Я и не рассказывал - пока не началась Петькина диссидентская
активность.
Кое-что нас с Юлием Дунским удивляло и раньше. Подозрительным
казалось, что Якира, с его восьмью классами, после лагеря приняли
в институт - Историко-Архивный, живший под покровительством "орга-
нов". Странно было, что у Петькиных сподвижников случаются непри-
ятности, а с ним все в порядке. Слышали мы и такую историю: группа
диссидентов шла под его предводительством на Красную Площадь про-
тестовать, не скажу сейчас, против чего; а Якир в последнюю минуту
вспомнил, что ему надо зайти на почту, дать телеграмму в Киев -
чтоб и там устроили демонстрацию протеста. И всех протестантов,
кроме Петьки, на площади арестовали...
- 186 -
Много чего слышали. Но все равно, из какой-то нелепой, может
быть, лойяльности, мы, предупреждая близких людей, не говорили
прямо: "Якир стукач", а остерегали: "Он у них под таким ярким про-
жектором, что лучше держаться подальше - а то ведь можно попасть в
непонятное и непромокаемое".
Только Мише Левину и Нинке Гинзбург, в девичестве Ермаковой,
мы объяснили все прямым текстом, без эвфемизмов - потому что очень
уж настойчиво Петька стал вымогать подписи у Мишиного тестя акаде-
мика Леонтовича и Нининого мужа академика Гинзбурга.
Были у нас кое-какие сведения и о неблаговидной роли, которую
Якир играл во время воркутинской забастовки зеков (лагерный срок
он кончал на Воркуте). Но об этом мы молчали: все-таки слухи и
умозаключения недоказательны - не то, что наш с Петькой разговор
на комендантском. А из него я помню каждое слово и "готов дать
правдивые показания". Только это никому уже не нужно: Якира давно
нет в живых; забыто уже и его поведение на процессе - позорное с
точки зрения тех, кто не знал истинного положения дел, и естест-
венное в глазах тех, кто знает.
Интеллигентам свойственно искать и находить оправдание не
только собственным слабостям, но и слабостям своих политических
кумиров. Некоторые и сейчас верят версии, придуманной во время су-
да над Якиром и Красиным: Петр Ионович честный и отважный борец с
режимом, но, к сожалению, алкоголик, больной человек. Следствие
пользовалось этим, Якира мучили, не давая водки, и вымогали приз-
нания в обмен на 200 граммов.
Но другие, в том числе Ильюша Габай, прелестный парень, идеа-
лист в лучшем значении слова, поняли все, как надо. Я предполагал,
а теперь и его друзья подтвердили, что и покончил с собой Илья
- 187 -
из-за жестокого разочарования в идейном вожде. Ну, не только из-за
этого: были, говорят, и другие причины.
Меньше всего я хочу, чтобы создалось впечатление, будто Петр
Якир был просто-напросто стукачом, заурядным сексотом. Уверен, что
он искренне разделял диссидентские идеи и страстно желал крушения
советской системы. Но судьба связала его с "органами" и он пошел
по пути всех знаменитых провокаторов прошлого - таких, как Азеф,
таких, как Малиновский. Он работал и на кагебешных своих хозяев, и
на дело революции (диссидентское движение кто-то неглупый назвал
"ползучей революцией"). Причем Якир наверняка утешал себя тем, что
выдавая мелкую сошку, он покупает свободу действий себе, лидеру
движения. Так думать было удобно. А может, была еще в этом и дос-
тоевщина, бесовская радость от сознания своей власти и над теми, и
над другими.
Эта наша с Юлием теория не особенно оригинальна, да я и не
претендую ни на что. Я просто рассказываю, что знаю и что ду-
маю.********)
А сейчас вернусь в 1946 год, на комендантский лагпункт Обо-
зерского отделения Каргопольлага.
Пока будущий вождь московских диссидентов выполнял на Юрк
Ручье особое задание, у меня начался первый лагерный роман - с
Петькиной будущей женой Ритой Савенковой, светловолосой всегда
грустной девочкой. Коротко стриженая, худенькая, она похожа была
не на взрослую женщину, а на двенадцатилетнего мальчика. А между
тем у нее в ее двадцать лет уже была за плечами жутковатая любов-
ная история. Вообще с ее биографией обстояло не так все просто.
