люди приходят к Ларисе: администраторы, водители, светотехники, актеры, она
бросает их в бой - кого лаской, кого окриком, и только от нее зависит
дыхание съемки. Дыхание - главное, все остальное, включая талант, - потом...
Кто не дышит - тот не живет!
Второй режиссер - профессия редкая, их немного - настоящих "вторых",
примерно столько же, сколько хороших режиссеров-постановщиков. "Вторых"
берегут, стерегут, на них женятся - если нет другого способа сохранить
добрые отношения! Название профессии, не имеющей на самом деле отношения к
режиссуре, придумал великий Эйзенштейн в 1942 году во время алма-атинской
эвакуации. Там людям творческих профессий полагался дополнительный паек.
Простая перемена названия тогда многих спасла от голода...
Лариса - выдающийся "второй". У нее только один маленький недостаток:
влюбляется в каждого режиссера, с которым работает, искренне, до слез и
мыслей о самоубийстве. Но что с этим поделать?
- Я была бы тебе идеальной женой!
- Знаю.
- Твои девочки доведут тебя до инфаркта!
- Окстись! Какие девочки? Ты перекрыла в гостинице все входы и выходы!
Христос в пустыне - это я!
- Кого ты закадрил на пляже?
- У тебя - бинокль?
- У меня - профессия!
Лариса в интерьерах 1985 года
Актер Михайлов пропал, без него придется срочно менять место съемки. Рабочий
день - это сумасшедшие деньги, простаивать нельзя еще и потому, что отмена
съемки всегда ведет к запойному гостиничному пьянству технического персонала
- таков неписаный закон любой кинематографической экспедиции, древний и
незыблемый; отмена съемки - стихийное бедствие, опытный режиссер никогда на
это не пойдет - даже если кончилась пленка, будет бодро кричать "Мотор!",
зная, что операторская кассета пуста и бесплодна.
Спасительный "другой" объект, на котором не занят актер Михайлов, именуется
"Дворец спорта", высится напротив гостиницы, его собирались перекрасить, не
успели, следовало решить, чем замаскировать грязные стены - бегом туда,
время неумолимо...
А там двенадцать девушек в поте лица своего "качают" мышечную массу в зале
тяжелой атлетики. Одну из девушек оседлал разбойного вида тренер Максимов и
носится на ее плечах по периметру зала.
- Темп! Темп! - в бешенстве кричит он. - Отрастили жопы как в кино! Вшивую
железку поднять не можете! Не сборная страны, а публичный дом имени Клары
Цеткин!
Девица под Максимовым потеет, сбрасывает вес, на ней два зимних
тренировочных костюма, поверх которых надет еще и овчинный тулуп. Тяжелая
рысь, едкий соленый пот - проза будней, тренировка...
Лариса и Гера забрались под крышу, на зрительскую галерею, гулкий грохочущий
зал лежит под ними.
- ... твою мать! - в сердцах шепчет Лариса. - Готов!
Для возмущения, направленного на Геру, имеются основания. Внизу, на дубовой
скамье, вольготно раскинулась утренняя незнакомка, она методично выбрасывает
вверх руки со штангой - вес штанги внушает уважение. Гера старательно
демонстрирует лицом именно это чувство - уважение; но Ларису не проведешь.
- Завтра пишу заявление! Не могу с тобой работать!
- Лорик, ты несправедлива!
- Нельзя так издеваться над женщиной!
- Хорошо. Я тебя трахну.
- Когда?
- В последний съемочный день.
- Слышу три года! Поклянись матерью!
- При чем тут моя мама?!
- Она тебя родила, кобелина!
Пристальный взгляд Геры все еще прикован к незнакомке. Ноги ее таранят пол
по обе стороны лавки, икры обнажены, трико обтягивает мускулистое тело с
отчетливыми вспышками выпуклостей. Незнакомка смущена, кладет штангу на
упоры, встает, прихватывает спортивную сумку, выходит из зала.
- Елена! Русанова! Почему прекратила работу?! - орет Максимов.
Лариса вынимает из сумочки авторучку, рабочий блокнот, записывает с
откровенной яростью:
- Елена... Русанова... Узнать адрес и телефон?!
Машенька в интерьерах 1985 года
- О господи! - шепчет Лена Русанова, падая на президентскую кро- вать. - Ты
меня совсем раздел!
- Каким спортом занимаешься?
- Биатлоном.
- Чем-чем?
- Биатлоном.
- Это еще что?
