Исаак Фридберг
Бег по пересеченному времени
Повесть
Монтаж аттракционов
Меняли деньги. Отец принес зарплату, выданную новенькими купюрами образца
тысяча девятьсот сорок седьмого года. Десятимесячный Гера потянулся к
деньгам, встал и пошел. Впервые в жизни. Можно сказать, Григорию Алексеевичу
Равинскому подняться на ноги помогли исторические обстоятельства.
Родители, прозябавшие в нищете последние тридцать лет, сочли добрым
предзнаменованием интерес маленького Геры к денежным знакам. Мать верила в
приметы, многие из них действительно сбывались - кроме тех, которые обещали
сытость и благополучие.
Новые деньги были похожи на разноцветных бабочек - скорее всего маленький
Гера соблазнился именно этим. В скромном родительском доме отсутствовали
яркие краски: белые известковые стены, темно-коричневый пол, почерневший лак
случайной мебели. Одежду тогда носили тоже либо черного, либо синего или
серого цветов. Детских игрушек почти не было; те, что сохранились с
довоенных времен, обесцветились естественным путем. Главным произведением
искусства в доме был отрывной календарь, черно-белый. Красные дни в
календаре попадались редко и особого впечатления на Геру не произвели -
во-первых, за десять месяцев жизни их было слишком мало, во-вторых, не
такими уж они были и красными по причине плохой бумаги.
Так что истинная красота, которая - как известно - спасает мир, вошла в
Герину жизнь гознаковским рублем.
Миновали полтора десятка лет, Гера возмужал и порадовал маму густым
волосяным покровом нижних конечностей. По маминым приметам, это тоже
выходило к деньгам. Твердый материнский интерес к подобного рода суевериям
позволяет догадаться, что и пятнадцать лет спустя жизнь семьи Равинских не
страдала от роскоши. Родители кормились инженерным трудом на авиационном
заводе и нужду свою приписывали исключительно собственному неумению жить.
Кроме чрезмерной волосатости, ничем другим Григорий Алексеевич родителей не
баловал. Талантами не блистал, учился обыкновенно. Любил кино - кто не
любит? Мечтал стать артистом - кто не мечтает? Закончил авиационный
техникум, прослужил год механиком на заводском аэродроме, попал в армию. Там
все и началось.
Услали его на край земли. Дыра дырой: телевизора нет, единожды в ме- сяц -
клубный киносеанс, в полковой библиотеке - Герцен, Кожевников, Бо- рис
Полевой и газета "Красная звезда". Полярная ночь. Камчатка. Тоска. Длин-
ными скучными вечерами развлекал сослуживцев, пересказывая фильмы - те, что
смотрел "на гражданке" раз по десять и хорошо помнил. После отбоя - ползком
в каптерку, где можно укрыться от бдительных глаз дежурного офицера, - и
давай, "крути кино", забавляй матерых "стариков" и молодых сержантов.
Уважение "стариков" и сержантов облегчало жизнь... Запас фильмов довольно
быстро иссяк, должность ночного киномеханика терять не хотелось. В одну
прекрасную полярную ночь Григорий Алексеевич понес околесицу, лихорадочно
соображая, каковой будет расплата. Выдал за американский "боевик" историю
собственного сочинения, врал отчаянно - и удачливо, народу понравилось.
Запасы вранья неожиданно оказались безграничны, к утру он обычно забывал, о
чем врал вечером, но три-четыре сюжета задержались в памяти. Вернулся домой,
попробовал сюжеты описать. Зачем? Острая на язык казарма присвоила ему
кликуху Режиссер. Кликуха поначалу обидела, потом он к ней привык, ближе к
"дембелю" возникли странные амбиции.
В канцелярии заводского аэродрома освоил пишущую машинку - но тут коса нашла
на камень. Краем уха слышал, будто существуют институты, где обучают
писательскому делу, даже не представлял себе, можно ли к ним подступиться.
Тем бы все и кончилось, но аэродромному начальству угодно было отправить его
в Москву на стажировку. В Москве увидел объявление: знаменитой киностудии
требуются участники массовых съемок, - решил глянуть, как делается настоящее
кино.
На дне походного чемоданчика совершенно "случайно" завалялся самодельный
сценарий, печатанный одним пальцем на служебной машинке, - записал, как мог,
лихое свое полярное вранье.