Во-первых, она была не Рита, а Валентина. Во-вторых, не Ивановна,
а Георгиевна. В-третьих, не Савенкова, а Рижская. По Ритиным сло-
- 188 -
вам, ее отец Георгий Рижский еще в начале тридцатых годов сбежал
каким-то образом за границу, и дед Иван, охраняя девочку от непри-
ятностей, дал ей свою фамилию и новое отчество. Как видим, от неп-
риятностей дед ее не уберег, но они никак не связаны были с ее
именами, отчествами и фамилиями. На воле, по паспорту, и в лагере,
по формуляру, она числилась Валентиной Ивановной Савенковой. Но я
буду называть ее, как звал тогда - Ритой.
Как и многие другие девушки из Мурманска и Архангельска, в
лагерь она попала из-за союзников. Ее первым любовником был англи-
чанин, сотрудник какой-то миссии. Иностранцев советские девушки
всегда любили.*********) А этот еще и подкармливал Ритку и ее ста-
риков. Все было бы хорошо, но он оказался извращенцем - садистом в
прямом сексопатологическом смысле. Он мучил свою любовницу, щипал,
выкручивал руки, колол булавками - и добился того, что у Риты поя-
вилось стойкое отвращение к физической близости. Свой арест и пя-
тилетний срок она приняла с облегчением.
Не знаю, что ее привлекло во мне - скорее всего отсутствие
грубости и агрессивности. Я Риту очень жалел, старался обращаться
ней как можно осторожней и нежнее.
Попробовал убрать ее с общих работ. Для этого я пошел к док-
тору Куркчи, давнему сидельцу, крымскому татарину. Говорили, что
он граф. Понятия не имею, водились ли среди крымских татар графы,
но что Куркчи был интеллигентнейшим человеком с аристократическими
манерами - это точно.
Стесняясь своего нахальства, я косноязычно попросил:
- Доктор, как бы это... как бы устроить Савенковой кант? Она
же совсем фитилем стала, дошла на общих... Может, сунете в стацио-
нар?
- 189 -
В переводе это значило: как бы облегчить Савенковой жизнь?
Она превратилась в дистрофика, отощала на общих работах. Может
быть, положите ее в больницу?
Куркчи посмотрел на меня с сожалением:
- Фрид, дорогой мой Фрид. Что за язык? Вы первый год в лагере
- подумайте, что с вами будет к концу срока?
Я смутился, покраснел, пробормотал такое же косноязычное из-
винение. Доктор был, конечно, прав - но только в широком смысле.
Надо, надо было стараться сохранить человеческий облик. Но сказать
по правде, о конце срока я тогда не думал. Это теперь, когда мне
за семьдесят, десять лет выглядят коротким отрезком биографии. А
тогда казалось, конца им не будет. Что же касается лексики, кото-
рая так шокировала доктора Куркчи, тут я останусь при особом мне-
нии: феня - одно из моих важных приобретений. Трудно рассказывать
о лагере, не пользуясь лагерным жаргоном. Солженицын с блеском до-
казал это не только "Одним днем Ивана Денисовича", но и "Архипела-
гом"...
Медики в лагере - большая сила. Это понимали все, даже блат-
ные. Хотя случалось и такое: вор идет в санчасть, просит освобож-
дение.
- На что жалуешься? - спрашивает врач.
- Живот болит. - Урка задирает рубаху, и доктор видит у него
на пузе пресловутый "колун" с засунутым под штаны топорищем. Как
тут не дать освобождения?.. Но до такого редко доходило: с врача-
ми-зеками можно было договориться по-хорошему.
Доктор Куркчи не положил Риту в лазарет, он сделал лучше: ве-
лел нарядчику перевести ее в пошивочную мастерскую.