- Лыжный спорт. Долго бежишь, быстро стреляешь, опять долго бежишь, снова
быстро стреляешь...
- И что потом?
- Дают медаль... Или не дают!
- Ты действительно - сборная страны?
- Молодежная.
- Значит, хорошо стреляешь?
Разговаривая, Гера незаметно подбирается к тому процессу, ради которого
мужчина и женщина ложатся в постель. Лена осторожно отползает от него,
упираясь ладонями в матрас. Он подкрадывается - она отодвигается. Уперлась в
спинку кровати, улыбнулась...
- Подожди. Подожди, не торопись...
- Ты что, девица?
- Да.
- Стоп! Преступление отменяется!
- Почему?
- Не люблю решительных поступков.
- Я хочу этого...
- Ты меня совсем не знаешь!
- Ну и что? Кругом одни жлобы. А тебя я запомню...
Ровно через минуту звонит Лариса - ревность, как известно, творит чудеса.
Нашла пропавшего Михайлова, у того вечером спектакль, свободны только
ближайшие четыре часа, она уже распорядилась, выезд группы из гостиницы -
через десять минут...
- Извини! Я - существо подневольное!.. - хрипит Гера, выпрыгивая из постели.
- Я быстро! За два часа управлюсь! Подождешь?
- Подожду... - шепчет Лена.
- Тебя закрыть?
- Закрой... - Она боится себя, боится убежать из номера, оставшись одна, - и
не хочет этого... Гера выметается вон, и еще один эпизод падает в копилку
будущего сценария...
Автомобильная площадка у гостиницы ревет и стонет. Армада огромных машин -
"лихтвагены", "тонвагены", световозки, автобусы для артистов и массовки,
фургоны с реквизитом - оживает на тесной стоянке, готовясь к движению. Люди
охвачены паникой внезапного выезда...
- Почему Светка рыдает? Ты ее уволила? - спрашивает Гера.
- Я не увольняю женщин, пострадавших от любви! - торжественно объявляет
Лариса. - Кажется, ее уволил Михайлов. Поедешь на своей?
"Своя" - это "альфа-ромео", модель восьмидесятого года, в довольно приличном
состоянии. Была ржавой дипломатической рухлядью, купленной по случаю.
Старательно покрашена и отполирована, наивная провинция дуреет от восторга.
Особая честь - ехать на съемку в личной машине режиссера. Мечта всех
начинающих ассистенток. Лариса по-хозяйски занимает свое законное место в
иностранной машине. Интересуется:
- Успел?
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду советский спорт. Надругаться - успел?
- Лорик! Ты способна опошлить самое романтическое чувство!
Возбуждены - каждый по-своему. Гера вполне доволен этим обстоятельством:
возбуждение неведомым путем обязательно попадет на экран, увлечет, заворожит
зрителя... Большой операторский кран навис над морем, актер Михайлов
гримасничает, "разогревает" мышцы лица, Гера кричит в мегафон, разыскивает
Машеньку.
- Машенька писает! - шепчет Лариса.
- Пусть писает в кадре!! - орет Гера.
А вот и Машенька! Ей всего шесть лет, ее опекают дедушка с бабушкой, бабушка
выскакивает из автобуса, колготочки на Машеньке опущены ниже колен, сверкает
нагая детская попка, следом за бабушкой летит дедуля, вооруженный ночным
горшком...
- Мотор! - блаженно вопит Гера.
Лена. Утверждение на роль
Лена бросилась ему на грудь, едва он вернулся в номер. Торопливо приласкал
ее, ногой захлопнул дверь, уронил пакеты с едой.
- Извини... Этот кретин Михайлов объявил, что завтра сниматься не может,
пришлось дать двойную норму... Умираешь с голоду?
- А вечерний спектакль?
- Соврал, боялся скандала. Ты почему без света?
- Все видели, как ты ушел...
- О, господи, весь вечер сидишь в темноте? Сейчас будем ужинать!
- Я должна идти... У нас очень строго с режимом. Выгонят из команды...
- Один час! Ты можешь задержаться на час?
- Хорошо... Давай без ужина... Я не голодна...
Губы улыбались в поцелуе, эта улыбка-поцелуй тоже упала в копилку будущего
фильма - потом копилка провалилась в тартарары.
- У тебя есть жена?
- Нет.
- Почему?
- Я раб. А у рабов не бывает семьи. Только ошейник, цепь и галера.