Оставил рукопись какой-то секретарше, через месяц выслушал печальный
приговор носатого редактора, затем благополучно приземлился в родном
аэропорту. Полгода спустя обнаружил свои полярные враки на страницах
общедоступного кинематографического журнала. Фамилия под публикацией стояла
чужая, но известная. История была основательно перекроена, обрела звон и
столичный лоск. Совпадение? Или сюжет, уйдя в армейский фольклор, каким-то
образом добрел до ушей профессионального сценариста? Бывает.
Гера не возмутился - напротив, преисполнился гордости, поднакопил деньжат и
в очередной отпуск ринулся к Москве. Носатый редактор встретил его как
родного, новую работу скупо одобрил, тут же предложил профессиональную
помощь в лице всегда похмельного драматурга. Гера согласился, через три дня
получил первый в своей жизни договор; выданный вслед за тем денежный аванс -
гигантский по тогдашним представлениям - и вовсе оторвал Герины ноженьки от
матери-земли. Дал телеграмму на родной аэродром, попросил выслать трудовую
книжку, снял комнату и поселился в Москве.
Первый договор оказался последним, с трудом удалось взобраться на нижнюю
ступеньку кинематографической лестницы - его взяли в ассистенты. Писал за
других, обретал друзей, бегал за водкой для начальства. Тогда все это
называлось одним словом: пробиваться. Освоился, подарил еще с десяток
сюжетов, как говорится - где стоя, а где ползком вник в механику, которая
управляла кинематографическим процессом. Тридцати двух лет от роду, наконец,
поступил на режиссерские курсы. Заглатывал все, что дают, со старательностью
анаконды. Давали много, и лучшие люди. Alma mater и pater.
Первую картину не выбирал - безропотно согласился на совершенно мертвый
сценарий; была тогда такая практика: пять-шесть мастеров делают великие
фильмы, лицо знаменитой киностудии - а под этой "крышей" каждый год крутятся
десятки посредственных сценариев, снимаются никому не нужные, обреченные
фильмы; молодые режиссеры служат "пушечным мясом". Примитивный грабеж
государственной казны. В те годы грабить государственную казну считалось
хорошим тоном - первым, самым главным грабителем в стране было государство,
вот и защищались кто как умел. Голодные, самолюбивые начинающие режиссеры
ломали позвоночник в неравной схватке с гнилым материалом. Судьба инвалидов
от режиссуры никого не интересовала; возможно, была во всем том своя
справедливость: настоящие режиссеры умирали, но не сдавались - ненастоящие
торговали собой, получали взамен персональный автомобиль, номер "люкс" в
гостинице, экспедицию на Южный берег Крыма - словом, полтора года
кинематографического рая за государственный счет, потом бесславно исчезали
на вечные времена.
Гера вывернулся. Переписал сценарий, оставив от "первоисточника" только
имена и фамилии героев. Реанимация сценария пошла на пользу фильму; едва
закончив монтаж, Гера получил приглашение на фестиваль в Берлин, тогда -
Западный. Там достался ему призок средней пушистости, вошел в команду
элитных производителей, коих система холила и лелеяла. Были и у них
проблемы, но - другие.
"На все про все" ушло пятнадцать лет жизни - небольшой срок по тем временам.
Щель, через которую удалось протиснуться на свет божий кинорежиссеру
Григорию Алексеевичу Равинскому, была весьма узкой...
Хроника из личного архива
Лена возникла случайно, ранним утром, на пустом берегу укрытого льдом
Рижского залива.
- Алло! Меня зовут Гера!.. А вас?!
Вместо ответа она увеличила скорость движения. Ноги взлетали над окаменевшим
песком ритмично, хлестко, профессионально, незнакомая девица мчалась по
берегу, рассекая воздух с энергией пушечного ядра.
- Я никогда не знакомлюсь на улице! Честное слово - первый раз! Нельзя ли
чуть помедленнее?!
Ответная улыбка была надменна и завлекательна в одно и то же время.
- Я - в командировке! Снимаю кино! Понимаю: на улице все представляются
кинорежиссерами или следователями уголовного розыска! Но я действительно
кинорежиссер. Хотите покажу документы?
