигули" - лучшее подтверждение сказанному... Ни одно дорожное нарушение не
было Герой оплачено в последние два года, московская милиция демонстрировала
солидарность и сострадание к гибнущей русской культуре.
Все так, но как быть с дрожащими руками, мокрой спиной и страхом, родившимся
в лесу, когда обмякшее тело Лиса скользнуло на прошлогоднюю хвою? Множество
смертей Гера выдумал и снял в своих фильмах, эффектно, броско, пугающе - но
только сейчас осознал всю меру фальши, которая когда-то казалась ему
правдой. Тело, брошенное в лесу, не отпускало, гнало назад, звало, мучило
неопределенностью, лишало голоса, способности отвечать и слышать вопросы -
всего того, что зовется самообладанием.
- Почему ездите с разбитой фарой?
- У меня разбита фара? - в потоке событий он забыл о фаре, удивление
получилось искренним. - Черт возьми! На минуту нельзя оставить машину!
Извините, гражданин лейтенант!
- Документы.
Права, техпаспорт, красная корочка. Язык одеревенел, названия фильмов о
Петровке-38 вылетели из головы, дрожат колени.
- Давно из зоны?
- Я? Спаси Бог! Никогда не был!
- Почему "гражданин" лейтенант?
- "Товарищей" вроде отменили. На "господ" некоторые обижаются. Как прикажете
величать?
Пистолет лежал на виду, но сначала дверь, а потом спинка кресла - укрыли его
от внимания могущественной силовой структуры... Открыли багажник, сверили
номера...
- Не жарко в жилетке? - слава Богу, удалось пошутить...
Жилетка бронированная, пуленепробиваемая; армейская каска; на могучем торсе
- автомат Калашникова. В таком виде приятно расслабиться и ответить на шутку
шуткой:
- Потеем. Но терпим!
Все. Можно ехать...
Пистолет заряжен, обойма полна патронов, первая мысль - швырнуть его в
ближайший мусорный контейнер, но у контейнера гомозятся дети,
старушки-пенсионерки по-московски подозрительны и полны детективных амбиций,
приходится делать вид, что въехал во двор по ошибке.
Потом у мальчишки на перекрестке куплена газета, пистолет завернут в нее,
уложен в "бардачок", присутствие оружия возбуждает и корректирует
впечатления. Желание сохранить пистолет кажется привлекательным, опыт
зрителя и сценариста детективов приводит аргументы "за" и "против"; пистолет
может оказаться "засвеченным" в нехорошем уголовном деле, но есть в доме
чердак с плотным слоем земли, там легко захоронить пистолет со всем его
прошлым - до крайнего случая; а крайний случай лишает смысла доводы
рассудка, на то он и крайний...
Очень медленная панорама. Редкий технический прием
Одичавший уличный пес когда-то был домашним породистым "колли", имел кличку
Грант, документы,удостоверявшие аристократическую родословную. Потом
наступили трудные времена, содержание собак пришлось многим не по карману.
Грант оказался на улице, в компании таких же, как он, бывших избалованных
домашних любимцев. Многие погибли, Грант сумел выжить: от холода спасла
длинная шотландская шерсть, от голода - родовые инстинкты; шерсть свалялась,
загноились глаза, бока ввалились. День-деньской Грант рыскал по городу в
поисках пропитания и утраченного дома, добрался до Марьинского лесопарка - и
наткнулся на лежащего без сознания Лиса, лизнул опрокинутое лицо. Влажный
холодный язык собаки оказал Лису первую медицинскую помощь. Пришел в себя,
приподнял голову. Увидел собаку.
Лис походил на пьяного - шатался, терял равновесие, но это не испугало
Гранта, жизнь в подворотнях научила собаку терпению, пьяные забулдыги чаще
других кормили его - так что природная нелюбовь шотландских овчарок к запаху
алкоголя атрофировалась. Более того, избегая голодной смерти, Грант
сдружился с прежде ненавистным запахом. Верная собачья душа искала хозяина,
готова была принять в этом качестве любое двуногое существо, имеющее
привычный человеческий облик. Грант сел на землю в двух шагах от Лиса,
уставился ему в лицо преданными раскосыми глазами.