А в стационар она попала потом, совсем по другому делу. На
- 190 -
комендантском уже год, как не было сахара. В конце концов его при-
везли и всю задолженность ликвидировали одним махом. Сахар был не-
очищенный - бурый, как будто политый нефтью. Зеки шипели: сами,
падлы, белый хавают, а нам какой?! Но рады были и бурому. (Уже в
наши дни я узнал, что просвещенные европейцы и американцы только
такой неочищенный сахар и признают: он якобы полезней белого).
Ритке Савенковой причиталось килограмма два. Ей насыпали чуть
не полный котелок; она залезла с ним на верхние нары и слопала все
за один присест - ела, ела, и не могла остановиться. А к вечеру
температура сорок. Взяли девочку в лазарет, еле выходили. (Вот вам
и "полезней белого". "Что немцу смерть, то русскому здорово" - и
наоборот).
Ко мне Рита очень привязалась, но длиться долго нашему роману
было не суждено. В один совсем не прекрасный день нарядчик объявил
мне: готовься к этапу, поедешь в Ерцево.
Станция Ерцево южнее Кодина, там располагалось управление
Каргопольлага и несколько его лагпунктов. Ехать ужасно не хоте-
лось: здесь у меня была непыльная работенка, друзья и - не послед-
нее дело! - любовь. Я кинулся в санчасть к доку Соловьеву. Доком,
на американский манер, мы его звали за очки в золоченой оправе,
пижонские усики и китель, на котором все армейские пуговицы были
разные: английская, немецкая, польская, румынская. Такое у него
было хобби. Медицина тоже была не профессией. Доктором Саша Со-
ловьев не был, да и фельдшером стал в лагере: в Москве его главным
занятием была игра на скачках. Ко мне, как к земляку - он жил ког-
да-то в нашем Столешниковом переулке - док благоволил. Я спросил
совета: как бы "закосить", лечь в стационар, чтоб не идти на этап?
Соловьев объяснил, что есть верный способ нагнать температу-
- 191 -
ру; надо ввести под кожу кубиков двадцать дистиллированной воды.
- Но к сожалению, - развел руками док, - дистиллированной во-
ды у меня нет.
- У меня есть! - Я выскочил из барака; на крыльце стояла боч-
ка с дождевой водой. Набрав поллитровую банку, я вернулся к фель-
дшеру. Док не стал уточнять происхождение воды - игрок, человек
азартный, он был заинтересован в исходе эксперимента. Набрал гряз-
новатую воду в шприц, закатал мне под кожу полную порцию - и ника-
кого эффекта! Ни воспаления, ни температуры - ничего. Соловьев
удивился. Подумав, сказал:
- Есть еще один способ. Я не пробовал, но блатные это практи-
куют. Надо очистить небольшую луковицу, надрезать и ввести в зад-
ний проход.
Я огорчился; луковицы у меня не было.
- У меня есть! - с готовностью сказал док. Сказано - сделано.
Очистили, надрезали, ввели, куда следовало - и снова нулевой ре-
зультат. Я целые сутки ходил с этой луковицей, даже переночевал в
таком виде со своей девушкой. Измерили температуру - 36 и 6!
Петька Якир - он только что вернулся с Юрк Ручья - объяснил
мне, что температуру можно повысить простым напряжением мышц.Сам
он не раз так делал: сидел раздетый до пояса, в каждой подмышке по
градуснику (хитрое нововведение фельдшера Загорулько) и пыжась,
напрягая мышцы, выжимал десятые градуса - до субфебрильной темпе-
ратуры 37,3 - 37,4. Если делать это изо дня в день и при том по-
кашливать, могут положить в лазарет - с подозрением на ТБЦ.
Я этого не умел. Попробовал - не получилось. И решил восполь-
зоваться тем, что прием в этот день вел не бдительный Загорулько,
а старый доктор Розенрайх, который два градусника не ставил. Да
- 192 -
ему и не до меня было: утром он в очередной раз извлек из кабинки
пожарников свою возлюбленную, пышнотелую рыжую Машку, и пребывал в
расстроенных чувствах. И я, вспомнив школьный, а также лубянский