Про документы он, конечно, врал - какие могут быть документы во время
утренней пробежки? Силы катастрофически быстро истощались, Гера задыхался,
позорно отставал. Что же делать с этими ногами, стремительными, как пушечные
ядра? Они уносили незнакомую девицу вперед, они не знали усталости, они
разбомбили мужское Герино достоинство, оставив одни руины и обломки.
- Не слабая барышня... - выдохнул Гера, оставшись один посреди бесконечного
и пустого весеннего пляжа. - Куда это меня занесло?
А занесло его действительно черт-те куда, увлеченный погоней, он этого и не
заметил - далеко у горизонта выглядывал из-за прибрежных сосен спичечный
коробок родной гостиницы. По дюнам разгуливали жирные городские чайки.
- Такси! - охваченный неожиданным куражом, прохрипел Гера. - Такси, мать
вашу!! Хорошая реплика, - сказал самому себе. - Живая.
Такой вот готовый эпизод для будущего фильма подбросила ему жизнь. Он любил
дробить жизнь на отдельные эпизоды, это придавало жизни осмысленность;
разделенная на ясные, точные сцены, жизнь подчинялась правилам драматургии,
выглядела более логичной, предсказуемой - и сам собой напрашивался
какой-нибудь happy end...
Одновременно возникла карманная теория для личного пользования: кровь
движется по венам толчками, каждый толчок - это и есть маленький законченный
эпизод. Так продвигается вперед жизнь. Значит, биологическая природа
человека привычна к толчкам-эпизодам. Вот кино и стало для нас важнейшим из
искусств...
Не все, однако, вписывались в теорию. Лариса, например. Она ломала логику
эпизодов с одержимостью безнадежно влюбленной женщины. И все потому, что
Гера был холост.
Желающих выйти за него замуж - пруд пруди после Берлина. Невесты - чумовые,
"кремлевские". Приглашали в гости, улыбались, охотно ложились в постель. В
тех семьях любили талантливых и перспективных провинциалов. Удачная женитьба
разом решала проблемы житейские и творческие. Но что-то удержало Геру от
женитьбы.
Успех кружил голову, стирал из памяти времена унижений; наконец-то жизнь
принадлежала ему, как женщина из мечты. Он одинок и свободен!
Но стучат в дверь. И просят любви.
- Хто?!
- Лариса. Надо поговорить!
- Лорик, я в ванной. Через десять минут!
- Это срочно!
Ей сорок два: уже - или еще? Аппетитно располнела, прическа безупречна в
любое время суток, вырез платья головокружителен и полон величия.
Мокрый Гера плетется к дверям, обернув бедра купальным полотенцем. Влажная
прохлада полотенца - отличное противоядие от впечатляющего декольте.
Номер он занимал президентский - весной легко было поселиться в гостинице,
выстроенной для важных международных совещаний. Велюровая мебель, зеркала в
человеческий рост, финская сантехника - тогда большая редкость. Москва не
слишком расщедрилась даже после успеха в Берлине, высочайшим соизволением
наделили Геру комнатой в коммуналке. Заемная роскошь гостиничного номера
тешила самолюбие.
- Можно узнать, когда ты меня наконец трахнешь?!
- Этот вопрос мог подождать десять минут?
- Вопрос ждет решения три года. Только женщина, которая любит, может вынести
подобное издевательство. Михайлов пропал!
- Как пропал?
- Пригласил вчера вечером Светку в ресторан - и пропал.
- Гримершу?
- Нет. "Хлопушку".
"Хлопушка" - инструмент (на котором пишут название фильма, номера кадров,
дубли) и одновременно человек, приставленный к этому инструмен- ту, - в
кадровой ведомости именуется помощником режиссера. По той же ведомости
Лариса - второй режиссер, то есть главный человек съемочной группы, спинной
мозг этого живого и запутанного организма. Тысячи ниточек, которые управляют
съемкой, - в руках Ларисы. Эскадрильи самолетов, кавалерийские батальоны,
танковые колонны, шляпки, зонтики, занавески - обо всем знает и помнит она
одна, все сведет воедино в нужное время и в нужном месте. Хороший "второй" -
залог успеха. Плохой - мучительная и бездарная смерть картины. Самые разные