Лис увидел под ногами автомобильную колею, с трудом припомнил, как оказался
здесь. Неверная память еще хранила номер Гериного автомобиля. К горлу
подкатила тошнота. Прежде чем Лис стал тем, кем стал, его часто били. Он
знал, чем грозит такая тошнота. Опасаясь снова потерять сознание и все
забыть, беспомощно огляделся - записать номер машины было нечем. Тогда он
засучил рукав, на коже предплечья кончиком ножа выцарапал цифры и буквы.
Может быть, происходящее имело для Лиса и другой - ритуальный - смысл,
кровью на коже он выписал счет, который обязан был оплатить. Потом они,
человек и собака, долго брели по просеке, достигли асфальтовой ленты шоссе.
Случайный самосвал принял Лиса в кабину. Пинок отбросил Гранта от машины,
Лис не любил собак, подобно многим, пережившим "зону". Самосвал тронулся,
Грант побежал следом, выдохся, остановился. Проводил глазами удаляющиеся
красные фонарики габаритных огней...
Шестнадцатиэтажная башня торчала на краю поросшего лесом оврага в районе
станции метро "Нагорная". Панельные и кирпичные "хрущобы" окружали овраг,
наполовину укрытые от глаз беспорядочной зеленью. Уличные фонари разбиты, в
глухой темноте неярко светили окна, расцвеченные дешевыми шторами.
Приступы рвоты сбили с пути, увели с тротуара в лес. Последний приступ,
особенно изнурительный, уложил на землю в зарослях дикой акации. Начался
дождь. Выйти из лесопосадок без посторонней помощи Лис уже не мог. Руки
искали опору и находили прошлогодние листья, обрывки бумаг, осколки бутылок.
Майка и брюки промокли насквозь, прилипли к телу, остудили, обездвижили его,
но и смирили предательскую тошноту, Лис свернулся калачиком и утих - в
нескольких метрах от близкого и недостижимого "логова".
Дом стоял удобно, на краю оврага, в этот овраг легко было уйти из окна на
первом этаже, случись беда. Овраг глубокий, по дну его струился ручей,
тоненькая струйка мутной воды пробивалась сквозь завалы рухляди - воды всего
по щиколотку, но этого достаточно, чтобы спастись от ищеек, и бежать по
мелкой воде легко...
Лена в интерьерах 1995 года. Пробы грима
Не суждено было добраться домой и Гере.
Жизнь пестрит случайностями и совпадениями, желание выстраивать логические
цепочки наивно, жизнь вполне бессмысленна, если о ней поразмышлять всерьез;
довольно часто происходят анекдотические совпадения, каждый человек помнит
десятки подходящих примеров из собственного опыта. Совпадениями и
случайностями нам словно бы дают понять, насколько необязательна логика,
извлеченная из учебников и примененная к жизни. На самом деле, в случайном
заключен один из важнейших законов существования, мы отказываемся его
осознавать, потому что так нам легче жить.
Гера ехал непривычно медленно, прижимаясь к тротуару Волгоградского
проспекта, опасался машин, столбов, пешеходов и собственной слабости. Руки
немели, болезненная сухость шершавила губы.
Белый спортивный "мерседес" преградил ему путь. Желтые аварийные сигналы
"мерседеса" мигали. Женщина в норковой накидке махнула рукой, жестом
попросила помощи.
Задерживаться Гера не собирался. Но женщина наклонилась к окну:
- Молодой человек! Можете мне помочь? Я уплачу...
- Спасибо за "молодого человека"... Я не разбираюсь в "мерседесах"...
Он еще не успел ничего понять. Память рывком провалилась в прошлое.