- Ты - раб? Кто хозяин? Твое кино?
- Почему-то у пыточных механизмов всегда очень красивые названия: галера...
гильотина... дыба... испанский башмачок... Не замечала?
- А когда кино кончается?
- Оно не кончается.
- Ты никогда не влюблялся?
- Обязательно. На каждой картине.
- Их много?
- Две больших и четыре маленьких.
- Я - о женщинах.
- Это одно и то же.
- Новая картина - новая любовь?!
- Не обижайся... Я больше полугода никого не могу выдержать.
- Бросишь меня через полгода?
- Ты уйдешь сама.
Он сказал ей правду о себе. Но не всю. На самом деле Гера давно уже знал,
почему женщины оставляют его. Правда слегка приоткрылась ему еще на
режиссерских курсах. Учебная работа, всего три минуты экранного времени,
наполеоновские замыслы, прокрустово ложе четырех съемочных дней.
На съемочной площадке понял: его внутреннее состояние передается людям, даже
если - в силу тех или иных причин - он пытается его скрыть. Счастлив - и
производственное колесо катится легко, непринужденно; впал в хандру - все
разваливается. Актеры, операторы, осветители и ассистенты словно поддавались
его гипнозу. Когда это случилось впервые, он растерялся; ни с того ни с сего
навалилась беспричинная тоска - погода, что ли, была виновата? - мгновенно
остановились в нем какие-то часы, он старался держать себя в руках,
улыбался, шутил, был привычно самоуверен, стремителен в решениях - но вдруг
разбушевался оператор, закатил истерику актер, крик, шум, ругань, работа
стала. Потом часы внутри него снова затикали, и все вдруг само собой
уладилось, покатилось, поехало. Объяснения происходящему тогда не нашел - да
и не искал, - приспособился, стал внимательнее к себе, вслушивался в себя
беспрерывно, уловив сбой в работе часов - тут же заползал, как улитка, в
раковину.
На первой большой картине все открылось. Придумал почти невозможный кадр -
на пределе актерских возможностей, - съемочная площадка звенела от
напряжения, внутренние часы стучали яростно и ходко. Негромко бормотала
камера, Гера стоял рядом и мысленно произносил реплики, умолкал, двигался -
"вел" сцену, которую по другую сторону камеры проживал совсем другой человек
- сильный, талантливый, известный. Прошли секунды - мысленное и живое вдруг
слились воедино: слова, интонации, паузы актера воспроизводили безмолвные
приказы Геры. Это не могло быть простым совпадением, слишком велика была
точность совмещения...
Потом все оборвалось, навалилась усталость, замолчали часы, Гера сказал:
"Стоп! Снято!.."
Дальше - просто. Он подчинил себя себе, себя видимого - себе невидимому.
Тот, невидимый, обладал безграничной властью над людьми, владел их жизнями,
их талантами. Владеть же собой - не позволял никому... Приходил, когда
считал нужным, исчезал, когда хотел!..
В отношениях с женщинами все происходило точно так же. Честно говоря, Гера
был средним мужчиной, очень средним, но в моменты близости возникало
гипнотическое поле, то же, что и на съемочной площадке. Через полгода гипноз
рассеивался, отношения делались привычными, скучными. Женщина, не понимая
перемены, приписывала все новому адюльтеру, ревновала, впадала в тоску и
истерику, мучила его, мучила себя, уходила...
Иногда он начинал подозревать, что страдает одной из форм импотенции,
развитие мысли приводило его в компанию Казановы и Дон Гуана, компания
утешала...
С появлением Лены привычный ход жизни нарушился. Полгода миновали, а счастье
все продолжалось. Причиной тому был, видимо, спорт: рутина семейных
отношений не могла возникнуть. Сборы, соревнования... Гера видел ее всегда
урывками - неделю, две, три, иногда месяц. Встречи-праздники, печаль
расставания.
Новая жизнь казалась упоительной! Но сразу вслед за тем он снял плохую
картину. У талантливого человека и неудачи поучительны. Картина вышла
изящной, даже изысканной, пластика ее зачаровывала - все-таки он стал
мастером. Обрушилось, как кирпич на голову, другое: картина никому не была
нужна. Фестивальные менеджеры вежливо благодарили и уходили, не дождавшись
конца. Критики злобствовали, молчал зритель.
Оказалось, форма - упаковка, содержимое - ты сам. Тревожный, мучительный
нерв пронизывал первые картины. И тревожным ожиданием перемен жила страна.