Железнодорожной гарью ударило в лицо. Перед глазами возникли двери
электрички, они как-то сразу раскрылись, словно были тем самым занавесом,
который отделяет прошлое от настоящего.
Женщина в норковой накидке выпрямилась и очень тихо спросила:
- Ты еще не забыл, как меня зовут?..
Значит, так оно и было: раздвинулся занавес, девушка в спортивном костюме
выпрыгнула на платформу, растерянно оглянулась...
- Лена! Я здесь!! - закричал Гера. И она помчалась ему навстречу, обгоняя
звук его голоса. Или Гере просто так показалось, что она летит? Потому что
по рельсам навстречу Лене катил поезд, встречное движение вагонов сделало
бег стремительным и беззвучным, как сверхзвуковой полет?
Она спросила, не забыл ли он ее имя, и тем самым напомнила ему о времени. О
десяти долгих и разных годах, прожитых врозь... Но голос ее, тот самый
голос, вышиб из памяти десятилетнюю паузу, остановил электрич- ку, заклинил
ее автоматические двери, уничтожил уличные шумы и вместе с ними - все, что
не было ее голосом...
Надо было что-то говорить. И Гера сказал:
- Забыл.
- Рад меня видеть?
- ...
- Молчишь? Испугался?!
- Твоя машина?
- Моя.
- Вышла замуж?
- Нет.
- Откуда такая роскошь?
- У меня надежная профессия.
- Какая?
- Хорошо стреляю. Забыл? Или опять испугался? Шучу!
Когда жизнь неспешно катится под уклон и кончились силы противиться этому,
начинаешь ожидать чуда. Надеешься на него до самой последней секунды, ищешь,
напрягаешь остатки сил, боишься пропустить, не заметить... И обязательно
находишь свое маленькое чудо, потому что маленькое чудо - штука довольно
обыкновенная в нашей жизни. Стоит отказаться от опасного поединка с судьбой,
забыть "направление главного удара" - как тут же и начинают происходить
"чудеса", неприметные события, как-то направляющие твою жизнь: вправо,
влево, назад или вперед - ведь тебе все равно, куда?
Неужели он ждал именно этого: дешевой мыльной оперы? С норковыми шубами,
"мерседесами", роковыми встречами?
Лена села в его машину, обняла, Гера задохнулся в поцелуе, вспомнил
поцелуй-улыбку, глазные хрусталики помутнели, утратили ясность. Отпрянул,
отвернулся к открытому окну, торопливо глотнул дымный уличный воздух.
Тоскливым ожиданием чуда Гера жил последние месяцы. Что-то должно было
случиться, произойти, невозможно было смириться с тем, что вот так незаметно
и скучно кончается жизнь, наступает этап борьбы за биологическое
существование. "Живой труп", - сказал когда-то классик, хотя и по другому
поводу; что-то, видимо, он про это понимал, хотя и не рассказал всей правды?
Или знал, что есть правда, которой нельзя касаться безнаказанно?..
- Что с тобой?
- Извини. Отвык от красивых женщин.
- Поедем куда-нибудь?
Спрашивает и боится, что откажет. Неужели в этой взрослой красивой женщине
до сих пор жива девочка, которая десять лет назад встретила известного
режиссера? Условные рефлексы? Тогда почему... Почему он сам ничего не
чувствует? Ничего - кроме стыда за отсутствие денег? Стыда и усталости?
Стоп-кадр. Популярный технический прием
Когда она пришла впервые - эта усталость? Девять месяцев добровольного
затворничества. Только ли необходимостью написать сценарий они были вызваны?
Зачем обманывать себя? Он ушел в одиночество, как в монастырь, спрятался от
жизни, которую вдруг возненавидел. Что-то надломилось в нем - тогда, на
гребне успеха, когда еще жив был кинематограф и желание снимать кино
казалось безудержным, нескончаемым. Вдруг опротивело все: съемочный
конвейер, капризы артистов, зрители...
Первый месяц затворничества он просто лежал на диване. Так называемая воля к
жизни совершенно исчезла. Предчувствовал надвигающуюся катастрофу? Или сам
же и навлек ее на себя? В мире кино не любят беззубых... Растратил
драгоценный эликсир жизни, пятнадцать лет пробивая невидимую стену? Потерял
себя? Заброшенный на орбиту успеха, оказался в невесомости? Утратил мышечную
силу, лишенный привычного сопротивления обстоятельств? Могло ли так статься,
что Бог даровал ему талант, живущий энергией отрицания? Да и был ли он,
талант? Или дарована ему была страсть, часто очень похожая на талант?
Насытилась, успокоилась - и уснула?
"Господи! Не прошу милостей! Прошу понимания!" - крикнул однажды в пустой
квартире. Кому? В Бога не верил...
Лена покорно ждала.
- Завтра... - тихо сказал Гера. - Давай все отложим на завтра...
Встать в пять часов утра. Колесить целый день по городу. И вечером небрежно
бросить на столик ресторана пачку денег.
- Опять убегаешь?.. - спросила Лена.
- Извини. Я в таком виде...
- В гости ко мне ты можешь поехать в любом виде!
Отправиться к Лене с пустыми руками он не мог. Прийти к женщине без цветов и
шампанского? Гера многого стыдился в своей новой жизни, от многого
отказывался, не в силах преодолеть привычек, стал нелюдим. Иногда усмешливо
говорил себе, что человек - всего-навсего набор привычек...
Можно было, конечно, подъехать к супермаркету, разыграть интермедию с
утерянным кошельком. Как-то пережить унижение... Молчание становилось
оскорбительным, он уже почти решился на отказ - как вдруг Лена сказала:
- У меня сегодня день рождения...
Дом, где она жила, стоял на Ленинградском проспекте. Огромная, мрач- ная -
особенно по ночам - ажурная каменная глыба, выстроенная в сталинские
времена. Гулкий каньон подъезда. Лепное великолепие покрывал плотный слой
пыли, утыканный горелыми спичками - следы развлечений пьяных подростков. На
какое-то время эти дома стали популярны у "новых русских", они избавлялись
от провинциальных и трущобных комплексов, выкупая и реставрируя бывшие
апартаменты сталинских наркомов, превращенные со временем в коммуналки.
Борьба с комплексами обрела вскоре другой, современный характер: в Москве
выросли аккуратные городки, застроенные уютными европейскими коттеджами. Но
тогда, в девяносто четвертом году, среди замызганных коммуналок то и дело
появлялись бронированные двери с золочеными руч- ками - пуленепробиваемые
ворота в рай...
Квартира Лены отгородилась от лифтовой площадки двумя старыми деревянными
створками, давно не крашенными. Это несколько утешило Геру, но спокойствия
хватило ненадолго. Лена отворила створки - обнажилась вторая дверь,
бронированная, сверкающая фигурными ручками. Белые стены, синий пол,
огромное пустое пространство, заполненное воздухом. Черно-белая мебель
выглядела игрушечной под высоченными потолками.
- Маскируешься?
- Приходится.
- Давно ремонтировалась?
- Год назад.
- Финны?
- Немцы.
Не выказать удивления - очень просто. Представить, что попал в очередную
декорацию. Да, обыкновенную декорацию для детектива по Стивену Кингу.
- Тем, кто хорошо стреляет, видимо, щедро платят?
- Платят умеренно. Работы много!
Стеклянный столик. Фрукты в серебряной вазе. Французское шампанское. Слава
Богу, что не купил в ларьке дешевку.
- Я приму душ? Ты не возражаешь?
- Сразу?..
- Ты стал ужасно церемонным. Что случилось?
- Изменился. В худшую сторону.
- Проверим!
Три комнаты: небольшой кабинет, оснащенный радиотелефоном, факсом и
компьютером; кухня, похожая на выставку современной бытовой техники;
спальня. Гера открыл дверь, увидел просторную двухспальную кровать,
светящуюся белизной, а над ней - свой портрет, цветной плакат-календарь,
выпущенный когда-то издательским отделом Бюро кинопропаганды. Струилась вода
в ванной комнате; портрет, обрамленный и убранный под стекло, улыбался
победно и нагло. Фотография ему когда-то очень нравилась. Тогда откуда -
неожиданный холодок в спине? И отчего снова мутнеет хрусталик?
В тридцать три года жизнь еще кажется бесконечной, ошибки - смешны и легко
исправимы. В сорок пять уже понимаешь: времени осталось ничтожно мало, силы
на исходе, надо выбирать, и выбор - невозможен, если верить, что существует
совесть, что она - не выдумка проповедника...
Десять лет назад Гера пожертвовал так называемой "личной жизнью". Ради чего?
Ради маленьких раскрашенных кадриков, заполненных раскрашенными актерскими
лицами? Во имя людской благодарности - мимолетной, капризной, так быстро
обратившейся в забвение и неблагодарность? Да была ли она, жертва, если все
прошло стороной: семья, дети, дом? Оглядываясь назад, в обратной перспективе
свершившегося времени, Гера ничего не различал, кроме собственного
заблуждения. Заблуждением были пронизаны мысли, поступки, чувства, оно имело
имя, форму, плоть, его можно было вполне реально пощупать руками: кино...
Отброшенная в сторону именем этого игрушечного бога, Лена исчезла до поры до
времени, растворилась в прошлом - но осталась тень. Победить ее Гера так и
не смог. Он был - или казался самому себе - достаточно сильным, он сумел
отодвинуть эту тень далеко от себя и своих чувств. Но почти не было дня,
чтобы тень - случайно, полузаметно - не напомнила о себе. Лицом в толпе.
Знакомым силуэтом. Похожей улыбкой на телевизионном экране.
Без боли. Без сожаления. Но всякий раз именно сходство с Леной отмечала
притихшая память. Может быть, по этой причине какую-то нерастраченную
нежность излучали с экранов его фильмы, привлекая зрителя?..
Или он опять ошибался? И совсем другое искал зритель в кинозале - тоску о
счастье? Гера хотел быть счастливым - пусть и со стиснутыми зубами. Того же
хотела страна, изготовившаяся к прыжку. Потом зверь прыгнул, удар могучих
оттолкнувшихся лап разрушил прежнюю жизнь, потом было дерзкое приземление в
пустоту, которую попытались заполнить, кто как умел... Обнаружилось, что
тосковать о счастье - глупо, нужно просто быть счастливым, насколько
возможно... Нерастраченная нежность обесценилась.
Кинематограф вернулся на ярмарку, откуда и вышел. Снова стал балаганом,
призванным развлекать и смешить.
Фотография на стене, возникшая как бы случайно, - на самом деле столкнула
Геру с самим собой десятилетней давности, с прошлыми иллюзиями; судьба в
очередной раз подшутила над ним - или подала знак, слегка зашифрованный для
посторонних?
Натурализм. Популярный художественный прием
Лис ввалился в "логово", рухнул на пол прихожей - лицом вниз. Окровавленные
волосы прилипли к затылку, обнажили запекшуюся, покрытую грязью рану.
- Лисанька, миленький, что с тобой?! - в ужасе крикнула Вера. Наивность и
развращенность странным образом уживались в этой очень молодой женщине. Корж
подобрал ее на улице полгода назад. Вера появилась в Москве из маленького
белорусского приграничного городка, история последних двух лет ее жизни
могла бы послужить сюжетом для дамского романа. Вера неплохо пела в школе,
выступала на танцевальных вечерах, когда в городе появилась гастрольная
рок-группа из Москвы. Попала в тусовку, которая всегда возникает вокруг
больших концертов. Познакомилась с молодым человеком, он в гастрольной
группе занимался то ли переноской ящиков с аппаратурой, то ли ее
подключением к электрическим сетям. Молодой человек был ухватист, остроумен,
сорил деньгами, в первый же вечер пообещал Вере пристроить ее на "подпевки"
- и пристроил, к удивлению всего города. Неделю Вера топталась у дальних
микрофонов на сцене Дворца спорта, в нужное время и в нужном месте подпевая
солистам "йе-йе". Через неделю гастроли закончились, Вера уехала вместе с
ансамблем в Москву, месяца три была счастлива, потом надобность в
"подпевках" пропала. Молодой человек передал ее в другой ансамбль, классом
пониже, работавший на ресторанной площадке гостиницы "Можайская", - а сам
пропал навеки. В новом ансамбле ее пригрел художественный руководитель,
немолодой бас-гитарист, пообещавший сольное выступление в ближайшее время;
тем самым проблема жилья опять разрешилась, Вера переселилась к
бас-гитаристу и снова целый месяц была почти счастлива, предвкушая начало
московской карьеры. Тут вернулась с дачи жена бас-гитариста, скандальная
истеричная особа, Вера мгновенно потеряла и жилье и работу. Возвращаться
домой не хотелось - была уже "отравлена" Москвой, вечера в ресторане
кое-чему ее научили, кое с кем познакомили. Кончились деньги. Теплым
июньским вечером Вера вышла прогуляться к гостинице "Метрополь" вместе с
новой подружкой Зией и встретила Коржа. Тот, что называется, "заглатывал"
свободу, неделю назад оторвавшись от "зоны", где провел последнюю половину
сознательной жизни. Корж искал любви, Вера - опоры, они сошлись. Корж
оказался ласковым, щедрым, внимательным, впервые в жизни Вера почувствовала,
что такое надежное мужское плечо... История Зии была похожа на историю Веры,
с той лишь разницей, что Зия не пела, а танцевала, попала в ресторанный
шоу-бизнес из города Казани и начала приторговывать телом, чтобы
расплатиться за дорогой концертный костюм, сшитый в долг. Лис появился в
компании последним. Корж выписал его из Челябинска, где они в свое время на
пару "ишачили" в цехах тракторного завода, отбывая каждый свой срок. В
Москве жилось весело, и, если бы не печальное происшествие с Герой, Лис был
бы вполне доволен своей судьбой.
Зия побежала в ванную, смочила полотенце, вытерла ему лицо - обнажилась еще
одна ссадина, от удара головой о лобовое стекло. Зия вздрогнула, скомкала в
руках мокрое полотенце, испуганно спросила Коржа:
- Может, растереть его спиртиком?
- Разотри... Допрыгался? - Корж наклонился к Лису, заглянул в глаза.
- С-сука... Попал под монтировку...
- Ласковый, значит, был клиент! Что, и пушку отобрал?
- Не... помню...
- Внутрь примешь?
- Боюсь...
- Ладно, отлежишься! - выпрямился Корж. - А то прими. Дрожишь весь.
Лиса втащили в комнату, уложили на матрас, раздели. Зия торопливо поднесла
ему стакан, Лис глотнул, раз, другой... Трогательное зрелище, если не знать,
что вливали в Лиса спирт "Ройял".
- Потеплело? - рассмеялся Корж. - Девчонки тебе мигом баню устроят! Бабы,
помогите человеку отойти красиво!
Зия и Вера послушно легли по обе стороны от Лиса. Он потянулся губами к Зие.
- Молодец мужик! Будет жить! - одобрил Корж.
- Ты что?! Тебе нельзя! - отшатнулась Зия.
- Это... всегда можно... - прохрипел Лис.
Зия осторожно поцеловала его, Лис резко оттолкнул ее, захлебнулся тошнотой.
